Илин № 1-2 '2010

Как пишут во многих воспоминаниях, день 22 июня 1941 г. запомнился ясным и солнечным. Был ярок он и в Якутске. Мы жили тогда почти за городом, в частном секторе, по 4-ой линии, это сейчас район ул. Жорницкого. С утра ничто не предвещало чрезвычайного. Был хороший воскресный летний день. Хозяйка наша, Татьяна Михайловна Харитонова, уехала на Вилюй за вещами. До этого они жили в с. Малыкай на промыслово-охотничьей станции от «Холбоса», где Яков Петрович был бухгалтером. Дядя Яша ушёл с утра в город в гости к родственникам. Дома остались моя мама, я и хозяйские дети Тамара и Вова. Радио тогда в домах было не везде, а телефон тем более.

День прошёл как обычно. Поиграли, пообедали, поужинали. Яков Петрович не возвращается. Подождали, легли спать. Летом «по-дачному» спали под крышей на чердаке. Дядя Яша пришёл поздно, поднимается по лестнице, стучится и обращается к моей маме: «Мария Фёдоровна! Война!».

Пошли ночи, полные лая собак. Это разносили повестки из военкомата. Мужчины посёлка-новостройки, все в расцвете сил, были мобилизованы в первые же дни. У соседей справа, Тирских, остались дедушка, невестка и маленькая дочурка; у соседей слева, Тетериных, жена и два мальчика.

Между нынешней улицей Жорницкого и дорогой в аэропорт был большой огороженный пустырь, который и до вой-ны назывался «военным лагерем». Вот там и был сбор будущих фронтовиков. Так как это было совсем рядом с нашими домами, мы целые дни проводили здесь, разыскивая знакомых. Однажды мама встретила поэта Кудрина-Абагинского.

Проходило комплектование подразделений, шла перекличка, строились, маршировали. В перерывах люди шли к семьям, которые терпеливо ожидали по краю поля у кустарников. Поражало полное спокойствие, никакой паники, истерики, слёз. Все были уверены, что это какое-то недоразумение, что скоро всё кончится и все благополучно вернутся. Ночью снимались и шли колоннами на пристань, грузиться на баржи. Многие, конечно, так и не увидели больше Якутска и своих родных.

По официальным данным, в 1941-1945 гг. из Якутии было мобилизовано 62343 человека, 37965 человек (61%) были убиты или пропали без вести.1 В первый год брали на фронт поголовно, в последующем появились «брони» на партийных работников, учителей, геологов, жителей северных районов и других.

Не совсем пригодных к военной службе «белобилетников» военкоматы стали брать на «трудовой фронт», в том числе мобилизовывали и женщин. Их отправляли на строительство аэродромов и пристаней, на грузопогрузки в морской порт Тикси, на рыбозаводы в Булунский район и другие места, на угольные шахты Сангар, в леспромхозы Олёкминского и Ленского районов, на аэрогеодезические и геологические работы. Многие родственники моего мужа, проживавшие в Усть-Алданском районе, в том числе его тётя Горохова Маайа, были отправлены ловить рыбу на р.Алдан. Двух его больных братьев после рыбной ловли послали на лесоповал в Южную Якутию, откуда те вернулись еле живыми.

Проходит 3-4 месяца – война не кончается. Фашисты захватывают город за городом. С зимы пошли «похоронки». В нашем доме – «общежитии учителей» – по ул. Петровского, 11 первой такое извещение получила семья Дьяконовых. Их сын Борис, талантливый студент-математик, погиб на поле брани, но мать до конца жизни ждала его. Однажды утром принесли извещение семье Кузьминых. Пожилая пара отправила на фронт единственного сына, многообещающего учёного, заместителя директора Якутского пединститута. Мать сразу лишилась сознания. Отец, бухгалтер, успел уйти на работу. Соседи обсуждали, как ему объявить о случившемся. Но опередили дети, только старик вошёл во двор, они всё и «выпалили».

У наших хозяев Даниловых три племянника ушли на фронт одновременно, похоронные на них тоже пришли одновременно. Мать их, казалось, здраво не воспринимала случившееся. Я водила её в военкомат для уточнения размеров пособия. Кстати, один из них, Алексей Попов, только что окончил театральную студию при Якутском драмтеатре. Он был первым мужем танцовщицы Марии Птицыной, матери будущего главного балетмейстера Якутского театра оперы и балета. И хотя отцом ребёнка был преподаватель музыки Андрей Филиппович Костин,2 мать дала сыну имя и фамилию погибшего воина – Алексей Попов. Под Сталинградом был убит племянник моей мамы Гаврил Дмитриевич Дубинский (Харитонов), активист Намского улуса.

В городе начали исчезать продукты. До 22 июня в магазине по 3-ей линии (в будущем известный «Магазин по Жорницкой») все стены от пола до потолка были заставлены крабовыми консервами «Снатка» в голубых банках – никто их не брал. Через несколько дней все полки стали пустыми.

Ввели карточки разного вида и размера: «рабочие», «служащие», «иждивенцы», «детские». Нормы на хлеб, крупу, сахар и другие продукты в течение войны менялись, конечно, постепенно снижаясь, а иногда их и вовсе не отоваривали. Но, главное, была проблема хлеба. Его надо было есть каждый день. За ним была большая очередь. Вначале раздачу хлеба пытались организовать по учреждениям. Затем стали прикреплять к магазинам по месту прописки. Мы отоваривались почему-то не в ближайшем магазине по 3-ей линии, а в дальнем магазине по дороге в авиапорт. К концу войны появилось раздельное снабжение – с учетом занимаемой должности и специфики ведомства. Высшего ранга были, конечно, магазины партийной верхушки, «Рыбтреста», «Якутзолота», Ленского речного пароходства и др.

За хлебом ходили, в основном, члены семьи школьного возраста, родители были на работе. Самым вожделенным было получить маленький добавочный кусочек – «довесок». Его можно было с чистой совестью съесть по дороге домой. На довесок надеялись и опухшие от голода бескарточные люди, в основном с районов, скромно стоявшие у прилавков и даже не попрошайничавшие, а молча надеявшиеся на понимание. Но довески были дороги и самим.

Зиму 1941–1942 гг. пережили более или менее сносно. Сельчане зарезали последний скот. На базаре можно было ещё купить мясо и масло. Однако война всё не кончалась. Летом разразилась страшная засуха. Нормы уменьшились. Мама оказалась на работе в артели, где занимались переработкой овощей, видимо, для столовых. Директор Сухушин разрешил работникам брать зелёные листья капусты. Мама варила из них щи. Заглядывавший к нам полуголодный мамин родственник Конон Харитонов после войны с благодарностью вспоминал эти супы, говоря, что было очень вкусно.

На вторую зиму начался голод в ра-йонах. В городе всё-таки были карточки, а в сельской местности – ничего. Беспаспортная система колхозов не разрешала жителям уходить в город. На западе страны голод был больше в городах, в деревнях всё-таки имелись огороды и кое-какая живность. Обычно городские отправлялись там в село менять вещички на продукты. Но в Якутии огородничество не было развито. Осенью ещё ставили силки на зайцев да ловили карасей, но к зиме стало туго. А главное, в колхозных складах было зерно, но его не разрешали раздавать сельчанам, хранили для весенней посевной. Раздача его грозила руководству тюрьмой – «разбазаривание социалистической собственности».

В 60-х годах в Институте мерзлотоведения, где я работала, появилась техничка в летах Мария Васильева, родом с Вилюя. А история её была такова. Во время войны числилась кладовщицей в колхозе. Начался голод. Председатель распорядился выдать людям по мисочке зерна. Кто-то пожаловался. Нагрянула ревизия, обнаружила недостачу. Председатель отказался от своих слов – никаких письменных подтверждений не было. Остальные промолчали. Марии дали 20 лет и отправили на прииски Алдана. Как раз в 1962 г. кончился её срок. Доехала до Якутска, на родину возвращаться не хотелось – очень обижалась на земляков.

В зиму 1942–1943 гг. в нашей полукомнате по Петровской, 11 однажды появился подросток Тихон Колодезников, внучатый племянник мамы из Намского района. Рассказал: отец и мать в одночасье умерли от голода, в последние дни лежали совершенно опухшие; младших сестру и брата отправили в детдом, он убежал, пришёл сюда пешком из Таастаха. Мама оставила его у нас, несмотря на осуждение знакомых: «Сама сидит впроголодь, да ещё взяла парня». Но добрая мама иначе не могла поступить.

Тихон прожил у нас как член семьи 10 лет, учился в школе, работал препаратором в Институте биологии ЯФ АН, хорошо зарекомендовал себя в экспедициях. Затем ушёл в армию. После демобилизации с двумя товарищами откликнулся на призыв партии и отправился на «великую стройку» – Братскую ГЭС. Стал буровым мастером высокого класса. Товарищи вернулись потом в Якутию, а он остался в Братске, женился на строительнице из Удмуртии, построил дом, появились дети (дочь и сын). Умер в 80-х годах, семья осталась жить в городе своей молодости.

После войны разыскали младших сестру и брата Колодезниковых – прижились в Тулагино-Кильдямцах. Обзавелись семьями. Сестра Татьяна умерла где-то в начале 70-х годов. Брат Афанасий Афанасьевич Колодезников – знатный механизатор-картофелевод совхоза «Маганский» – дожил в благополучии до 2002 г.

Голод в Якутии в военное время сильно подорвал численность якутского народа. По предварительной прикидке, в Якутии от голода во время войны умерло примерно 69 тысяч человек, т.е. даже больше, чем было призвано в армию. Таким образом, потеря людей в тылу республики была почти в два раза больше погибших на фронте. Если по переписи 1939 г.численность якутов была 242 тыс. чел., то в послевоенные годы она уменьшилась до 232,2 тысяч (по переписи 1959 г.). Считается, что в Белоруссии, где шли жаркие бои, в Великую Отечественную войну погиб каждый 4-й житель. Но у нас это же произошло в далёкой от фронта Якутии.

По подсчётам Н. Дьяконова наибольший голод был в 1941-1943 гг. В эти годы, например, в Вилюйском регионе погибло более 7 тыс. человек: Сунтарский р-н – 2631, Нюрбинский – 1154, Верхневилюйский – 1514, Вилюйский – 1737. В Центральной Якутии смертность была ещё выше. В некоторых населённых пунктах умирали сотни человек, хоронили их в общих ямах. Но все данные об этом держались под строгим секретом.

Рождаемость в Якутии во время войны, естественно, снизилась в 3 раза. Но велика была смертность и среди родившихся детей. Так, до 1944 г. в возрасте до 5 лет умерло 45,5% детей, при этом среди них не доживало до 1 года 54,3%. Я помню, что смерть грудных детей в знакомых мне семьях была тогда довольно обычным событием, всё это воспринималось как нечто естественное и не вызывало больших эмоций.

Как всегда, во время войны повысилось число пострадавших от инфекционных заболеваний: дифтерита – в 1,5 раза, скарлатины – в 2 раза, сыпного тифа и коревой краснухи – в 3 раза (последней переболела и я), цинги – в 9 раз. Но особенно свирепствовал туберкулёз. Не было ни одной семьи, где кто-нибудь не болел этой болезнью. Не избежала такой участи и моя мама.

6 января 1942 г. вышло постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) «О развитии рыбных промыслов в бассейнах рек Сибири и Дальнего Востока». По всему Северу были созданы рыбзаводы, но кадров не было. Решающей силой явились «трудовики», эвакуированные, переселенцы и заключённые. В Якутию с запада было переселено 6 тысяч человек, в основном с Прибалтики. Это были «ненадёжные» представители буржуазии и интеллигенции, депортированные в течение 48 часов с семьями после присоединения к СССР Латвии, Литвы, Эстонии.

Вначале их называли «поляками», а затем «литовцами». Во дворе дома по Петровского, 11, где мы жили, был полуразвалившийся одноэтажный дом. Здесь размещался их какой-то штаб или жил староста переселенцев. Во всяком случае, сюда потянулись какие-то люди в несколько необычных европейских одеяниях. Особенно нас, детей, поражали ватные подплечники, делавшие плечи прямыми, «как доски». Потом эти люди исчезли.

Судьба прибалтийских переселенцев была тяжёлой. К осени их погрузили на баржи и увезли на Север. Но там уже начиналась зима. Выбросили на берег – ни домов, ни продуктов, никто их там и не ждал. Местами власти даже не были предупреждены. Больше повезло тем, кто оказался вблизи каких-то поселений или жилищ. Местное население по мере сил поддерживало их – помогали построить жильё, научили охотиться, рыбачить. Вынужденные переселенцы остались навсегда благодарны якутам. В Литве и Латвии в музеях народного быта под открытым небом построены якутские юрты – как тип жилища определённого периода жизни прибалтийцев.

В наихудшем положении были люди, оказавшиеся в пустынных местах. Кое-как рыли землянки. Холод, голод и болезни начали косить людей. При этом нужно было выполнять план. И это приходилось делать интеллигентам, которые не то что ловить рыбу в студёной воде, но и гвоздь-то забить не умели.

Бывший секретарь обкома партии Андрей Иванович Захаров рассказал как-то страшную быль. Однажды он был послан в командировку в Булун. Из-за плохой погоды сели в каком-то поселении. Это был лагерь прибалтов. То, что он увидел, привело его в ужас. В подобии жилищ все лежали, не в силах подняться. Весь двор был в «поленницах» из трупов. Бывшие здесь несколько коммунистов скрывались. Захаров провёл экстренное заседание партячейки, разработал план выживания. На следующий день с ближайщей метеостанции под дулом пистолета заставил дать радиограмму в обком.

В таком же положении оказались и участники «чурапчинской трагедии». В народе недаром говорят: «Беда одна не ходит», «пришла беда – отворяй ворота». В годы войны, в 1941-м,1942-м и 1943-м гг., в Центральной Якутии разразилась сильная засуха, начавшаяся, по-существу, еще в 1939 г. Особенно пострадал Чурапчинский район – пересохли озёра, нечем было поить скот, начался его падеж. Воспользовавшись постановлением СНК и ЦК ВКП(б) о развитии рыбных промыслов на Севере, правительство решило переселить чурапчинцев вместе со скотом в Кобяйский, Жиганский и Булунский районы. Сказано – сделано. Гибель людей началась уже с Бестяхского берега, где переселенцы провели в неизвестности несколько недель. Позже их, как и прибалтийцев, выбросили в низовьях Лены уже в начале зимы без пищи и крова. Из переселённых в 1942 г. 5318 человек вернулись на родину в 1944 г. менее 3000 человек, 44% переселённых умерли. Из больших семей остались живыми единицы. Среди моих знакомых – это: Ирина Оконешникова и Григорий Пудов из Института мерзлотоведения, известный художник, детдомовец Афанасий Мунхалов и другие.

Впоследствии во всех этих безобразиях стали винить ОК ВКП(б) во главе с I секретарём И.Л. Степаненко и наркома земледелия, а также бывшего секретаря Чурапчинского РК ВКП(б) Н.Н. Барашкова.

Сам Иона Лукич Степаненко был, по-видимому, человеком противоречивого характера. Близкие окружающие говорили о нем как об исключительно работящем и скромном руководителе. Но всё-таки, как приезжий человек, он мало знал республику и не вникал в особенности сельской жизни. Когда председатели колхозов стали докладывать о начавшемся голоде в районах, Степаненко им не верил, говорил: «Пусть держат свиней и кормят их отходами». Но якуты никогда не занимались разведением свиней, да и какие могут быть отходы, если нечего было есть.

Сигналы о голоде расценивались как панические, подрывающие устои социализма. «Какой может быть голод при советской власти», – говорили руководители республики. За время войны в Якутии были осуждены 53938 человек «за вредительство» – председатели колхозов, сельсоветов, бригадиры, сборщики колосков, «отлынивающие» от работы, в том числе опоздавшие и др. Большинство из них не вернулось домой.

Следует признать, что работа И.Л. Степаненко I секретарём Якутского ОК ВКП(б) выпала на самый тяжёлый период жизни республики. Иона Лукич вступил на должность в январе 1939 г., т.е. вскоре после «разоблачения врага народа» П.И. Певзняка, бывшего секретаря обкома. Не успел он по-настоящему вникнуть в суть дела, как нагрянула война. Тут подоспели и засухи 40-х годов. В то же время, при отсутствии кадров, Центр требовал все больше золота и рыбы. Поневоле растеряешься.

В апреле 1943 г. вышло постановление ЦК ВКП(б) «Об ошибках в руководстве сельским хозяйством Якутского обкома ВКП(б)» за подписью секретаря ЦК А.А. Андреева. В постановлении говорилось, что из-за неправильных действий руководства в республике резко сократилось (почти в 3 раза) поголовье скота (но это можно и понять в условиях военного времени – подъедали), в выращивании зерновых внедряются более теплолюбивые южные культуры (пшеница и овёс) вместо проверенных скороспелых (ячмень и рожь), в холодных арктических районах насильно заставляют заниматься полеводством и т.д.

В записке на имя А.А. Андреева, Г.М. Маленкова, А.С. Щербакова уполномоченного ЦК, организатора Управления кадров ЦК ВКП(б) Репина указывается, что И.Л. Степаненко запутался в делах сельского хозяйства. I секретарь Обкома ВКП(б) и председатель Совнаркома не знают сельского хозяйства и животноводства республики, редко бывают в районах, плохо связаны с районными работниками. Пренебрегают национальными кадрами. Так, из 45 членов пленума ОК партии только 11 якутов, в Якутском горкоме партии на 20 человек – 1, депутатов горсовета 69, из них якутов 3, из 17 замнаркомов – 3, из 7 членов коллегии наркомторга 4 русских, 3 еврея, в Госплане на 21 ответработников нет ни одного якута.

В результате с работы были сняты: I секретарь ОК ВКП(б) И.Л. Степаненко, председатель Совнаркома В.А. Муратов, зав. отделом с/х обкома Маркеев, нарком земледелия Анашин, секретарь горкома ВКП(б) Артемов, редактор газеты «Социалистическая Якутия» Родохлеб, ответственные работники В. Имулин, Н. Морозов, В. Смоляников и др.

I секретарём Якутского ОК ВКП(б) был избран приезжий русский Г.И. Масленников, а председателем Совнаркома местный якут И.Е. Винокуров. С тех пор в высшее руководство республики обязательно стали выдвигать 1 якута и 1 русского (обычно из приглашённых).

Пленум Обкома ВКП(б), состоявшийся 24-27 мая 1943 г., произвёл большой эффект на жителей Якутии. Оживилась работа на селе, резко снизилась смертность в районах. Когда вышеуказанные товарищи уезжали, по городу ходили слухи, что кузова машин были увешаны колбасами (тогда ездили и через Алдан), что, конечно, производило впечатление на полуголодных якутян.

1 сентября 1941 г. я пошла в 5-й класс н/ср. школы №16 (до недавнего времени 2-хэтажное деревянное здание её виднелось по дороге в авиапорт). Здесь мы увидели первых эвакуированных. Это была жена директора школы В.К. Чернявского Елена Антоновна (учительница немецкого языка) и многодетная семья учителя Н.С. Миненко из Таганрога. Все жили при школе. Никита Сергеевич был нашим классным руководителем, его жена – учительницей начальных классов. Одна дочка, Августина, училась со мной, две старшие дочери учились в средней школе №10 в Рабочем городке. Из последних Алевтина живёт до сих пор в Якутске, стала женой известного учёного Николая Сергеевича Иванова.

Но вообще эвакуированных в Якутию было не так уж много – не поездами же добирались, конечно, как на Урал или в Среднюю Азию. Сказывались большие расстояния и отсутствие развитой транспортной системы. Приезжали, видимо, по собственному желанию и, в основном, те, у кого были какие-то связи. Так приехала из Ленинграда семья якутского лингвиста Семёна Андреевича Новгородова – жена Мария Павловна и дочь Елена. Их опекала будущий доктор наук, племянница Новгородова Е.Н. Коркина. Елена поступила в пединститут и закончила его. Затем они вернулись в Питер. Приехала и дочь М.Н. Андросовой историк О.В. Ионова, вышла замуж за А.Е. Мординова.

В 1942 г. приехала из Москвы, после скитаний по Башкирии, семья моего дяди Г.О. Лукина - жена, два сына, тёща и её внук от другой дочери. Вначале пожили у В.О. Лукиных, а затем получили квартиру. Сам Гавриил Осипович, будучи в отпуске в столице, в июне 1941 г. пошёл в Московское ополчение. Затем, узнав, что он мерзлотовед-дорожник, его отправили в Забайкальский военный округ.

Когда начался перегон самолётов по маршруту «Аляска-Сибирь-фронт», Гавриила Осиповича направили в Якутск трудиться на мерзлотной станции. Дело в том, что при перелёте американских самолётов основными пунктами посадок были: Фэрбенкс (Аляска) – Уэлькаль (Чукотка) – Якутск – Красноярск и т.д. Но для полетов в плохую погоду и для вынужденных посадок необходимы были запасные аэродромы. Вот их-то и надо было подготовить на территории Якутии. Говорят, например, в Олёкминске в отдельные дни накапливалось до 200 самолётов. Так, случайно, в 1943 г. семья Лукиных воссоединилась в Якутске и прожила здесь до 1964 года. А вообще с 1942-го по 1945-й годы из Америки было перегнано по ленд-лизу 8094 военных самолёта. Из них было составлено более 250 полков на западном фронте, отправлены они были и на восточный фронт. При перегоне 115 лётчиков погибли. Катастрофы происходили, в основном, в Верхоянье. До сих пор находят останки воздушных кораблей высоко в горах, в совершенно безлюдных местах.

Школы в Якутске топились дровами. Дров не хватало, было холодно, сидели в пальто, чернила замерзали. Где-то под потолком тускло горела керосиновая лампа, иногда пользовались и свечами. Но занятия шли полным ходом. Когда не стало хватать тетрадей, в ход пошла всякая бумага. В амбаре у дяди Васи Лукина3 нашла какие-то «Холбосовские» отчёты отца с чистыми тыльными сторонами листов и сшила из них вполне сносные тетради.

С осени 1941 г. под лозунгом «Всё для фронта – всё для победы» начались всякие сборы. Взрослые подписывались на оборонный заём, собирали деньги на производство самолётов, танков, орудий, сдавали теплую одежду – телогрейки, шапки, валенки и др.

Школьники собирали металлолом (помню, во дворе школы № 16 стоял старшеклассник и делал царапины на предметах – цветной металл в одну кучу, простой – в другую), мелкую одежду (мама сшила несколько рукавиц), кисеты (девочки иногда вышивали и вкладывали записки). Потом пошёл сбор бутылок (оказывается, заливали в них какую-то горючую смесь и подбивали ими танки, немцы называли их «Коктейлем Молотова»). Чуть позже нам сказали, что на фронте не хватает ваты, но её можно заменить сфагновым мхом, который заворачивают в марлю. И мы поехали за город драть «белый мох». Осенью участвовали в заготовке дров для школы, сборе грибов для какой-то артели, копке картошки и т.д.

К зиме 1942 г. в печати начали появляться заметки о подвигах якутян на фронте. Много писали о снайперах-якутах Фёдоре Охлопкове, Алексее Миронове, Дмитрии Гуляеве, эвенке Иване Кульбертинове и др. Но звания Героя Советского Союза и Героя России первым двум дали только после войны, относительно недавно, считалось, что они были на спокойном Калининском фронте, а последнему за послевоенные проступки вообще не присвоили заслуженного высокого звания. В центральных газетах писали, что якутяне привыкли стрелять белку в глаз, чтобы не испортить шкурку, поэтому они прирожденные снайперы. Появились первые Герои Советского Союза: из Мегино-Кангаласского р-на Фёдор Попов, а из Якутска -– Клавдий Краснояров. Нельзя без волнения читать опубликованные в печати письма конюха Красноярова, полные заботы о семье и детях, с инструкцией жене, как и когда засевать картофель и огород, утеплить на зиму дом и т.д.

Героям Советского Союза полагалось пострить дом. Сестре Попова построили дом в районе, семье Красноярова – в Заложной части города, Николаю Чусовскому – по ул. Ярославского (сейчас снесён). Один из сыновей Красноярова стал передовым водителем городского автопарка.

В школах было введено преподавание военного и санитарного дела, учились делать перевязки, охраняли ночью военный кабинет, изучали оружие, противогаз, на парадах демонстрировали чёткую выучку.

Почему-то не было «политчасов», учителя не информировали о положении на фронте (может, потому, что шло отступление). Только после освобождения Ленинграда учительница немецкого языка, Ирина Конрадовна Юнгман, родом из этого города, вошла радостная в класс и написала на доске «Еs lebe Genosse Zukov». Мы поняли, что маршал Жуков причастен к этим событиям.

С 1943 г. были введены школьные обеды. Особенно организованно они проходили в школе №17.

В столовой НКВД (на Сергеляхе) «паслись» артисты оперетты. Это были осколки Ленинградского театра, гастролировавшего по стране, обрастая по дороге новыми кадрами. В частности, в Саратове к ним примкнула Майя Ицикзон, весной 1941 г. только что окончившая Киевское хореографическое училище. Это была будущая Мария Жорницкая. Театр задержался в Якутске, вероятно, года на два. В клубе НКВД ставились классические вещи: «Марица», «Сильва», «Свадьба в Малиновке» и другие.

Муж моей двоюродной сестры М.В. Ивановой (Харитоновой) Дмитрий Устинович Иванов ушёл на фронт. Мария Васильевна осталась с двумя дошколятами, Алей и Борей. Квартира в новом доме оказалась холодной, надо было доставать много дров.

Однажды тётя Маня приходит к нам и говорит: «Встретила Намского знакомого Данила Сафроновича Протопопова. Он сейчас, оказывается, председатель Нюрбинского райисполкома. Узнав, что я машинистка, пригласил меня на работу в Нюрбу. Обещал помочь и как красноармейке. Я согласилась, квартира пусть пропадает. Но я одна с двумя маленькими детьми боюсь ехать. Поехали со мной. Работа и жильё там найдутся».

Маме не очень хотелось ехать. Но, с другой стороны, и терять вроде нечего. В нашей полукомнате стало тяжело жить. У Даниловых осела их родственница Попова, жена брата хозяйки. К тому времени её невестка умерла, муж умер, три сына погибли на фронте. Старушка осталась совсем одна, запсиховала, стала пить, ругаться. Мама, я и Тихон решили ехать.

Мы прожили в Нюрбе два года. С продовольствием здесь было хуже, чем в Якутске. К тому же райпотребсоюз «проворовался». Бухгалтер, красивая девушка из благородной семьи местного фельдшера Попова, что-то смухлевала, её посадили. Хлеб давали то мукой, то зерном в мизерном количестве. В каждом доме имелись жернова – ручная мельница. Крупы не было. Сахар в конце войны стали отоваривать конфетами-«подушечками». В день Победы жители наварили из них бражку. Масло и мясо надо было доставать самим. Иногда привозили из наслегов, но продавали только по указанию хозяев, в чьих домах продавцы останавливались: «Этому дай, тому нет». Соль была кемпендяйская из Сунтарского района. К концу войны в Нюрбе построили спичечную фабрику. Палочки шли без коробков – кучкой, сера – «шкурками».

Промтоварных карточек почти не было. Выдавали иногда кусок ткани уезжавшим на фронт или на учёбу – по направлениям. Однажды маме дали всё-таки талон «обувь». Упросили продавца выдать мне сапоги. Но обувь эта была, видимо, местного производства. Через неделю вылезли страшные гвозди, ходить в них было невозможно.

Электричества тогда в Нюрбе не было, керосина тоже. Пользовались, в основном, свечами, иногда делали их' сами. А жилища бедных хозяев освещались, по-старинке, даже лучинами.

9-го мая утром, как обычно, отправились в школу. Прихожу – говорят: «Победа!». Все пошли в клуб. Был митинг. Затем объявили всеобщее гуляние. Целый день показывали бесплатное кино. Вечером был концерт. В домах – праздник (вот где заработали конфеты-подушечки!), уже с первомайских дней настаивалась бражка, на столах – картошечка и капуста.

Летом был радостный ысыах Победы. В Нюрбе очень хороший парк, заложенный накануне войны тогдашним председателем райсовета, известным якутским поэтом Сергеем Васильевым. Здесь был митинг и просто гуляние. А настоящие ысыахи прошли в наслегах. Так как до этого я не видела ни одного ысыаха, то решила съездить в ближайшее село.

Самое, что мне понравилось, это «харчёвки». Были натянуты длинные тенты, а под ними сделаны кабинки-отсеки. В каждом распоряжалась семья – что-то приносили-уносили, кипятились самовары. За 5 тогдашних рублей можно было купить в одном кусочек лепёшки с маслом и стакан чаю, в другом – чашку супа. Кумыс был общий и бесплатный. Все ринулись туда, где его разливали.Началась давка. Помню, хорошенького мальчика в красивом костюмчике, сына военкома А.А. Аммосова, облили кумысом с головы до ног. Одна сердобольная женщина, возмущаясь, оттирала его тряпкой. Были спортивные соревнования и всё, что положено при такого рода мероприятиях.

Назад подводы не торопились, и мы с одной девушкой пошли пешком. Был хороший, ласковый день, пели жаворонки, кругом зелень и цветы. Вдруг впереди показалось огромное голубое озеро. Я подумала, как же мы его обойдём. Каково же было моё удивление, когда это озеро оказалось «морем» голубых незабудок. Так и осталось в моей памяти этим светлым пейзажем нюрбинское лето Победы.

В один прекрасный день прибыли, наконец-то, в Якутск. В Якутске, за два года моего отсутствия, произошли кое-какие изменения. Во-первых, школы разделились на женские и мужские. Все мои бывшие одноклассники теперь учились в женской средней школе №7 или в мужской средней школе №9. По замыслу авторов такого разделения, в мужских школах предусматривалось больше уроков военного дела. Школьная форма ещё не была введена.

Во-вторых, стало лучше с продуктами и товарами. Тут уже, надо сказать, спасли американцы, вероятно, пресловутый «Второй фронт». Ведь из США посылали не только самолёты, но и кое-что из товаров. В красивых, добротных мешках и ярких коробках были теперь в магазинах мука, сахар, чай, масло, колбаса, ветчина. Впервые увидели банки «дёрни за колечко – она и откроется». О таком добре в Нюрбе даже и не подозревали. Между прочим, как я потом выяснила, американских продуктов не было и в Москве.

Расширился круг спецмагазинов. По определённым дням тётя Ирина отправляла нас с девочками в престижный тогда в городе «Рыбтрест» (это было солидное деревянное здание по проспекту Ленина, сейчас здесь высится здание «Стройбанка»). Дядя Вася работал тогда в «Холбосе» и, видимо, по-родству предприятий был туда прикреплён. Внутри треста на I этаже в глубине имелся магазин. Простояв полдня, мы возвращались, обычно втроём, с полными сумками всякой всячины. В числе "трофеев" была, конечно, и рыба. Особенно деликатесной считались "пупки" – жирная брюшина высокосортной рыбы, вероятно, булунской.

Американские мешки были чистые, плотные и пользовались популярностью. Сельчане понашили из них штаны и с удовольствием щеголяли в них, не стесняясь всяких надписей (а сейчас это стало модно).

Появились и американские промтовары. На талон «ткань шерстяная» (только высокому начальству) давали синюю ткань «костёр», на талон «ткань шёлковая» – похожую на марлю вишнёвого цвета ткань. На талон «ткань х/б» – вожделенную, похожую на сатин, ткань защитного цвета «хаки» (впервые услышанное тогда слово). Из него шили всё – штаны, гимнастёрки, телогрейки. Иногда выдавали «криссбон» – х/б ткань «ёлочкой». До войны из нашего белого криссбона шили обычно мужские кальсоны. Но американский криссбон был синего цвета и более плотен, из него шили всё. Однажды и мне попалась эта ткань. Тётя Нюта сшила из него платье по моей модели (со складками на груди), в котором я проходила 9-й и 10-й классы.

Была и американская обувь, но страшно большого размера. Массивные мужские ботинки не менее чем 45 размера и женские лаковые туфли-лодочки, начиная с 40-го и более. Умелые люди перешивали их на меньшие, неумехи только поглаживали на прилавке.

Однажды на каком-то празднике в киоске организовали бесталонную распродажу американской мелочи. В большой давке нам с мамой достались фланелевая солдатская простыня (сшили мне, покрасив в чернилах, лыжные шаровары) и тяжёлая фарфоровая кружка («жива» до сих пор).

С прибытием демобилизованных оживился базар, появилась «толкучка», которую перегоняли то туда, то сюда. Солдаты торговали трофейными немецкими и китайскими товарами, пайками, булками хлеба. Имей только деньги. Некоторым прибалтам разрешили приехать в Якутск, они получали какую-то благотворительную помощь с Запада, в основном, из США. Их «подарки» тоже пошли на рынок. Так, мы у одной «литовки» купили шерстяную кофточку, которая пополнила мой школьный гардероб.

Однажды в морозный вечер вдруг загромыхали в сенях сапоги – вошёл демобилизованный Д.У. Иванов. То-то была радость! Оказывается, он служил в Забайкальском военном округе и, когда началась война с Японией, попал на Восточный фронт. Слава богу, обошлось без ранений, вывихнул только палец в каком-то рукопашном бою. Из Читы в ту зиму солдат стали привозить самолётами, а до этого – машинами через Алдан.

Быстро приготовили ужин. Собрались в комнате. Больше всего Дмитрия Устиновича поразила я: «Какая большая стала». И, действительно, когда он уезжал, я была ученицей 4-го класса, а сейчас – 9-го. Взрослые были заняты столом, свои дети – маленькие, так что всю информацию о нашей жизни в тылу он получил от меня. Затем он заставил меня перепеть все песни военных лет.

Во время войны в городе преступлений совершалось мало. Можно было по городу ходить всю ночь спокойно. Но с прибытием демобилизованных мужчин обстановка начала обостряться. Появились рассказы о банде «чёрная кошка». Якобы ночью раздаётся под дверью жалобное мяуканье. Добрые хозяева открывают двери – и тут врываются грабители.

Поток демобилизованных с каждым годом увеличивался. При этом некоторые возвращались не с пустыми руками. Заместитель маршала Г.К. Жукова по хозяйственной части генерал Астапенко написал очень интересную книгу о снабжении армии. В частности, он писал, что после окончания войны создавались бригады столяров, которые в срочном порядке делали чемоданы для отъезжающих. Было разрешено брать трофейные вещи.

Вернулись с войны некоторые наши знакомые. Прибыл мамин родственник по первому мужу Роман Уваровский. С уважением встретили врачей-якутян, военных хирургов Тимофея Егоровича Сосина, дошедшего до Австрии, Гордея Ивановича Томского (известный глазной врач), Петра Петровича Габышева, Сергея Мигалкина (директор ЯФАШа) и др. Будущий доктор филологических наук Николай Климович Антонов прошёл войну фельдшером. Но многие якутские врачи погибли: А.Е. Малгин, Д.Т. Брызгаев4, Д.Е. Терентьева, Г.Г. Колесов, Б.Одинцов, В.Павлов, Перфильев и др.

Особое восхищение вызывали участницы войны – женщины: Екатерина Захарова из Амгинского р-на (санитарный лётчик), Т.Кривогорницына из Мегино-Кангаласского р-на (лётчик-бомбардировщик, к сожалению, погибла), Анна Нектегяева из Олёкминского р-на (связистка) и др.

Отголосок войны в Якутске не утихал до моего отъезда на учёбу в Москву. Свидетельством тому было существование ещё лимита на продовольствие, и хотя 14 декабря 1947 г. вышло постановление СМ СССР и ЦК ВКП(б) об отмене карточек на продукты и промтовары, разного вида талоны сохранялись ещё более года. Наконец, в 1949 г. всё вернулось на круги своя. Я уехала из Якутска.

Примечания
(подготовлены Е.С.Шишигиным):

1. По данным редколлегии республиканской книги «Память», из Якутской АССР были призваны в армию 63509 человек, из них погибли, без вести пропали 31-32 тысячи человек.

2. А.Ф.Костин написал исключительно популярную песню «Хайыhар» («Лыжи») на стихи известного поэта И.Д.Винокурова-Чагылгана.

3. Василий Осипович Лукин, младший брат К.О.Гаврилова, участник гражданской войны, член Якнарревдот. При ликвидации банды Рахматуллина-«Большойки» был тяжело ранен, потерял правый глаз. Долгое время работал в системе потребкооперации «Холбос».

4. В отношении Д.Т. Брыскаева автор ошибается, майор медицинской службы, известный хирург Д.Т. Брыс-каев после войны вернулся на родину, работал хирургом в Чурапчинском, Хангаласском улусах, г. Якутске.

(Об интересной судьбе Дмитрия Титовича Брыскаева и его супруги Варвары Адальбертовны читайте в нашем журнале в статье Лены Сидоровой «Берта – жена военврача Брыскаева». Илин. – 2005. – №2.)

Мария Кузьминична Гаврилова, доктор географических наук, академик Академии наук Республики Саха (Якутия), Российской академии естественных наук, почетный член Русского географического общества.