Когда Тормита выезжает на охоту на уямкана, то он обычно отпускает Кэрэмэса. Иные охотники собаку держат на поводке до последнего момента, уверенные в том, что таким макаром оберегают ее силы. Они собаку пускают в дело тогда, когда сами первыми обнаруживают уямканов, или когда наткнутся на их свежие следы, или вдогон, когда уямканы, учуяв охотника, сами дают деру.

У Тормиты и в этом деле свой особый подход. Он приучил свою собаку самостоятельно выслеживать добычу. Едет на ходком верховом олене и зорко всматривается в окрестные скалы. На зрение он не жалуется, редко пользуется биноклем. Только из головы не выпускает мысль о собаке, находясь в постоянном ожидании ее долгожданного лая. Много раз верный Кэрэмэс дарил своему хозяину ни с чем не сравнимую радость охотничьей удачи.

На сей раз охотник ехал по горному плато. Перед ним нескончаемой цепью тянулась горная гряда, постепенно удаляясь и сливаясь с дымчатой синевой воздушной вуали. Кэрэмэс, едва отойдя от охотничьей палатки, затрусил следом. Тормита его больше не видел. Нутром чуял, что собака время даром не тратит, азартно рыщет по распадкам.

Той осенью уямканов было не густо. Охотник объехал многие их лежбища и излюбленные места. Но везде пусто. Только изредка попадаются запорошенные снегом редкие следы.

К вечеру воздух загустел, начались сумерки. Тормита повернул обратно. Пора возвращаться в палатку. Ясно, никакой удачи сегодня не будет. Охотник слез с оленя и повел его по склону наискосок. Чуть ниже по течению реки увидел скалу Кадаранжа. Священная скала, мимо которой ни один уямкан не пробегает, обязательно остановится.

Вдруг до его слуха донесся собачий лай. «Что за наваждение? Почудилось, что ли?» — подумал Тормита и остановился. Нет, не почудилось, теперь он явно услышал приглушенный лай со стороны Кадаранжа. Сердце радостно забилось, и Тормита заторопился вниз. Только лай показался каким-то тихим. Кэрэмэс обычно лаял звонко и отчетливо. «Что произошло с ним?» — терялся в догадках Тормита, чертыхаясь на скользком склоне. Его тормозил упиравшийся сзади верховой олень.

Спустившись на реку, он ловко вскочил в седло и погнал оленя вперед. Лай все ближе. Сердце от избытка чувств то замирает, то громко стучит в груди.

Не доезжая до скалы, Тормита спешился, привязал оленя к дереву за прибрежными тальниками. Вынул карабин из чехла, зарядил и, не торопясь, двинулся краем берега к скале. Затем осторожно выглянул. Скала на фоне белого снега по-прежнему сумрачно чернела. Высоко под снежным козырьком увидел рогача и незнакомую собаку пестрой масти. Собака примостилась сверху и негромко лаяла. Понял: видно, лает давно, устала, может, потому голос такой слабый. «Значит, кто-то охотится рядом. Это собака незнакомого охотника», — Тормиту охватила досада из-за того, что не Кэрэмэс оказался тут, а совсем другая собака. «Как быть? Может быть, уйти? Но опять же собаку, хоть и чужую, жалко. Сколько сил отдала, чтобы загнать крупного рогача на скалу. Сильно старалась для хозяина».

Тормита, не спеша, снял карабин с плеча, передернув затвор, загнал патрон в патронник, поднял карабин, аккуратно приложил гладкий приклад к правой щеке, прицелился и плавно потянул спусковой крючок. Раздался хлесткий выстрел. Рогач зашатался на маленьком выступе и покатился вниз по голому каменному склону. Наверху лай стих. Тормита подошел к бездыханному рогачу. Это был старый самец, края массивных рогов пообломались, а посередине видны старые вмятины. Это явные следы жестоких брачных боев.

«Человек ненасытен, как ненасытны и жестоки те, кто сидит сегодня на горбу людей. Им все мало. Неужели и я стал походить на них?» — подумал Тормита и ему стало как-то неуютно на душе. Но что поделаешь? Жить-то надо как-то. Он вынул нож из ножен, провел кресалом по острому лезвию. Затем стал свежевать тушу. Жирный рогач попался. Выпотрошил внутренности, почистил, аккуратно разложил по частям. Саму тушу по позвонку отделил на две части, ножом выковырял отверстия на мясе, сунул туда обломанные сучья, чтоб потом можно было их вытащить и вместо них в отверстие пропустить веревку для навьючивания на грузового оленя. Когда мясо замерзнет, не навьючишь на оленя. Сверху тушу укрыл шкурой, по краям обложил снегом. В это время услышал, как над ним с шумом пролетел черный ворон.

«Ах ты, жадина, кровопивец, успел учуять запах крови! — подумал он. — Ты такой же подлый, как те бандиты, что хозяйничают сейчас везде. Нет, не получишь ничего у меня!»

Тормита сходил к тальникам, срезал несколько прутьев, очистил добела и треугольником соорудил в виде пугала над тушей.

«Теперь не подлетит. Ворон труслив, как все подлые люди».

Тормита еще раз критическим взглядом огляделся вокруг и тут вспомнил про чужую собаку. Оглянулся. Видно, признав в нем чужака, ушла.

Тормита вернулся к верховому оленю и поехал домой. «Хозяин собаки, незнакомый, а может и знакомый охотник, придет по следам своей собаки... Обязательно придет и пусть забирает свою добычу. Он погнался с самого начала за рогачом. Его собака загнала уямкана на скалу. Мне чужого не нужно. Я не капиталист», — думал Тормита, радуясь легкому шагу своего оленя. Настроение у него явно поднялось.

Нежданный гость

Шаловливый вечерний ветерок дунул в лицо и принес желанный запах дыма. Тормита встрепенулся: «Откуда дымок? Как приятен его запах! Неужели кто-то остановился рядом с моей палаткой?» Давненько не виделся он с живым человеком, истосковался по живому общению. Стал торопливо понукать верхового оленя, и без того бежавшего легкой рысью.

Еще с реки увидел густой синий дым. Значит, кто-то приехал к нему. Палатка стояла в глубине леса. Тонко залаяла собака. Это не Кэрэмэс. Тот издалека чуял своего хозяина, потому обычно встречал без лая.

Возле палатки видны несколько нарт, рядом улеглись уставшие олени. Тормита, подъехав к нартам, соскочил на землю. Верховой олень облегченно встряхнул всем телом. Некоторые из лежащих оленей встревоженно вскочили на ноги.

Аккуратная черномастная лайка испуганно тявкнула и на всякий случай отступила к задним нартам.

Из палатки вышел наружу смуглый человек средних лет.

— Дорова, Тормита! — воскликнул он, улыбаясь, и протянув обе руки, шагнул к стоявшему спиной охотнику. Тот снимал с оленя седло.

— Это ты, Прокопий?! Каким ветром тебя сюда занесло? — Тормита обернулся, его лицо озарилось радостной улыбкой. Крепко пожали друг другу руки. Он помнит Прокопия еще подростком. Теперь вот вырос в работящего парня. У него большая семья, шестеро детей.

— Еду на охоту. Только на крутом спуске за этим лесом сломались нарты. Твоя палатка подвернулась как нельзя кстати.

— А ты откуда узнал, что я тут остановился? — хохотнул Тормита, блеснув белозубой улыбкой.

— Все знают пути-дороги твои...

— А куда едешь? — уже в палатке спросил Тормита, быстро снимая торбаза. Сняв их, аккуратно положил у входного угла, где прохладно. На ноги натянул старые серые валенки. По привычке обеими ладонями провел по взъерошенным волосам.

— На охоту подался.

— Не мудрено, конечно. Теперь все живут тем, что даст тайга, потому охотников, таких как ты, нынче уйма.

Тормита на правах хозяина поставил перед печкой фанерную доску, положил на нее две кружки, разломил на несколько кусков лепешку, им самим еще вчера состряпанную. Прокопий промолчал.

– Садись, чаю попей, – дружелюбно сказал Тормита, разливая по кружкам круто заваренный чай.

Прокопий молча пододвинулся к столу.

– А на кого охотиться собрался? — Тормита посмотрел на гостя: «Однако, обиделся что ли?»

– На соболя. Поедем дальше, на твоих угодьях не задержимся, — быстро ответил Прокопий, берясь за кружку.

– А с кем ты охотиться собрался?

– С Даккой.

– А где сам Дакка? Потом тебя догонит или как?

– Наоборот, я его догоняю. Он неделей раньше выехал, с намерением по пути поохотиться на уямкана. В поселке нет мяса, а нам на провизию оно очень даже кстати, — оживился Прокопий.

На лице Тормиты мелькнула улыбка. «Выходит, давеча я опередил Дакку, подбив его добычу, – подумал он. – Дакка – удачливый охотник. С ним Прокопию будет легче».

Быстро попили чай. Прокопий оделся и вышел.

– Оленей отпущу.

Вскоре стало слышно, как он заработал топором.

Тормита убрал столик. Из сумы вынул несколько жирных кусков мяса, положил их в котелок, залил водой и положил на печку. Открыв дверцу, подбросил несколько поленьев. После этого вышел помогать Прокопию.

– Ты почему такие большие болтала приготовил?! – удивился он, когда Прокопий притащил несколько длинных поленьев, посередине которых вытесаны глубокие зарубки. К ним привяжет теперь веревки, после чего болтало подвесит на шею оленя и отпустит. Тяжелый подвесок, больно ударяя по передним ногам, не позволит оленю убежать от человека.

– Мои олени пугливые очень. Близко не подпускают к себе, вот и стараюсь как-то их приручить.

– Ты как тюремный надзиратель, Прокопий. Нет у тебя сердца. А когда олени твои отдохнут? Днем тащат твои нарты и тебя самого, а ночью эти бревна. Тебе не жалко оленей? А они у тебя, как смотрю, отменные. Береги их.

– Убегают. Пока гоняюсь за ними и ловлю, полдня уходит, – начал оправдываться Прокопий.

– Так-то так, однако. Но сегодня давай отпустим их так, без болтал, – вдруг предложил Тормита.

– Да ты что, Тормита!? Все убегут. Без оленей останусь, – испугался Прокопий. – А мне семью кормить надо.

– Не бойся. Пусть хотя бы одну ночь свободно попасутся. Завтра поймаем. Я помогу, – засмеялся Тормита и, не ожидая согласия Прокопия, быстро принялся отпускать оленей.

Прокопию ничего не осталось, как согласиться. Олени, мотая головами, легко побежали в гору.

Палатка наполнилась невероятно вкусным ароматом вареного мяса.

– О, вкусно-то как пахнет. Это баранина? – спросил Прокопий, вдыхая воздух.

Тормита лишь блеснул зубами. Он вновь положил на землю плоский столик. Спросил:

– Как люди живут в поселке?

– Да вроде ничего. Вот только старик Конон давеча помер.

– Неужели?! Добрый был дед. Ведь ранней осенью я видел его, не думал, что так быстро покинет нас, – Тормита погрустнел.

– Медик сказал, что старик помер от истощения.

– От истощения!? – вскричал Тормита. – Неужели никто не мог помочь?

– Ну, сам знаешь, с продуктами туго. Сородичи помогали, как могли. Да и сами едва сводят концы с концами. И денег нет у людей.

– Ты тут прав. Работы нет, денег нет.

– Вот ты давеча как будто попрекнул меня из-за охоты. Мне детей кормить нечем. Одна надежда на тайгу.

– Не обижайся на меня, Прокопий, – тихо произнес Тормита, все еще думая о бедном старике. Тот был одинок. Не мудрено помереть, когда некому присмотреть за ним. От голода и помер дед Конон.

– Ешь, Прокопий, пока не остыло.

Прокопий торопливо выскочил наружу. Покопался в нарте и вернулся обратно. Молча поставил на стол бутылку водки.

– Во даешь, Прокопий! – обрадовался Тормита. Он положил в миску дымящиеся куски мяса. – Навались на мясо, Прокопий. Мяса у меня много. Еще сварим.

Потом в кружку налил немного водки. Открыв дверцу печки, молча посидел, потом что-то еле слышно пробормотал и резким движением руки выплеснул содержимое на горящие угли. С шумом, будто радуясь, взметнулось пламя. Тормита довольно улыбнулся. После этого разлил водку по кружкам.

– За встречу, Прокопий! – он высоко поднял кружку и заблестевшими при свете свечки глазами прямо взглянул на гостя, чокнулся с ним и одним махом заглотнул водку. «А-а, хорошо пошла...» – Тормита возбужденно погладил себя по груди.

Молча поели мяса. По второму наливать не стал, несмотря на ожидающе-выразительные взгляды Прокопия.

– В тайге, Прокопий, много пить нельзя. Чуть-чуть только. Вот тогда она, эта вода, помогает, – назидательно сказал, вдруг подняв голову, Тормита.

– Бутылку-то мы все равно открыли, – робко улыбается Прокопий.

– Завтра тоже наступит день...

Перед сном вновь попили чаю.

– Слушай, Прокопий, сегодня на скале Кадаранжа я подбил рогача. Чья-то собака загнала его и лаяла. Я все сделал по-человечески: шкуру снял, внутренности почистил и оставил там же. Если это собака Дакки, то пусть он забирает свою добычу. Так и скажи.

– Скажу обязательно. Спасибо тебе, – обрадовался Прокопий. – А какой масти была собака-то?

– Пестрая. Издали видел.

– Это точно она, Мойто. Такая пестрая есть только у Дакки.

– Видно, хороша на уямкана.

– Дакка рассказывал, мол, Мойто одинаково сильна и на сохатого, и на медведя.

– Дакка сам завидный охотник, – тепло отозвался Тормита, – у такого охотника и собака должна быть под стать ему.

Легли спать. В это время сердито залаяла собачка гостя. Послышалось рычание. В пологе показалась заиндевелая морда Кэрэмэса.

– Вернулся, друг. Молодец. Где только пропадал? Сейчас поднимусь и накормлю тебя, – Тормита, торопясь, стал одеваться.

...Рано утром Тормита уже пригнал оленей: и своих, и гостя. Оленей Прокопия поймал без видимых усилий. Тот хотел остаться еще на один день, чтобы отремонтировать сломанные нарты.

– На охоте дорог каждый день. Езжай. Бери мои нарты, они крепкие, не сломаются, – распорядился Тормита.

Не дожидаясь ответа, он быстро освободил грузовые нарты и подтолкнул их к Прокопию.

Тот не знал, что сказать. Благодарно мотал головой.

– Ну, спасибо. Выручил, Тормита.

Потом долго пили чай...

– Не забудьте под скалой забрать свою добычу. Пригодится, – еще раз вдогонку отъезжающему Прокопию крикнул Тормита.

Возвращение Тормиты

Рано утром село облетела радостная весть: вчера вечером из тайги вернулся охотник Тормита. Долго его не было, считай, с самой осени. Сородичи давно заждались его.

Ребятишки, идя в школу, издали с любопытством всматривались в сторону двора Тормиты. Их интересовали нарты: сколько их, как нагружены.

В школе дети Тормиты в такой день ходили в героях. Известное дело, отец приехал. Школьники теснились вокруг них.

– Как выглядит отец?

– Ничего. Только весь почернел.

– А что добыл?

– Не рассказывал. Поздно приехал.

– А нарты полные?

– Ну да. Мясо есть.

– О, это хорошо-о!

Днем над всеми домами из труб валил густой дым. В каждом доме варили мясо.

Сам Тормита степенно ходил по центральной улице, общаясь с каждым, кто встретится. Затем ходил в контору сдавать добытую пушнину. Люди, любопытствуя, валом валили в контору. Каждому хотелось поздороваться с Тормитой, дотронуться до него. Наиболее отчаянные сородичи пытались завлечь его к себе домой: «Слушай, Тормита, пойдем ко мне. Специально для тебя запасся крепкой водой. Есть спирт, водка — на выбор». Тормита смеялся и отнекивался. Ему, конечно, хотелось разрядиться. Давно не пил. Но, с озорным блеском в глазах, честно признавался: «Давай пока повременим. Я обязательно зайду к тебе, потом. Не обижайся. Сам знаешь, долго по тайге шастал. Да по жене соскучился. Хочу ее потрогать. Сам знаешь. Я сейчас, после тайги, как молодой сохатый».

Сородичи понимающе улыбались.

...Прошло несколько дней. Тормита, как обещал, навестил друзей, повеселился как надо.

Однажды проходил мимо избушки оленевода Мэя. Они были одногодки. Но в прошлом году Мэй неудачно сходил на медведя. Его жена осталась с шестью детишками одна. Тормита, вспомнив об этом, погрустнел. Обратил внимание на то, что во дворе пусто, дров нет. Из трубы слабо струился дым. Видать, нечем топить. Тормита зашел в дом. Марфа, так звали женщину, обрадовалась гостю. Налила чаю. «Спасибо, Тормита, за мясо. Наконец-то дети мои наелись, как следует», – оживленно рассказывала она.

Тормита чашку чая выпил. Спросил:

– Когда кончились дрова?

– Давно.

– Обращалась к голове?

– А что обращаться, все без толку. Дрова привозят только за водку или за деньги, –сказала Марфа.

– У тебя их, конечно, нет?

– Нет. Живем на детские пособия. И то выдают с задержкой.

– Н-да, – почесал затылок Тормита. – А еще хвалятся эти сволочи, мол, искоренили вашу Советскую власть!

Женщина испуганно замахала рукой: «Не говори так, Тормита... Арестуют и посадят».

Тормита молча посмотрел на Марфу и подумал: «Вот до чего довели людей... Напугали. Может, и меня доконали бы. Тайга спасает. Там намного чище, светлее и надежнее, чем здесь, где такой смрад от этой власти...»

Тормита на другой день поехал в лес. Нарубил дров и на нартах привез Марфе.

Затем вечером, подпивший, пришел в контору и крупно поругался с местным главой. Побил бы, да тот спасся бегством. Стал грозиться, что отдаст Тормиту под суд. Тормита еще сильнее закипел: «Ты не заботишься о своих людях, о себе только думаешь. Всех вас, бешеных собак, алкоголиков, воров и шарлатанов надо перестрелять. На земле чище станет. А что до суда, то валяй, меня не испугаешь, но прежде чем сесть в тюрьму, сначала продырявлю твою трусливую голову. Ишь, нашлась власть! Вшивая, дурная ваша власть».

Когда местный глава взялся собирать подписи и подыскивать свидетелей, чтобы подать на Тормиту в суд, все, к кому ни обращался он, отводили глаза в сторону и говорили: «Ничего не знаем, не слышали, не видели. Но Тормиту оставь в покое, в обиду его не дадим. Так и знай».

Сон Тормиты

Утренняя заря еще не занялась, как Тормита проснулся, затопил печь и поставил чайник. Пока полежит. Приятно слушать, как разгораются сухие поленья в печке. Ему приснился сон. Будто потерял иголку в хвойном настиле. Торбаза сильно прохудились, он хочет их починить, а иголка затерялась. В тайге как проживешь без иголки-то... Шарит, шарит по настилу, затем разглядывает каждую веточку. Нет иголки, как в землю ушла или в небо улетела. Отчаялся Тормита. Тут откуда-то появился Кэрэмэс и начал копаться в земле, и вскоре вытащил ветку, на которой блестела иголка. Тормита обеими руками схватил иголку, благодарно обнял верную собаку и проснулся.

«К чему такой сон? — думает Тормита. — Он, по-моему, непростой. Отгадка скоро последует».

Палатка быстро наполнилась теплом. Пора вставать. Мысли вновь вернулись к иголке. Вспомнилось предание об иголке. Кочевала по тайге бедная эвенская семья. У них были детишки. Кормились тем, что даст дух охоты. Глава рода охотился. Иногда выпадала удача, но чаще упускал добычу. Однажды охотник, едва добравшись до дому, услышал, как громко рыдает его жена. Заходит в илуму и спрашивает: «Отчего ты так громко плачешь?» Жена, продолжая горестно причитать, еле промолвила: «Младший сынишка покинул нас». До охотника дошел смысл сказанного, но он спокойно ответил: «Тэт! А я подумал, что иголку сломала». Вот так! Иголка высоко ценилась в старину.

Тут другая философия, если подумать как следует. Но что бы значил его сон? Посмотрим, как пройдет день.

Одевшись, Тормита выходит. На темном небе бесчисленное множество звезд уставились на него. Судя по тому, как они блекнут, утренняя заря наступает им на пятки. Скоро начнет светать. Кэрэмэс клубком свернулся под нартой. Вот он поднял голову и зевнул. Справив малую нужду, Тормита зашел в палатку. Чайник торопливо пляшет на печке. Он снял его с печки. В кружку налил кипяток, затем в чайник бросил шепотку душистого чая. Пусть хорошо заварится. В кружку положил небольшой кусок льда, чтобы остудить кипяток. Из мешка вынул мыло, зубную пасту и щетку. Не торопясь, почистил зубы, потом помыл лицо и руки. Вытерся полотенцем не первой свежести: «Пора бы постирать, да некогда»...

Упряжные далеко не уходят. Ягеля тут много. Быстро поймал двух упряжных и верхового оленя, не вчерашнего, а одного из запасных. Остальные пусть отдыхают. Запряг двух оленей в нарту, верхового привязал к нарте. Так быстрее доедет до верховья Калдикчана. Сказав: «Кэрэмэс, ты оставайся, будешь караулить палатку, мало ли что», собаку тонкой веревкой-сумканом привязал к нарте. Кэрэмэс жалобно заскулил и преданно посмотрел в глаза Тормиты. «Сейчас не время охоты, Кэрэмэс. Лучше отдохни», – хозяин погладил собаку по лобастой голове.

... На гору поднялся на верховом олене. Упряжку оставил внизу у тальников. Вчерашние следы все удалялись. Проехал несколько распадков. Олени часто копытили глубокий снег и подкреплялись ягелем. Наконец, он увидел их. Сердце застучало сильно. Это были его олени. Вон старая дойная важенка. Остальные олени, в основном, ее детеныши разных лет. Сколько же тут оленей? Раз...два...пять... девять. Эта важенка отличалась нелюдимостью, постоянно норовила отколоться от стада. Спасибо, дух земли! Это ты помог мне отыскать оленей. Главное, я отыскал их. Забрать заберем, это не проблема.

Тут в голову ударило словно током: «Вот она, скорая отгадка моего вещего сна. Потерянная во сне иголка – это мною найденные олени. Вот эти самые олени. А что касается эвенского предания, то по мне, естественно, дороже жизнь ребенка, чем иголка. Все-таки это человек, продолжатель рода. Добрый день сегодня прожил, полезный. Оленьи тропы во мне рождают радость и надежду. По этим тропам отыщем всех оленей, которых где-то утеряли».

Как Кэрэмэс удивил Тормиту

Упряжка легко неслась в унисон с приподнятым настроением Тормиты. «До чего красивы эти сопки, эта речка, эти деревья и тальники! Сколько зим я еду по этим заповедным местам и не перестаю любоваться, каждый раз нахожу в них что-то новое. И до меня еще десятилетиями, сотнями лет ранее по этим местам кочевали люди, наши предки. Тоже наверняка радовались, как и я, глядя на эту красоту», – Тормита оглядывается вокруг и сопки будто понимающе улыбаются ему. Легкая гоночная нарта мягко катится по свежему снегу. Она, кажется, не представляет никакой тяжести для отдохнувших оленей.

Впереди показался темный лес. Вдруг до уха Тормиты донесся собачий лай. Или показалось только? Нет, не показалось. Собака лает где-то в глубине леса. Вот и олени в упряжке услышали его и понеслись вскачь. Тормите понадобились немалые силы, чтобы их придержать. Откуда здесь появилась собака? Может быть, охотники из села приехали? В его практике и такое случалось.

Тормита у опушки леса остановил упряжку. Распряг оленей и привязал к дереву. С нарты из-под шкуры поднял ружье, подвязал его к седлу, немного прошел вперед, ведя за собой верхового, и на ходу легко бросил себя в седло. Олень без понукания устремился вперед в глубь леса. Снег глубокий, местами олень с трудом продвигается, но он сильный, потому не сдается, упорно держит путь к лаю собаки. Опытный олень сам торит себе тропу, не создавая неудобств ездоку. Тормита рад, он ездит на этом олене при дальних кочевках или на охоте. У этого оленя удачливый дух. С ним пустым не бывает оленевод. То добудет уямкана, то найдет утерянных оленей. Между тем лай все ближе. Впереди вдруг раздался звонкий треск сучьев и тут же показался рослый сохатый. По левому боку с азартным лаем, не отставая от лесного великана, несется Кэрэмэс. Тормита раскрыл от удивления рот: «Неужели это Кэрэмэс? Он же остался у палатки на привязи? Вот сюрприз!» Олень прибавил шаг.

Кэрэмэс вновь остановил сохатого. Тот низко опустил голову, выставив вперед лопатообразные рога. Он уперся на передние ноги и, не подпуская собаку, медленно поворачивался то влево, то вправо. До него метров сто. Вот он повернулся и встал левым боком к охотнику. Тормита соскочил с оленя, судорожно выхватил карабин, щелкнул затвором, загоняя патрон в ствол и, легко вскинув карабин, не торопясь, дернул спусковой крючок. Вместо выстрела только щелкнуло. Осечка. Он вновь дернул затвор и затолкал патрон в патронник. И вновь нажал на крючок. Снова осечка. «Что за наваждение, аринка¹!» – выругавшись, Тормита заглянул в ствол, а там пусто, посмотрел в магазине – и там пусто. Оказывается, в магазине не было ни одного патрона. Торопясь, хватился за правый бок в надежде подтянуть к себе патронташ и зарядить карабин. Что это такое? И патронташа нет. Потерял, что ли? Кажется, где-то уронил, когда порвался ремешок. Тормита от досады весь вспотел. Вот он стоит перед ним — упитанный семилетний самец, словно дразня его, мол, бери, как хочешь. Кэрэмэс, верный пес, чуть ли не висит на морде у него, цепко держа его на расстоянии меткого выстрела. А стрелять нечем. Надо понять в эти минуты состояние Тормиты, охваченного страстным желанием добыть сохатого и осознавшего нелепейшее свое положение: «Ну, дурак же я! Как неопытный юноша, с утра не проверил карабин и допустил такую глупость. Весь поседел и дожил до такого стыда. Какой из меня охотник! Тфью-ю!». Он смачно плюнул на снег, сел на оленя и повернул обратно.

А Кэрэмэс все лаял, бередя израненную душу Тормиты...

Не чужие олени

Высоко забрались олени. Они толпились у самого верхнего края узкого распадка. Выше только голый крутой склон горы.

«Как они могли оказаться тут? Должно быть, спрятались от волков. Видно, давно тут обосновались. Внизу следов почти не видно. Все замело снегом. Надо же так высоко подняться, будто снежные уямканы», – недоумевал Тормита, пристально всматриваясь в оленей. Те стояли кучно и почти не двигались. Издали они казались нагромождением камней. Да и трудно их обнаружить. Вчера Тормита случайно наткнулся на них окуляром бинокля. Он тогда, сидя, долго рассматривал в бинокль всю окрестность в надежде увидеть то ли сохатого, то ли уямканов. Когда в окуляре появились оленьи рога, он не поверил. Издали не просто было определить, что это: то ли дикари, то ли домашние олени. В этих краях иногда появляются дикие собратья последних. Долго сидел он тут, забыв о сохатых. Под конец пришел к выводу, что это откол домашних оленей. Они могли принадлежать пастуху Бетукэ. Его осенний маршрут за теми высокими горами – крышами. Подумав так, Тормита бросил взгляд на заснеженные горы.

Надо их оттуда забрать. Нельзя оставлять их одних. Прокопий необдуманно проронил слова, будто это чужие олени. Среди эвенов нет своих и чужих оленей. Обнаружил откол, не думай долго, подъезжай к ним и, не торопясь, погони к стаду. Только так можно сохранить оленей. Размышляя, Тормита развязал с задней грузовой нарты верхового оленя, оседлал его. Затем подошел ко второму оленю-манщику с ветвистыми рогами. «Ну, Габаня, тебе предстоит работа. Поможешь своему другу?» – вслух проговорил Тормита и ласково провел шершавой, натруженной ладонью по холке рослого, темной масти, оленя. Тот, словно внимая словам хозяина, закивал головой. Тормита вынул из бокового кармана меховой тужурки мешочек с солью, развязал тесемку и, насыпав на ладонь немного соли, протянул оленю. Габаня с радостью одним махом слизнул языком соль с ладони, потом долго облизывал пальцы и ладонь Тормиты. Верховой олень повернул голову и большими темными глазами посмотрел на Тормиту. «А мне? Дай и мне полакомиться», – говорили глаза оленя. «Подожди, Гиркун, и тебе достанется. Как я тебя обделю?» – говорит Тормита.

Отойдя от Габани, Тормита подошел к Гиркуну, подал и тому соли. Габаня без конца совал морду то в пазуху, то в руки человека, прося еще соли. «Ты же свое получил. Как тебе не стыдно?!» – повернул к нему лицо Тормита.

Упряжных оленей на всякий случай распряг и привязал по отдельности к деревьям. Пусть отдохнут и копытят из-под снега листву. Затем взобрался на ездового оленя и поехал на гору. Снег местами глубокий, с твердым настом. Гиркун с трудом пробирается вперед. Время от времени Тормита спешивался. Тяжело ему, а оленям, наверное, еще тяжелее. Особенно Гиркуну, когда на нем сидит сам Тормита.

Долго поднимались они, то и дело останавливаясь. Тормита, опершись о ездовую палку, тяжело дышал, пот градом катился по лицу. Вся спина намокла. Затем вновь садился на оленя и ехал так, покуда оленю становилось невмоготу. Тогда Тормита слезал с него и шел на своих двоих. Смотрит, и Габаня высунул язык, хватает снег. На нем нет седла, но Тормита не садится на него, понимает: устал олень. После долгого подъема наконец-то оказались на седловине и остановились. Правой рукой сдвинул Тормита шапку со лба. С волос тут же повалил пар. Перед ним раскрылась широкая панорама. Распадок виден, как на ладони. Голец совсем рядом. Кажется, рукой можно дотянуться. У его подножья Тормита увидел около шестидесяти-семидесяти оленей. Все важенки. Два третьяка-самца караулят их, а сами бросаются друг на друга. «Э-э, вон оно что. Эти третьяки заперли важенок тут и не дают ни одной убежать. Гон на исходе. Бывает такое. Надо поставить на место этих наглецов и отобрать у них важенок». Тормита ловко вскочил на оленя и поехал по седловине наверх. Теперь Гиркун шел легко. Поднялся выше откола. Гиркун и Габаня увидели оленей. Настороженно смотрели на них.

– Хэ-эй! – громко крикнул Тормита. Его голос эхом отдался в гольце и постепенно затихает.

Олени, услышав крик человека, всполошились, сгрудились кучнее. Тормита, подойдя к Габане, развязал затылочную тесемку недоуздка и отпустил оленя. «Иди, Габаня, веди оленей по распадку вниз к речке», – скомандовал он. Габаня, мотая головой, стал спускаться к отколу. Те с недоумением глядели на пришельца. Габаня смело подошел к оленям. Один третьяк, бурой масти, почуяв в нем соперника, бросился на него.

Габаня пошел вперед и тихонько стал спускаться вниз. Олени после некоторого замешательства потянулись за ним.

Сзади вновь раздался голос человека. Он сам спускался по следам Габани.

Маленькое стадо вскоре скрылось в лесу. Это хорошо. Теперь олени в руках Тормиты. На речке травы и опавшей листвы полно. Изголодавшиеся олени бросились копытить снег. Даже драчуны третьяки присмирели.

«Ну, теперь пусть попасутся, наберутся сил. Отощали олени. Завтра поеду, поищу Бетукэ и сдам ему оленей. Вон сколько оленей не досчитался бы он при осенней корализации. Вот обрадуется! Даришь радость одному, от него она передается другому, третьему... Это все из-за оленей. Хотя эти олени в подотчете у Бетуки, но они для меня не чужие олени. Я сам, моя жена, вся родня, дети будем чувствовать себя людьми, покуда будут живы олени... Вон смотри, как азартно пасутся олени, мои добрые друзья», – широко улыбается оленевод.

Подъехав к нартам, принялся ставить палатку. Тут заночует. Пусть олени почувствуют запах дыма.

Опасный сосед

Небо затянуло темными облаками. Они неподвижно нависли над горами, лесами и реками. Дождь то слабел, то запускал с новой силой.

Для оленей настали раздольные дни. После долгой жары наступившая прохлада несет им бодрость, спокойствие и силу. Олени то и дело прыгают, резвятся. Это от избытка сил и бодрости. Им теперь никто, ни овод, ни гнус, не мешают спокойно пастись. Они становятся какими-то умиротворенными и спокойными. У них разгорается желание вдоволь полакомиться влажным белым ягелем и листьями. Это придает им здоровья и сил.

Тормита решил объехать пасущееся стадо. Оно обычно разбредается во все стороны. Тормита не старается собирать их в кучу. Пусть ведут себя вольно и пасутся в свое удовольствие. Главное, не терять из виду оленей.

Возвращаясь домой, задумал заехать к лабазу, забрать оттуда кое-какую утварь, необходимую при кочевке. К тому же сапоги стали течь, порвал где-то голенище. Впереди показался густой лес. Лабаз стоял в глубине леса. Там аккуратно сложены мешки муки, сахара и чая, а также кое-какая одежда.

Переправляясь через речку, Тормита увидел, что вода прибывает. «Как бы не началось половодье», – подумал он. Но видно, так оно и будет. Дождь затянулся. Тормита взглянул на облака. Они словно давили своей тяжестью. Нет движенья облаков. Значит, погода не скоро наладится. Как назло, и ветра нет.

Переправившись, проехал мимо прибрежных тальников. Затем поднялся по обрывистому берегу наверх и углубился в лес. В лесу в нос ударило ароматом свежей хвои и трав. Скоро покажется лабаз. Вон знакомое бревно, лежащее поперек тропинки. Верховой олень вдруг вздрогнул. «Что с тобой? От чего вздрагиваешь?» – вслух обратился к оленю. Тот по-прежнему повел себя беспокойно, поднял голову и несколько раз громко фыркнул. Вон между деревьями показался лабаз. Впереди в редколесье мелькнуло нечто темное. Верховой олень, став вдруг неуправляемым, в панике и страхе рванулся в сторону. Тормита резво соскочил с седла, и резко потянув за поводок, остановил испуганного оленя. И тут же над его головой раздался утробный рык. Тормита оглянулся и взглядом уперся прямо на огромного бурого медведя. Зверь встал на дыбы и дико закричал. Тормита с сожалением вспомнил, что не взял с собой карабин. Торопясь, привязал оленя к дереву. Верховой олень затаился, больше не стал дергаться. Зверь неуклюже, на задних лапах, двинулся на человека.

«Нашел лабаз. Кули, наверное, разодрал и испортил муку. Оставил нас без муки»,– подумал Тормита, машинально рукой пошарил на боку, есть ли нож. Хоть нож не забыл.

– Что с тобой, абага?! В своем ли уме? Лучше уходи отсюда! – громко заговорил он.

Ему стало жарко. Сдернул с головы картуз и помахал им в сторону зверя. В это мгновение вдруг резвый ветерок подул сзади. Медведь остановился. Повел носом. Глубоко посаженными глазами стал сверлить человека. Вдруг громко чихнул. Уловил характерный для него человеческий дух. Он не переносил его. Быстро встал на четвереньки и нехотя побрел в сторону, то и дело оборачиваясь.

– Иди, иди, абага. Нам делить нечего. Не держи на меня зла. Раньше я непочтительно отзывался о тебе. Но то время прошло. Неужели до сих пор сердишься на меня? Откуда ты взялся, или тут поджидал меня? Я же безоружен, тебе не совестно нападать на меня? Встретимся потом. Ты сам что-то часто стал меня беспокоить, – Тормита, продолжая помахивать картузом, громко говорил вслед медведю.

Верховой олень будто ожил. Стал крутиться, норовя вырваться из рук. После того, что пережил человек, беспокойное поведение оленя лишний раз рождало жажду жизни. Тормита задумался. Не один, не два раза медведь проявляет к нему агрессивность. «Видно, задерет когда-нибудь», – подумал оленевод и пошел вперед.

Нет, лабаз цел. Медведь на него не полез. Даже следов нет. Тормита почесал затылок. То ли он сам помешал зверю, появившись некстати, то ли как? Тормита забрал запасные болотные сапоги с коротким голенищем, чай, немного спичек. «Надо хотя бы часть муки увезти, пока не поздно. Опасный сосед появился», – думает оленевод, пакуя свои пожитки. Но на одном верховом олене всего не увезешь. Придется специально снарядиться. Опасный сосед ничего не оставит. Как назло, лабаз низкий. Он легко заберется наверх. Потом хоть локти кусай, муки не вернешь.

Для чего оленю рога

Тормита гордится своими оленями. Когда идет тысячное стадо, рога оленей колышутся, словно лес при сильном ветре. Тормита, как завороженный, любуется ими, и не может наглядеться, хотя всю жизнь видит и знает оленей. Бережет, как может, оленьи рога.

– Посмотрите внимательно на рога и не найдете одинаковые. Так или иначе, все чем-то отличаются друг от друга, – говорит Тормита оленеводам. День жаркий, потому стол накрыт прямо на полянке рядом с чора. Оленье стадо недалеко стоит, изнывая от жары.

– В самом деле так. Я как-то не обратил внимания на это, – удивляется Сергей.

–А ты, Кеша, видел когда-нибудь одинаковые рога?

– Нет, не видел.

– Рога оленю самой природой даются не просто так. Это своеобразный паспорт или его лицо. По рогам оленя узнают, ценят и восторгаются им, – Тормита в подтверждение своих слов с гордостью смотрит на лес рогов.

– А почему тогда, абага, сейчас везде заняты массовой срезкой рогов? – спросил Кеша.

– Это от незнания природы оленя. Люди от жадности этим занимаются. Не сами оленеводы, а горожане на этом наживаются.

– Сейчас все решают деньги, – вставил Сергей.

– Раньше все решали кадры, как говаривал нам секретарь райкома, а нынче, ты прав Сергей, все решают деньги. Лучше иностранные, как твердит наш глава администрации района. Так, да?

– Рога оленю не для красоты, как у городских женщин, которые не выходят из парикмахерских, делая себе модные и пышные волосы, – смеясь, говорит Кеша.

– Ну-ка, ну-ка... А для чего, Кеша? – У Тормиты оживились глаза.

– Природа предусмотрела, наверное, все.

– Рогами олень защищается в моменты крайней опасности. Наш олень мирное существо, зря нападать ни на кого не станет. Только в последний момент, когда деваться некуда, пустит в ход рога. Скажем, против собак, иногда против волка.

– Твои мысли на верном пути, Кеша. В самом деле, живые рога очень важны, чтобы олень был здоровым. Сейчас оленей становится все меньше и меньше. А это связано со срезкой рогов. Живые рога убивают. Рождается слабое потомство от безрогих самцов и важенок. Вот одна из причин спада оленеводства. Я всегда был против срезки рогов. По крайней мере, в моем стаде олени почти не болеют, потерь мало, олени здоровые.

Прошло недели две. Однажды днем из-за гор вынырнул оранжевый вертолет. Рокот мотора мигом наполнил всю долину. Напуганное стадо бросилось врассыпную.

Вертолет сел возле речки на галечном пятачке. В нынешние времена прилет вертолета большая редкость, поэтому оленеводы заторопились к вертолету.

Дверца с шумом распахнулась. Лопасти еще крутятся. На землю сначала спрыгнул механик и придирчиво осмотрел, устойчиво ли сидит вертолет. В проеме дверцы показался их старый знакомый Кями и крикнул:

– Здравствуйте, сородичи. Встречайте, как положено, гостей. Время – золото. Чего тут столпились?!

Тормита нахмурился, ему не понравилась такая беспардонность Кями. Учит так, будто мы все дикари тут живем. Сами знаем, кто гость и как его принимать.

Между тем из вертолета за Кями вышли двое незнакомых людей.

– Продукты и товары разные привезли. И водка есть, – направляясь к палаткам, шепнул Кями.

На плоском столе быстро появились вареная оленина, чай с молоком и лепешки.

– О деле потом. Сначала покушайте. Пригласите вертолетчиков, – распорядился Тормита.

Попутчики Кями молча озирались вокруг. Это были молодые, холеного вида люди. Все с аппетитом поели оленины.

– С какой целью приехали? Мы подумали, что агиткультбригада прилетела, – сказал Тормита, после того, как гости поели.

– Это очень богатые люди. Они хотят у вас прямо сейчас купить рога, – начал Кями.

– Вон оно что... – Тормита выразительно посмотрел на оленеводов.

– Они тут же произведут оплату живыми деньгами, – несколько волнуясь, проговорил Кями, быстро мигая глазами.

– Это ты, Кями, у них нанялся проводником? Много ли за такую услугу получаешь от своих хозяев? – спросил Тормита, строго глядя на Кями.

Тот покраснел, затем вместо ответа задал встречный вопрос.

– У вас рогов много. Неужели не хотите заработать задарма денег?

– Ищи, Кями, дураков в другом месте. Истинным оленеводам здоровье оленей дороже денег. Мы не дадим вам ни одного рога. Так и скажи своим хозяевам, – твердым голосом ответил Тормита.

Кями о чем-то пошептался со своими попутчиками. У тех вытянулись лица.

– Оставайтесь, дураки, и давитесь своими рогами. От нас ничего не получите, – нервно выпалил Кями. Его сухощавое лицо побелело, на скулах задергались желваки.

Охота на сокжоя

Однажды Тормита с Прокопием поехали на охоту. Дело было ранней весной. На упряжках они промчались по нескольким горным речкам. В верховьях одной речки оленей оставили на ягельной местности. Сами встали на охотничьи лыжи. Тут Прокопий растерянно завопил:

– Слышишь, Тормита, у меня ружье где-то выпало!

– Тоже мне охотник! Вечно ты какой-то проблемный, — рассердился Тормита.

– Найду, никуда не денется, – Прокопий смотрит в обратную сторону. – Оно выпало по дороге.

– Если так будем играться, день пройдет впустую.

– Как же нам быть, а, Тормита?

– Одним карабином будем охотиться. Нам много не надо, – сказав так, Тормита двинулся вперед. – Не отставай только.

Во второй половине дня поднялись на довольно высокую сопку. «День испорчен. Полдня шастаем и ничего не увидели. Может, Баянай все же смилостивится», – Тормита нервничал, глядя на безоружного Прокопия. Вот тут-то Прокопий молча ткнул Тормиту в бок. Тот недоуменно оглянулся, а Прокопий глазами указал на ложбину. Тормита тут же увидел дикого оленя. Он пасся один. Ничего удивительного в этом нет. В здешних местах дикие олени редко появляются. До моря далеко. Здесь кругом горы да таежная глухомань.

– Что будем делать? – шепнул Прокопий. Акустика в горах великолепная, потому любой звук слышен далеко. Тормита смотрел в бинокль. На вопрос Прокопия никак не реагировал. Сокжой, так здесь называют дикаря, пасся в неудобной для охотников местности. К нему никак не подступиться. Открытая местность не позволяла делать этого.

Тормита жестом дал понять Прокопию следовать за ним. А сам отступил назад и спустился вниз метров на двадцать, чтобы голос не долетал до сокжоя.

– Слушай меня внимательно, Прокопий. Ты бери мой карабин. Спускайся тыльной стороной сопки и садись в засаду у опушки леса внизу. Я же поднимусь выше, обойду сопку и на лыжах свалюсь на него с тыла. Тогда олень рванется вниз по распадку прямо на тебя. Только не оплошай, – говоря так, Тормита за спину бросил туго сплетенный маут. Он с маутом никогда не расстается, привык к нему.

Тут они разошлись в разные стороны. Сколько времени прошло, Прокопий не знал. Он занял позицию, как распорядился Тормита. Сокжой виден отчетливо. По обе стороны высятся вершины с крутыми склонами. Сокжой туда не станет карабкаться. Побежит по ложбине вниз. Остается терпеливо ждать появления Тормиты.

Наконец на вершине появился охотник и, долго не думая, покатил вниз. Катится вниз с невероятной быстротой, словно столкнули валун какой. Сокжой запоздало почуял опасность, Тормита притормозил чуть ли не рядом. Будь у него карабин, уложил бы одним выстрелом. Но у него ружья нет. Сокжой побежал по склону.

Но вот Тормита резко взмахнул рукой. Сокжой вдруг подпрыгнул, встал на дыбы, упал... поднялся и стал метаться из стороны в сторону. Постепенно стал спускаться и помчался теперь по ложбине. Тормита катится за ним, не отставая ни на метр. Прокопий поневоле удивленно воскликнул: «Вот Тормита, какой молодец! Какой находчивый старина!» Он понял, что Тормита поймал маутом сокжоя и теперь на буксире едет за ним. Прокопий, торопясь, выскочил из засады и поспешил навстречу им. Сокжой отшатнулся при неожиданном появлении человека, выросшего перед ним будто из-под земли и резко прыгнул в сторону. Но не тут-то было. Тормита упал на колени и остановил скачок сокжоя. Прокопий услышал крик Тормиты: «Стреляй!». Почти не целясь выстрелил. Сокжой упал замертво. Потом долго сидели возле туши. Тормита раскурил трубку.

– Не оплошал ты, Прокопий. Хвалю.

Прокопию несколько неудобно от такой похвалы.

– Прокопий, ты молод, ноги быстры, приведи сюда упряжки. Тем временем я обдеру шкуру. Внутренности вычищу. Давно не ел чалмы² сокжоя.

«Баянай нас пожалел. Прими, Баянай, кормилец и спаситель, и от нас наш дар», – Тормита медленно высыпал в снег щепотку табака.

Прокопий, радостный и довольный, заскользил на лыжах вниз по течению речки.

Нежданная встреча

Сокжой упитанный попался. Не спеша принялись свежевать, с особой тщательностью вычистили внутренности. Тушу разложили по частям. После того, как все закончили, Тормита говорит:

– Прокопий, давай поступим так. Всю добычу положи на мою нарту и прямиком возвращайся домой. По речке ехать лучше, так прямее будет. А я поеду верхом на учаге, заодно поищу твой карабин. Согласен?

– Пусть будет так, как ты задумал.

– Бери с собой мой карабин.

– А ты без ружья поедешь что ли?

– А зачем мне два карабина? Подберу твой по пути, вот и у меня будет ружье. Смотри, не потеряй карабин, – улыбаясь, пошутил Тормита.

Поехал по тем местам, по которым они ехали утром. Карабин в камусовом чехле вскоре отыскался, он, оказывается, выпал при спуске с обрывистого берега. Прокопий не заметил пропажу. «Не молодой ты, Прокопий, а рассеянный. В тайге такое не поощряется», – тихо пробормотал Тормита, привязывая карабин к седлу. На душе полегчало. Поднимись вдруг ветер, замело бы карабин. А так легко обошлось.

Теперь решил поехать по новому маршруту. Поразведает местность. Когда спускался на соседнюю, довольно обширную, горную речку Сярмулан, лицом к лицу столкнулся с крупным сохатым. Для Тормиты это стало полной неожиданностью. Обычно сохатый отличается осторожностью, а тут попер прямо на человека, словно намереваясь затоптать.

Какой-то странный сохатый. Шумно и с храпом дышит, глаза обезумели, беспрестанно мотает крупной головой. Тормита проворно соскочил с верхового оленя и едва успел отбежать в сторону, увлекая за собой учаха. Сохатый размашисто промчался мимо, не обращая никакого внимания на человека.

– Ты посмотри на этого разбойника?! – удивленно вскричал Тормита.

Сколько кочует по тайге и сколько ездит на охоту, но такого ни разу не видел. К холке сохатого прилип соболь, острыми клыками впившись в его загривок. Тормита наслышан, конечно, об отчаянной храбрости этого таежного зверька, но никак не ожидал такого безрассудства с его стороны.

Природа-мать так устроила мир, что все звери тушуются перед человеком. Вот и на этот раз человек сыграл решающую роль в роковой схватке лесного гиганта и маленького хищника. Волна человеческого духа и сам его окрик видно так потрясли зверька, что тот в смятении выпустил свою жертву, спрыгнул на снег и большими прыжками скрылся в урмане. А сохатый, израненный, продолжая мотать головою, бежал дальше, не веря своему неожиданному спасению.

Не раз слышал Тормита от стариков о том, что соболь при удобном случае загрызает сохатого. Сегодняшняя нежданная встреча в лишний раз напомнила ему об этом. Судя по всему, сохатый после утренней кормежки дремал на лежанке, а тут проворный соболь, подкравшись бесшумно, прыгнул ему на шею и принялся рвать затылочные сухожилия. Сохатый рванулся изо всех сил, пытаясь сбросить с себя страшного наездника, но соболь вцепился в него цепко... В такой смертельной схватке, говорят, верх берет соболь. Сколько она длится по времени, никто не считал. Сохатый при этом теряет много крови. Соболь разгрызает всю затылочную часть. Такое случается редко, но бывает. На этот раз Тормита встретился им на пути в самом начале поединка.

– Как тебе не стыдно, сохатый?! Недооценил соболька, вот и прозевал. Ну, теперь будь умнее, – вслед лесному великану помахал рукою в меховых рукавицах довольный Тормита.

Встреча на перевале

На перевале Тормита остановил упряжку. Ехал быстро. Олени устали. С жадностью глотнул снег, стремясь утолить мучительную жажду. Обычно эвены запасного оленя привязывают к нарте сзади. Тормита давно отказался от этого. Запасной олень, когда он позади нарты, при каждом спуске дергается и упирается. Шея у оленя устает. Бывает, и травму получает. Тяжело и впереди идущим оленям тащить вместе с нартой, на которой сидит путник, упирающегося собрата. Иной олень упирается и на ровном месте. Так всю дорогу. Тормита стал запрягать сразу трех оленей. Тогда оленям легко, гоночная нарта для них как пушинка. Любит он быструю езду.

Передовой олень вдруг поднял голову и прислушался. Тормита привык к повадкам оленей, потому он тоже слушает и смотрит туда, куда уходит санная дорога. Теперь подняли головы ведомые в упряжке олени.

Внизу негустой лес. Оттуда появляется вереница оленьих упряжек. Кто же это едут? И куда держат путь? Едут медленно. За передней нартой следуют остальные. Тормита насчитал четыре нарты. Появилась новая упряжка, едущая со значительным отставанием. Тормита решил подождать. Упряжки неизвестного путника поднимались на перевал еле-еле, почти шагом.

Когда, наконец, вереница со скрипом подъехала, с нарты поднялся пожилой человек. В нем Тормита узнал своего сородича Дакку.

– Дорово, Дакка.

– А, это ты, Тормита? Какая радость, а! Дорово, догор.

На задних нартах сидели три сына Дакки. Этих малышей Тормита тоже знает. Подъехала жена Дакки. Тормита поздоровался с нею. У нее на нарте сооружена полукибитка, где, тепло укутанная, спит трехлетняя дочка.

– Куда путь держишь, Дакка?

– В стадо к Никифору еду. Оленеводом меня определили.

– Оленеводом? Всю семью взял с собой?

– А как же. Где же оставить семью? Пропадут без меня.

– А в селе не захотел, стало быть, жить, да?

– Там жить невозможно стало. Работы нет. Раз нет работы и денег нету. Мы обнищали, – сокрушается Дакка.

– А в стаде легче будет?

– Все же буду пасти оленей. Там своя стихия, там наш дух. Тяжело не тяжело, в стаде лучше.

– Правильно поступаешь, Дакка. А олени эти как?

– Отощали. Еле бредут. Боюсь, как бы в пути не сдохли. Упадут, точно не подымутся.

– Детишек жалко, если случится что, – Тормита с жалостью смотрит на малышей.

– И с провизией туго. У нас денег не было, потому не могли купить, что надо. Да и цены, как клыки бешеного волка, больно кусаются.

– Мясо хоть есть?

– Откуда у нас мясо? Нет его.

– Лепешки пеку, кашу буду варить, – подключилась к разговору жена.

– А в селе как со спиртным? Давно там не был, – спрашивает Тормита, хотя сам редко балуется им.

– Повальная пьянка там. Этот тоже не отстает. Говорит, что денег нет, а сам постоянно выпивши, – жена покосилась на мужа.

Дакка отвернулся. Сделал вид, что поправляет упряжь.

– Ты бы хорошенько подумал о детях. Пьяный отец детям не опора.

– Есть у меня такой грех, Тормита. Не обессудь, каюсь. Я сам бегу от этой напасти.

– Верю, Дакка. До стада Никифора далеко. Доедете ли?

– Передовыми у меня и жены слабые олени попались. На речке Омчоконжа остановимся на несколько дней. Дадим оленям отдых.

– Уямканы обычно водятся в тех местах, – Тормита дал понять, чтобы Дакка попытал счастья в этом деле. Вдруг выпадет удача на дорогу.

– Хорошо бы на них поохотиться. Да времени не найду. Надо нарты починить, кое-какие полозья заменить. Для охоты и ружья-то нету у меня.

– Как едешь в тайгу без ружья?

– Не дали. Опасаются. Говорят, мол, пьешь...

– А если хищник, скажем, волк навалится, тогда как быть?

– Кричать только остается, – со смехом отвечает Дакка.

– Ну что же. Будьте осмотрительны. Детей берегите. До встречи.

Они расстались. Тормита погружен в глубокое раздумье. Тяжелое положение этой семьи он осознал сполна. Дакка сам по себе сильный человек. Работящий. Но нет работы в селе для него. Он правду говорит. Детишек жалко. Выживут ли? Чем им помочь?

Приехав к себе в стадо, первым делом попросил Сергея завтра с утра поехать с ним в дэлмичэ³. Кеша поедет к распадку Чоркимбал, где на лабазе оставили несколько туш уямкана. Привезет их, пока росомаха не зачастит туда.

Все прошло так, как задумал Тормита. В дэлмичэ вдвоем с Сергеем поймали шесть упитанных бууров⁴. Кеша привез мяса.

За чаем Тормита рассказал о встрече на перевале. Потом взглянул на парней и говорит:

– Этих оленей я решил одолжить Дакке. Надо им и мяса подбросить. Кто из вас поедет?

Сергей и Кеша переглянулись.

– Нориту тоже Дакке даешь? – спросил Сергей, зная, что Норита один из лучших упряжных оленей Тормиты.

– Когда одалживаешь или даешь человеку что-нибудь, то эвены дают самое лучшее, что у них есть.

– Давай-ка я поеду, – вызвался Кеша.

– Дакка остановится на речке Омчоконжа. Догонишь его, Кеша. Готовься. Завтра поедешь.

– Беру грузовую нарту, да?

– Конечно. Две туши положишь. Пускай детишки полакомятся жирным мясом. Отдай ему целиком вместе с нартой. У него нарты худые.

Тормита, распорядившись так, почувствовал некоторое облегчение.

Будет олень — будет эвен

В зимнюю стужу, когда все намертво схвачено трескучим морозом, когда даже камни не выдерживают и лопаются, и деревья трескаются, кочевка на оленьих упряжках – дело не из простых. Опасность поджидает путника везде.

Во-первых, световой день короток, словно только успел мигнуть глазом, а уже темнеет. Опасные места путник старается проехать при дневном свете. Но не всегда удается это.

Во-вторых, расстояния на Севере длинные, потому большая часть езды выпадает на темные вечера и ночи.

В-третьих, самую серьезную опасность представляют собой наледи. Счастлив тот оленевод, у кого сохранились передовые олени, не боящиеся наледей. Не всякий олень в темную ночь ступит в бурлящую, дымящуюся ледяную воду и по ней уверенно, нигде не останавливаясь, пройдет.

Тормита все это усвоил с юных лет. Своих упряжных оленей специально натаскивал для езды по наледи. Верховые олени особо не боятся ледяной воды. Для них опаснее гладкий, будто полированный стол, лед. На нем олень скользит, топчется на одном месте, будто пляшет, часто падает. А по воде идет свободно. Будущего передового оленя он ведет на поводу по наледи. Так повторяет много раз. Затем этого оленя запрягает ведомым к передовому оленю, опытному в езде по ледяной воде. Затем этого оленя подучивает передовым в упряжке. Такой олень быстро входит в свою роль и вырастает в незаменимого ездового оленя. С таким оленем не опасна никакая наледь. Он будет безотказным и выручит из любой трудной ситуации.

Олень, обычно, психологически неустойчив при наледях. Один раз дрогнет, тогда все, больше, как ни понукай, он в наледь не войдет.

Тормита своих бригадных оленеводов настойчиво учит этой кочевой науке.

– Имейте как можно больше упряжных и верховых оленей. Специально выбирайте из стада молодых, крепких быков и обучайте их. Только не ленитесь. Кроме того, и это самое главное, будете помогать тем, кто остро нуждается в упряжных оленях. Олень не просто живое существо, олень – это мы, эвены. Будет олень – будет эвен.

Еще Тормита любит повторять при каждом удобном случае:

– В олене заложена душа эвена. Ни одна техника не заменит оленя. Не изменяйте оленю, не предавайте его. Техника дорого стоит, она не по карману. Запчасти к ней, горючее требуют больших денег. Иной оленевод, гоняясь за запчастями, забивает оленей ради денег. Это большой грех. Олень – душа, лицо и совесть народа. Не забывайте об этом.

Перевод с эвенского В.Хайрюзова.

¹ Аринка – дьявол (эвенск.).