В этом году исполняется сто лет не только поэме Алексея Елисеевича Кулаковского «Сновидение шамана», но и его педагогической деятельности.

Наверное, ни о чем не мечтал Кулаковский так сильно, как о продолжении своей учебы после выпуска из реального училища. Чтобы изыскать возможности для этого, он пускался в сомнительные авантюры со строительными подрядами, писал просительные послания Э.К. Пекарскому и даже — абсолютно безрезультатно! — ездил в Москву и Петербург.

И это не парадокс, а закономерность, что человек, столь сильно страдавший из-за невозможности продолжить систематическое образование, так настойчиво и осмысленно стремится к занятиям педагогической работой.

Среди опубликованных внучкой поэта Л.Р. Кулаковской документов, связанных с жизнью деда, мы не найдем заявлений А.Е. Кулаковского с просьбой назначить его уполномоченным Временного Якутского Областного народного управления, или прошений утвердить его чрезвычайным уполномоченным по северным округам при генерале Пепеляеве

Зато о месте в Вилюйском училище А.Е. Кулаковский хлопотал, зато назначения учителем в одноклассное училище в Абые, действительно, добивался... И делал это, заметим попутно, после того, как фактически управлял, будучи комиссаром Временного правительства, огромным Верхоянским улусом.

Если мы сложим годы работы Кулаковского в Качикатцах, Вилюйске, Бодайбо, Черкёхе и педтехникуме в Якутске, то получится одиннадцать лет педагогического стажа. Дольше А.Е. Кулаковский занимался только литературой.

Но ведь и всё творчество его – это тоже в каком-то смысле педагогическая деятельность...

А его жизнь?

Разве это не урок для всех нас – и якутов, и русских, урок того, как самоотверженно нужно любить свой народ, своим неустанным трудом, своим творчеством помогая единоплеменникам образоваться в то, что называется Народ...

1.

Несомненно, что учительство было призванием Алексея Елисеевича Кулаковского...

Он преподавал физику и геометрию, русский язык и арифметику, якутский язык и рисование, но какой бы предмет не вёл, прежде всего занимался он образованием.

Вдумаемся, что такое вообще: образование...

Вроде бы очевидно, что учительскую работу нельзя оценить только качеством и уровнем знаний, которые получают ученики, особенно если оценка этой работы будет сведена к результатам сдачи учениками ЕГЭ.

И тем не менее только в последнее время начинает появляться осознание, что сами по себе знания имеют очень малое отношение к подлинному образованию, суть которого заложена в самом этом слове...

Образование — это об-ра-зо-ва-ни-е из учеников граждан своей Родины, людей, способных своим трудом, своим служением продолжить историю своего народа.

Нет сомнения, что именно в таком образовании и заключалась суть педагогической работы Алексея Елисеевича Кулаковского.

Среди его учеников мы не найдем, говоря языком современных российских реалий, высокообразованных специалистов, поставляемых нашей страной в различные силиконовые и кремниевые долины США и Западной Европы. Зато мы обнаруживаем в списке учеников Кулаковского в Вилюйском училище имена Степана Максимовича Аржакова и Исидора Никифоровича Барахова — оба они были Председателями Совета народных комиссаров ЯАССР, оба очень много сделали для якутского народа. Зато среди учеников Кулаковского в Чёркёхе мы видим Дмитрия Кононовича Сивцева (Суорун Омоллона) и Николая Егоровича Мординова (Амма Аччыгыйа), ставших народными писателями Якутии и внесших огромный вклад в формирование самосознания якутского народа.

Безусловно, к этим воспитанникам Алексея Елисеевича Кулаковского с полным правом можно отнести слово «образование». Проходя у него курс обучения, они действительно образовывались, как граждане, как достойные представители своего народа.

Однако неправильно было бы ограничивать педагогическую деятельность А.Е. Кулаковского только непосредственными учениками его. Безусловно, учеников у Алексея Елисеевича было гораздо больше. Отношения педагог-учащийся, учитель-ученик на определенных этапах жизни связывали его и с такими выдающимися деятелями якутской общественной жизни и литературы, как Платон Алексеевич Ойунский и Семен Андреевич Новгородов.

Рассмотрим, для примера, отношения А.Е. Кулаковского с С.А. Новгородовым.

2.

А.Е. Кулаковский познакомился с С.А. Новгородовым в Вилюйском училище. И хотя оба они были тогда педагогами, но между ними сразу установились отношения учителя и ученика.

Впрочем, иначе и не могло быть.

Было Семену Новгородову тогда всего двадцать лет, а Кулаковскому почти вдвое больше. Кроме того Новгородов почитал Кулаковского, как первого поэта Якутии и, оказавшись с ним в одном училище, ловил каждое его слово.

Наверное, не так уж и много было у Алексея Елисеевича таких же способных и отзывчивых к его идеям учеников, поэтому сил на Новгородова он не жалел и учительское дарование его раскрылось тут в полной мере.

Отчасти об этом свидетельствует сохранившаяся новгородовская тетрадь, с записями 1913 года. В эту тетрадь ее двадцатилетний владелец списывал у Алексея Елисеевича стихи Ивана Елисеевича Кулаковского, а также произведения самого Ексекюляха.

Конечно, Новгородов был необыкновенно талантливым и столь же необыкновенно проницательным учеником. С жестокостью, свойственной выдающимся молодым людям, он не только учился у Кулаковского, но еще и прилежно изучал его, как диковинное насекомое.

Результатом этого изучения стало посвященное А.Е. Кулаковскому стихотворение Семена Андреевича...

«Принимая во внимание то, что летом этого же года он поступил в Петербургский университет, вполне закономерен вопрос: не Кулаковский ли посоветовал стать ему лингвистом? — пишет, комментируя эти стихи, Л.Р. Кулаковская. — Во всяком случае, как написал впоследствии сам Новгородов, поэт делился с ним своими мыслями о родном языке, его красоте и гибкости, о транскрипции якутского языка».

Мысль вполне справедливая.

С.А. Новгородов, действительно, уже летом 1913 года поступил в Петербурге на арабско-персидско-турецкое отделение Восточного факультета университета, а через год перешел на монголо-маньчжуро-турецкое отделение.

Наверняка, в откровенных беседах Ексекюлях Алексей поделился со своим двадцатилетним учеником планом проситься в помощники к Пекарскому.

Никаких свидетельств и документов. подтверждающих, что такие разговоры были, нет, но есть факты биографии самого С.А. Новгородова, который занял-таки как раз то место, которое мечтал занять А.Е. Кулаковский.

Безусловно, учеником он оказался способным...

Правда, и ему не сладко пришлось на службе у Эдуарда Карловича, но это уже другой вопрос.

Для нас история эта интересна тем, что позволяет выделить очень важный момент образования, которым занимался Алексей Елисеевич Кулаковский.

Было в его отношении к своим талантливым ученикам то, что в Евангелии называется отсутствием лести. Эти слова Иисус Христос употребил по отношению к тем жителям Иерусалима, которые напряженно ожидают пророков. При явлении их они отвергают соображения личной выгоды и общественной пользы, желая лишь убедиться в подлинности посланцев Бога.

Это же отсутствие лести появлялось и в Кулаковском по отношению к ученикам, от которых он ждал особых свершений на благо народа.

«Я с удовольствием принял тот слух, что ты едешь в Читу, — пишет он Семену Новгородову в 1920 году из Качикатцев. — Но, вместе с тем, во мне воскресла опаска, что ты упрочишь азбуку свою с её недостатками. Я надеялся, что ты, позанявшись с детьми в школе, сам увидишь на деле эти недостатки, но ты не дожил до этого желательного момента и уезжаешь в ослепленном состоянии.

Ты принимаешь на себя громадную нравственную обузу, навязывая дорогой для твоего сердца родине невольную непроизводительную работу. И это тем паче обидно, что ты идешь наперекор своему основному принципу — быть полезным якутам»...

Суровое начало...

Суровое обвинение...

Суровый разговор...

Но мог ли он быть иным, если в угоду собственным научным амбициям, прямо на его глазах, его ученик стремится, как считал Кулаковский, помешать превратить якутов не только в говорящий на своем языке народ, но и читающий, но и пишущий на нем.

3.

Мы не собираемся тут оценивать, кто – Кулаковский или Новгородов – был прав в этом растянувшемся на несколько лет споре, мы прослеживаем сейчас только непосредственный педагогический сюжет.

Подобно учителю в школе, собрав все хладнокровие, Кулаковский приводит бесспорные, как ему кажется, аргументы...

Ответ ученика не заставил себя ждать.

«Итак, ты видишь, что я зрело обдумал все твои предложения. Давая свои возражения, я только информировал или делал фактические поправки, избегая полемики в чистом виде; этим можешь объяснить спокойный тон в этом «моем ответе». Прошу сохранить его, я сохраню твою критику. Оба документа по моем возвращении из командировки могут быть напечатаны в отделе научной хроники журнала Якутского губернского отдела наробраза... Жму крепко твою руку, твой Сэмэн».

Это заключительная часть письма...

А в основной части Новгородов попытался ответить на критику. Но именно попытался. Начальственный апломб и высоконаучная язвительность украшают ответы Новгородова, но тем не менее реальных возражений на претензии, высказанные Кулаковским, здесь нет.

«Пусть лингвисты нашли много недостатков в русских буквах, — писал А.Е. Кулаковский. — Предположим, отбраковали треть всех букв. Из этого выводится простое заключение, что эту треть нам не следует перенимать. Но остальные 2/3 чем же виновны? Не потому ли, что ими пользуется русский народ, ставимый лингвистами на низкой ступени развития? Чем лучше г, s, m, n, p, с русских р, с, м, в, п, ч ? Если одинаковы, то почему нам следует давать предпочтение незнакомым буквам пред знакомыми?»

«По данному вопросу комиссия губревкома, — отвечает С.А. Новгородов, — горячо дебатировала и склонилась на сторону проф. Пасси. Можешь справиться у любого из оставшихся в г. Якутске о буквах (правильнее о графемах)».

Ответ, достойный человека новой, советской эпохи.

Мог бы, конечно, Семен Андреевич, имевший немалые связи среди большевистского руководства, как в Якутске, так и в Москве, прямо в губчека отправить сельского учителя Кулаковского за справками, но нужно было сохранять «спокойный тон» в ответе. Ведь Новгородов планировал напечатать эту переписку в отделе научной хроники журнала Якутского губернского отдела наробраза, и таким образом и изобразить вид дискуссии.

То, что молодой и самоуверенный С.А. Новгородов столь фанатично уверовал в систему проф. Пасси, объяснялось не только научной убежденностью, но и его политической чуткостью.

В двадцатые годы проект замены кириллицы на латиницу вынашивался c одобрения В.И. Ленина в Наркомате товарища А.В. Луначарского не только для языков народов России, не имевших своей традиционной письменности, вернее, не столько для них, сколько для самого русского языка.

При всей нелепости этой идеи, была в ней и железная ленинская логика. Да, на некоторое время возникли бы проблемы с резким снижением грамотности, зато десятилетие спустя появились бы поколения новых россиян, которые уже не в состоянии были бы воспринять тысячелетнюю русскую культуру во всей ее полноте, и в результате достаточно быстро удалось бы изгладить из памяти народа его духовные корни.

Впрочем, В.И. Ленин свою «кремлевскую мечтательность» всегда совмещал с жестким, прагматическим расчетом. Осуществить переход на латиницу всей России сразу было не реально, и латинизацию решили начать с национальных меньшинств.

С.А. Новгородов со своими латинскими буквами для якутского языка был не столько новатором, пробивающим свое открытие, сколько исполнителем директивных указаний.

14 января 1930 года на заседании Наркомата просвещения открыто будет объявлено, что кириллица является «орудием самодержавия» и «переход в ближайшее время русских на единый интернациональный алфавит на латинской основе неизбежен».

Но это всё еще было впереди...

В 1920 году в Якутии только Новгородов, обладающий и связями в Москве, и тонким политическим чутьем, мог почувствовать, в каком направлении выгодно и прибыльно должна развиваться его «фанатичная» научная мысль. В 1920 году только Алексей Елисеевич Кулаковский, действительно обладающий феноменальным и непостижимым для логического анализа всеведением, мог почувствовать опасность, подстерегающую еще не окрепшую якутскую письменность...

Исчерпав свои логические аргументы, А.Е. Кулаковский переходит в своем письме на более удобный поэтический язык и завершает свое послание Новгородову стихотворением:

Перечитывая советы С.А. Новгородову: не вмешиваться в политику и не тратить время в партиях — только удивляешься, насколько точно понимал Кулаковский то, что и сейчас еще многим не до конца понятно.

Воистину, это потрясающе мудрый совет, который способен дать своему ученику Учитель.

4.

С.А. Новгородов, С.М. Аржаков, И.Н. Барахов становятся учениками Кулаковского в 1913-1914 годах.

Если принять во внимание, что образовательный цикл после начальной школы составляет шесть-семь лет, то к экзаменам на аттестат зрелости с этими учениками Алексея Елисеевича мы попадаем в 1920 – 1921 годах.

22-летний Исидор Никифорович Барахов в мае 1920 года уже помог своему учителю, откликнувшись на его просьбу об освобождении арестованного брата, Ивана Елисеевича Кулаковского.

Выдержал Барахов экзамен на аттестат зрелости и в конфликте Новгородова с Кулаковским.

Понятно, что С.А. Новгородову не было никакого резона ссориться с основоположником якутской литературы. Сдержанность его ответа отчасти этим и объясняется. Более того, как достаточно опытный политик, Новгородов открыл Кулаковскому мирный и весьма почетный выход из сложившейся ситуации. Он предложил напечатать оба письма в отделе научной хроники журнала Якутского губернского отдела наробраза...

Но Алексей Елисеевич, как говорят сейчас, не «повёлся» на это предложение...

Получив письмо Новгородова, и убедившись, что его аргументы отвергнуты без обсуждения, он написал письмо своему ученику, одному из самых влиятельных тогда членов губревкома, Исидору Никифоровичу Барахову. Вместе с письмом он послал И.Н. Барахову и свою статью «Новая транскрипция якутского языка»¹.

И.Н. Барахов, хотя и знал о связях С.А.Новгородова в Москве, не испугался возможных последствий и распорядился напечатать статью своего учителя в первом номере за 1921 год партийного журнала «Красный север» и, когда 14 января 1921 г. А.Е. Кулаковский выступил с докладом о международной транскрипции на собрании подотдела по исследованию Якутской губернии, результатом обсуждения стала совместная телеграмма подотдела и Географического общества, отправленная С.А. Новгородову, которая требовала приостановить литье шрифта до санкции международного съезда лингвистов и Академии Наук.

Случилось то, чего и опасался С.А. Новгородов.

А.Е. Кулаковский не удовольствовался «научной дискуссией», спрятанной в толщину мало кому доступного журнала, а открыто, со страниц влиятельного партийного органа, выступил против его детища.

О ярости, которую испытывал С.А. Новгородов, свидетельствует его письмо, отправленное в 1921 году в редакцию «Красного севера» из Петрограда.

5.

А вот Степан Максимович Аржаков со своим экзаменом на аттестат зрелости справился хуже.

Держать этот экзамен ему пришлось в Татте, куда 22-летний Аржаков приехал в должности уполномоченного Якутского губревкома и губчека, начальника особого отдела при сводном отряде Красной армии.

Тогда в заречных улусах было введено военное положение и начались аресты.

Одним из тех, кого арестовали и отправили в Амгинскую Слободу, был 57-летний старший брат А.Е. Кулаковского, уважаемый и почитаемый народный певец И.Е. Кулаковский — Оонньуулаах Уйбаан, бывший голова Таттинского улуса.

Говорят, что из-за ревматизма, разыгравшегося после первой отсидки, он мог передвигаться только с помощью табуретки, и какую опасность он представлял для большевиков, не понятно, но не зря ведь постановление №108 Губревкома рекомендовало подвергать принудительными работам и нетрудоспособных.

Чтоб спасти брата, А.Е. Кулаковский ездил в Баягу, где встретился с начальником ГПУ С.М. Аржаковым.

— Быhаарсан баран ыытыахтара²... — заверил тот своего учителя.

Разрубленный саблей труп Ивана Елисеевича Кулаковского обнаружился через несколько недель, стоящим в сугробе возле дороги около Амгинской Слободы.

Тут сразу уточним, что события Гражданской войны в Якутии не имели столь массового характера, как в центральной России или на Украине. Здесь не сшибались многотысячные армии, боевые действия ограничивались столкновениями нескольких сотен человек с одной и с другой стороны. И репрессии двадцатых годов тоже были не столь маштабными... Арестовывались и расстреливались не тысячи, а всего лишь десятки человек...

Я говорю это к тому, что едва ли можно оправдать поступок Аржакова незнанием, невозможностью разобраться в происходящем.

В 1922 году он возглавлял ГПУ и, в принципе, если бы захотел, мог бы выяснить, почему арестован Иван Елисеевич Кулаковский, и конечно же, в его силах – Иван Елисеевич был уже достаточно пожилым человеком и, как вспоминают, передвигался только с помощью табуретки — было не доводить дело до убийства Ивана Елисеевича.

Поразительная, шекспировская полнота присутствует в этом педагогическом сюжете, разворачивающемся на Гражданской войне.

Момент встречи Алексея Елисеевича со старшим братом запомнил его ученик — народный писатель Дмитрий Кононович Сивцев (Суорун Омоллон): «Около школы, внезапно увидев на санях труп и оторопев от неожиданности, с возгласом: «Что это?» Алексей Елисеевич кинулся к саням, развернул и увидел брата».

С беспощадной реалистической точностью рисует народный писатель драму, которую переживает Алексей Елисеевич Кулаковский в это мгновение.

Если бы он разразился гневным монологом, если бы он обличал с присущей ему страстностью убийц брата и их главного руководителся Аржакова, это было бы, может быть, и впечатляюще, и ярко, но в этом уже не было бы учителя Алексея Елисеевича Кулаковского...

Неловкий, полузадушенный вопрос: «Что это?» — относится не к останкам брата...

Не нужно и всеведения Кулаковского, чтобы отгадать, чей труп привезли на санях к школе. Кулаковский совершенно точно знает, «кто это». Но он спрашивает: «Что это?», потому что не понимает, что происходит, не понимает, почему творится этот страшный обман, и творит его — его ученик, которому совершенно незачем было делать это...

6.

Тело Ивана Елисеевича Кулаковского разморозили в проруби, разрубленные места склеили растопленным воском и похоронили в местности Амыдай.

Склеить веру в свои учительские силы после этой трагедии Алексею Елисеевичу Кулаковскому было труднее.

— напишет он в эти дни...

Можно только гадать, какая именно причина заставила Алексея Елисеевича Кулаковского укрыться после убийства брата в урочище — Распадке Назара.

Реальной была опастность, которая угрожала непосредственно ему, или страшнее было осознавать, что вчерашние ученики, вершащие сейчас жизнями людей, ничего не могут сделать для их спасения?..

Страшное ощущение безумия происходящего мешалось в Кулаковском с горем утраты, и не было никакого выхода из этого тупика...

Рассказывают, что когда Кулаковский вернулся в Учуй, собрался весь наслег. Многие мужчины уже записались добровольцами в ополчение ВЯОНУ и хотели посоветоваться с Ексекюляхом Алексеем.

Алексей Елисеевич попросил положить на стол одно зерно и сказал людям, чтобы внимательно смотрели на зерно.

Потом молча, очень долго лежал...

В разделе «Гадания» «Материалов для изучения верования якутов» Алексей Елисеевич Кулаковский поместил рассказ о верчении жерновов.

«Какого-нибудь, наиболее способного к восприятию воздействия сверхъестественных сил, проще говоря, нервного человека уговаривают прикинуться умершим. Подговоренный начинает хворать за три ночи до времени, назначенного к гаданию: лежит на постели, стонет, охает и делает духовное завещание (словесно, конечно), затем, на третий день «умирает». Его укладывают на постель, расположенную под порогом входной двери. Под изголовье кладут веник, у ног — сковороду, у изголовья — чашку с водой. Все металлическое (крест, нож, перстень), снимают с «покойника». Затем покрывают саваном, куда втыкают иголку, которой приходилось шить одеяние для трех покойников. Еще до смерти «покойника» домашние плакали и причитали, а у входа тесали гробовые доски. Уложив покойника на постель (харалаах аас тэллэххэ) и, снарядив по описанному, закрывают иконы, засыпают огонь пеплом. Становится темно. Все молчат. Далее, каждый желающий узнать свое будущее, подходит по очереди к жерновам, подходят, соблюдая возрастное старшинство. Подошедший начинает вертеть жернов, поставленный над мнимоумершим немного в сторону. Жернова не простые: на ось лежняка (нижний жернов), вокруг которой вертится верхний, нанизывают кожаные кружочки, чтобы вертеть было легче, так как тогда камни не плотно прилегают друг к другу; к деревянному поперечнику верхнего камня, насквозь которого проходит железная ось (шейка веретена) нижнего камня, прикрепляют стальную иголку. Каждый подошедший должен вертеть жернов левой рукой три, девять раз против солнца. Когда жернова будут склонны предсказывать, то они примыкают друг к другу, так что нижний вертится вместе с верхним. В этот момент вертящий умоляет словами: «говори по-человечески, сказывай по-якутски!» Тогда жернова начинают дрожать, скрипеть и скрежетать, затем вдруг верхний жернов становится легко крутимым... С этого-то момента начинается вещий рассказ жерновов. Они говорят про будущую судьбу крутящего. Речи жерновов слышны только для мнимоумершего, остальные ничего не слышат»³.

Происходящее в юрте, где собрались встретить вернувшегося А.Е. Кулаковского жители наслега, чем-то напоминало это гадание.

Дрожали, скрипели и скрежетали рядом с Кулаковским жернова истории, и ему нужно было пересказать вещий рассказ этих жерновов о судьбе земляков.

— Алексей, — прервал, наконец, невеселые мысли Кулаковского голос бесшабашного и смелого Василия Аввакумова. — Что означает это зерно?

— Зерно — это Якутия, — вставая, ответил Кулаковский. — А весь стол — покрасневшая Россия. Вы ещё думаете победить Россию? Ваша задача — остаться в живых и не дать угаснуть племени якутов.

7.

Николай Ефимович, директор музея в Черкёхе, рассказывал мне, что еще в детстве удивляла его надпись «Здесь похоронен Иван Елисеевич Кулаковский, павший от рук красных бандитов».

Когда он впервые прочитал это, шли шестидесятые годы и никаких красных бандитов быть не могло, но о них свидетельствовала могила брата Алексея Елисеевича Кулаковского...

— И это было для меня памятным уроком... — рассказывал Николай Ефимович.

Уроком Алексея Елисеевича Кулаковского можно считать и встречу, которая произошла у меня по дороге в Оймякон, несколько дней назад.

В Сасыльском наслеге Томпонского улуса состоялась встреча с местными учителями.

Я говорил о работе над книгой о А.Е. Кулаковском, а мне рассказали, что первоначальное здание здешней школы было построено в 1923 году по инициативе А.Е. Кулаковского, перебравшегося сюда из занятого красными частями Черкёха.

Мне показали даже бревно, которое сохранилось от той кулаковской школы...

Чернея из земли, оно лежало на площадке перед новой школой...

В принципе, ничего особенного тут не было...

По инициативе Кулаковского построено в Якутии несколько школ...

Но эта школа на берегу Алдана, построенная после трагедии, пережитой учителем Кулаковским в 1923 году, воистину стала прекрасным финалом педагогической драмы «Учитель на Гражданской войне».

Когда мы уезжали из Томпонского улуса, глава района И.С. Шадрин сказал, что они хотели бы присвоить новой школе имя А.Е. Кулаковского и просил сказать об этом на конференции...

Я говорю об этом, хотя и не понимаю, как эта школа может не носить имя ее основателя Алексея Елисеевича Кулаковского...

¹ Частично мы привели эту статью, рассказывая об отношениях А.Е. Кулаковского с С.А. Новгородовым в Вилюйском училище, в седьмой главе этой книги «Непереводимые слова судьбы».