А гордый стих и в скромном переводе
служил и служит правде и свободе.

С.Маршак. «Я перевел
Шекспировские сонеты»

Двадцатое столетие оказалось Золотым веком русского поэтического перевода. Открытие Запада и Востока символистами, которых привлекали не только экзотические пейзажи и своеобразные стиховые формы, но и философские, религиозные, психологические особенности народов мира, значительно обогатило русскую культуру.

После 1917 года искусство поэтического перевода, опиравшееся на богатейшие достижения Серебряного века, переживало рассвет. Таланты, стесненные в оригинальном творчестве, порою могли реализоваться лишь в заповедной области перевода.

Акмеисты подняли поэтический перевод на огромную высоту, чему способствовал, прежде всего, их напряженный интерес к разным культурам. Из круга Гумилева вышли такие мастера, как В.Рождественский, Г.Иванов, Г.Адамович, к ним примыкали В.Ходасевич и Э.Багрицкий. После 1917 года сошлось вместе несколько обстоятельств, обусловивших расцвет поэтического перевода: выдвинутый коммунистами лозунг «мировой революции», культивируемая ими идея интернационализма как основа социалистического мировоззрения, многонациональный характер Советского Союза и советской литературы. Переводные стихи всегда оплачивались в СССР высоко — это было материальным поощрением деятельности, которая представлялась партийному руководству полезной. Дело в том, что поддерживать единство многонационального Советского Союза можно было, только постоянно создавая иллюзию братства составляющих его республик и народностей; поэтические переводы в этом спектакле играли немалую роль. Все переводили друг друга: грузины — армян, армяне — таджиков, узбеки — украинцев, русские — всех.

Ради того, чтобы завалить библиотеки, книжные магазины, читальные залы такого рода гимнами «дружной семье народов» и «первой среди равных», партия не жалела ни денег, ни бумаги. Гимны создавали иллюзорную действительность — никто не только не мог, но и не смел представить себе социалистический мир иначе.

Страшный период 1934—1938 годов: Первый съезд писателей и начало ждановщины, убийство Кирова и разгул террора, истребительные тридцать седьмой и тридцать восьмой, в литературе — безоговорочное утверждение соцреализма, удушение свободных голосов: Ахматовой, Платонова, Зощенко ...

Другой черный период — 1948—1952 гг.: новая кровавая волна террора, кампания против космополитизма и «низкопоклонства перед Западом», безмерное усиление партократии. В эти годы появляются «Фауст» Гете — Пастернака (1949—1952), многие сонеты Шекспира в переводе Маршака (1947-1949), его же переводы стихов Гейне (1951), переводы Заболоцкого из грузинских поэтов (1947-1957), его же Гете и Шиллер (1950-1957). Примеры такого рода лишний раз свидетельствуют о том, что удушить национальный гений нельзя. Чем надежнее были перекрыты пути в оригинальное творчество, тем больше дарований устремлялось в перевод. С глубокой тоской писал Н.Заболоцкий незадолго до своей безвременной смерти:

Был тот усталый час заката,

Час умирания, когда

Всего печальней нам утрата

Незавершенного труда.

(«Закат», 1958)

Через несколько лет после смерти Заболоцкого и накануне собственной кончины близкий его друг, тоже прекрасный поэт и переводчик Гитович писал:

Не будем думать в смертный час,

Когда придем к могиле,

О том, что каждого из нас

По-разному казнили.

(«Другу в утешение», 1966)

Поэтов казнили по-разному, хотя и похоже: отлучением от творчества. Им оставался перевод, который часто морально поддерживал, укреплял, иногда и спасал. Перевод оказался формой внутренней свободы для Ивана Алексеевича Лихачева, который в лагере, где он провел полтора десятка лет, переводил наизусть «Цветы зла» Шарля Бодлера, строки которого, выражали, быть может, его собственное отчаяние:

Брат, ищущий в наш век железный,

Как я, в свой рай неторный путь,

Жалей меня... Иль проклят будь.

Примерно в это время Самуил Яковлевич Маршак мужественно продолжал делать свое дело: создавать детскую литературу и руководить ею в масштабе России, а также переводить стихи — главным образом английских и шотландских поэтов. Обе эти литературные области казались безопасными убежищами, и все же близкие к Маршаку люди понимали, что он ходит по лезвию ножа. Переводя, Маршак стремился к тому, чтобы извлечь из оригинала зерно, вечное, способное устоять перед временем или изменением моды. Таким зерном для Маршака была мысль, словесно выраженная наиболее точными и вескими словами. В стихотворении «Я перевел Шекспировские сонеты» (1949), которым Маршак подытожил свою многолетнюю работу, он напомнил о том, что со дня смерти Шекспира прошло 333 года, что за это время «свергались троны, падали цари...»:

А гордый стих и в скромном переводе

Служил и служит правде и свободе.

Понимая бренность политических идей и порядков, Маршак искал нетленное — в безукоризненных словесно-стиховых формулах общечеловеческих истин.

Расцвет поэтического перевода оказался возможен вопреки нашей действительности, истории, в противоборстве с ними.

Творчество нашего якутского поэта-переводчика Ивана Егоровича Слепцова-Арбиты совпало с первым черным периодом российской литературы с его разгулом террора, репрессий, удушением свободных голосов. Как и многие одаренные советские поэты, он поневоле вынужден был взяться за переводы.

На эти годы приходятся все его переводы русских и зарубежных авторов:

— «Ырыа» (перевод стихотворения немецкого поэта Г.Гейне, 1935);

— «Эдэр поэкка» (В.Брюсов, 1940);

— «Галатея» (Мей, 1936);

— «Саµарар саµабыт» (В.Брюсов, 1940);

— «Мин маягым» (В.Брюсов, 1936);

— «Халлаан сырдыыта» (Бальмонт, 1940);

— «Адам Ева икки» (В.Брюсов, 1938);

— «Монолог» (П.Тычина, 1941);

— «Кыраіа наадабын...» (В.Хлебников, 1941);

— «Чаіыліан ырыа» (В.Маяковский);

— Саµа ырыа» (Н.Клюев);

— «Туораах уол Дьуон туЇунан кырдьыктаах сэЇэн» (Р.Бернс, 1941).

Превосходны перевод басни И.А.Крылова «Листы и корни» и вольный перевод другой басни, автор которой еще не установлен. Они сделаны Арбитой раньше, когда ему было 17-18 лет, в 1931—1932 годах.

Вышеназванные переводы включены в сборники И.Арбиты «Кємўс кўрўлгэн» и «Муµурданыы». Помимо их в 1940 году И.Арбитой подготовлен и выпущен сборник переводов избранной лирики А.С.Пушкина «Талыллыбыт лирика» со справочным материалом, в который вошли 47 произведений великого русского поэта. Среди них ода, послания, стихотворения.

В сборнике переводов произведений М.Ю.Лермонтова,выпущенном Якутским книжным издательством в 1943 году, из 30-ти переводов 10 сделаны Иваном Арбитой. Надо предполагать, что это не весь перечень переводов русских и зарубежных авторов, сделанных поэтом: многое из его творческого наследия, к сожалению, до нас не дошло.

Наши гимназисты учатся исследовательской работе над переводами. Среди этих работ четыре — о переводах Ивана Арбиты:

1. «...А если корень иссушится, — не станет дерева, ни вас». (Переводы И.Арбиты и А.Николаева на якутский язык басни И.Крылова «Листы и Корни», 1997-1998 учебный год).

2. «...Вознесся выше он главою непокорной Александрийского столпа...». (Переводы И.Арбиты и Г.Васильева на якутский язык «Памятника» А.С.Пушкина, 1998-1999 учебный год).

3. «Сопоставительный анализ стихотворений М.Ю.Лермонтова «Тучи» и якутского перевода «Былыттар» И.Арбиты».

4. Наше исследование.

В работе речь пойдет о переводе И.Арбиты песни шотландского поэта Р.Бернса «Джон Ячменное Зерно». У нашего поэта были два русских варианта перевода этой песни: Э.Багрицкого и С.Маршака. Из них он выбрал первый — перевод Багрицкого. Почему первый вариант, а не второй — С.Маршака?

Как мы знаем, школа перевода Маршака требовала от переводчиков максимальной объективности, верности подлиннику, что сам он называл «портретным сходством» с последним. «Чем глубже и пристальнее вникает художник в сущность изображаемого, — писал Маршак, — тем свободнее его мастерство, тем точнее изображение. Точность получается не в результате слепого, механического воспроизведения оригинала. Поэтическая точность дается только слепому воображению, основанному на глубоком и пристрастном знании предмета».

Э.Багрицкий принадлежал к кругу переводчиков 20-х годов, которые подняли поэтический перевод на огромную высоту. Этому способствовал прежде всего их напряженный интерес к разным культурам. Багрицкого именовали «гением освоения».

Исходя из требований школы Маршака, можно считать его перевод копией оригинала песни шотландского поэта Р.Бернса. В таком случае перевод Э.Багрицкого имеет некоторые расхождения с оригиналом:

1. В переводе Маршака 56 строк, у Багрицкого — 60.

2. У Маршака — повествование о судьбе Джона, в переводе же Багрицкого встречаем три раза прямую речь:

— «Ты должен сгинуть, юный Джон

Ячменное Зерно!»;

— «Теперь мы справимся с тобой! —

Ликуют короли...».

Третья прямая речь — восклицательное и побудительное предложения — слова автора:

«Кричи:

«Вовек прославлен Джон

Ячменное Зерно!»

3. Оба русских переводчика поняли истинный смысл песни шотландского поэта, который через образ Джона поведал читателям о своей трудной судьбе.

Роберт Бернс родился в семье шотландского крестьянина — бедняка. С детства приучился к тяжелому труду, рано познал нищету и спесивость знати. Отец, сложившись с соседями, пригласил для детей учителя. К семнадцати годам Бернс накопил солидный запас знаний. Он изучал литературу, философию, овладел искусством слагать стихи.

В 1786 г. Бернс выпустил в свет сборник своих стихотворений. Это стало событием и в провинции, и в столице Шотландии Эдинбурге. Все были поражены талантом «гениального пахаря».

Но вскоре сановный и литературный Эдинбург охладел к поэту. Чтобы содержать жену и двоих детей, Бернс взял в аренду клочок земли, и все силы тратил на его обработку. Вскоре Бернс разорился. Его семья вела полуголодное существование. Друзья нашли поэту место чиновника. Но и этот труд был тяжел для поэта, стихи удавалось писать урывками, по ночам.

Вскоре Бернс заболел и слег. Поэта похоронили с почестями как национального героя. Современник шотландского поэта, известный английский писатель XIX века Вальтер Скотт (1771-1832) сравнивал Бернса с римским поэтом Вергилием. Вот что он писал: «Вы спрашиваете о Бернсе, тут я могу искренне сказать «Я видел Вергилия». Если бы мне не было известно, кто он такой, я бы принял его за очень умного фермера старой шотландской закваски... за настоящего «доброго хозяина», который сам ходит за плугом. Во всем его облике чувствовался большой ум и проницательность, и только глаза выдавали его поэтическую натуру и темперамент. Его речь была свободной и уверенной, но без всякой назойливости и самоуверенности, а расходясь с кем-либо во мнениях, он, не колеблясь, защищал свои убеждения твердо, но притом сдержанно и скромно...».

«Когда я ищу сильное слово, — мысленно обращался Скотт в одном из дневников к Бернсу, — то я обретаю его только у Шекспира или у тебя!». Более точной характеристики Бернса, наверное, не найти. Все издания произведений шотландского поэта начинаются с его «Честной бедности»:

...Кто честным кормится трудом, —

Таких зову я знатью...

Настанет день и час пробьет,

Когда уму и чести

На всей земле придет черед

стоять на первом месте.

За этим стихотворением идет песня «Джон Ячменное Зерно», исполненное, как отмечают, большого философского смысла.

Под этим «философским смыслом» исследователи имели ввиду его подтекст. Вернее, то, что через образ Джона Бернс иносказательно показал свою судьбу, судьбу честного большого поэта. Шотландский поэт, у которого жизнь была трудной, большей частью горькой, причислял к таким поэтам от природы (бога) и себя.

Каждый из переводчиков, настоящих больших мастеров слова, понял замысел автора, ведь все они: шотландский поэт Бернс, и русские Багрицкий, Маршак, и наш якутский поэт Арбита, жили и творили в самые трудные времена отечественной истории. Жизнь и труд каждого из них на фоне всемирной истории выглядит, наверное, зерном, но зерном вечным, способным устоять в любые времена, любую эпоху. На наш взгляд, Багрицкий через свой перевод-переложение продолжил историю отважного Джона, рассказав о его судьбе в XIX веке:

Пусть не осталось ничего

И твой развеян прах,

Но кровь из сердца твоего

Живет в людских сердцах!..

Хочется обратить внимание на концовку произведения у Маршака, Багрицкого, Арбиты:

Так пусть же до конца времен

Не высыхает дно

В бочонке, где клокочет Джон

Ячменное Зерно!

(У Маршака — пожелание будущего бессмертия поэту).

Кто, горьким хмелем упоен,

Увидел в чаше дно,

Кричи:

«Вовек прославлен Джон

Ячменное Зерно!»

(У Багрицкого — признание бессмертия Зерна-поэта его почитателями, ценителями поэзии).

Билигин биллибит бар дьон —

Дьуону ким ўєіэ туруой?!

Туругурдун, доіоттоор, Дьуон,

Туругурдун туораах дьоруой!

(У Арбиты — всеобщее признание бессмертия Зерна-поэта).

У нашего переводчика Ивана Арбиты, к тому времени (в 1941 году) уже опытного переводчика, получился вольный перевод. В письме-обращении Арбиты к редактору есть строки: «Тов. Редактор! Настоящая сказка представляет собой вольное подражание Роберту Бернсу — Багрицкому...».

В примечаниях к сборникам Арбиты С.Руфов называет это произведение вольным переводом. Мы, наверное, согласимся с примечанием старейшего поэта и будем называть этот перевод Арбиты не «сказкой» (скорее, такое определение жанра предназначалось только для редактора), а вольным переводом песни Роберта Бернса.

Один из известных теоретиков русского перевода К.Чуковский выступал против тех «вольных» переводов, которые имели весьма отдаленное отношение к оригиналу, нарушали его стиль и своеобразие. К.Чуковский требовал от переводчика «вдохновенной точности»: уметь почувствовать, когда и в какой мере можно отдалиться от авторского текста во имя его полнокровного воссоздания.

На наш взгляд, именно с целью «полнокровного воссоздания» дальнейшей судьбы поэта в спирали истории наш поэт «отдалился от авторского текста».

Факты из жизни Арбиты:

Из-за некоторых стихов о трудной жизни Арбиту арестовали и судили. Он хотел быть независимым и свободным человеком, посвятить себя только поэзии. Также его обвинили в уклонении от службы в Красной Армии.

Арбиту арестовали, отправили в лагерь. Произведения его запретили печатать.

В конце концов доброе имя поэта восстановили. Выпустили два сборника его стихов, тем самым вернув выдающееся творческое наследие в якутскую литературу. Заслуги Арбиты перед якутской поэзией не смогли стереть репрессии и запреты.

События, происходившие с героем перевода:

«Туораах уолбут Дьуон иирдэ,

Ампаарга баппата —

Єлєрўєххэ!».

Дьуону харыстыыр, аЇыйар

Бу аан дойдуга сўттэ —

БааЇына буорун хаЇыйан

БааЇынай кємєн кэбистэ.

(Именно крестьянин закапывал героя).

Ыраахтааіы кэлин уЇугар

Дьуону кыайбатахпын диэн ытыыр...

БиЇиги Дьуону бу киэЇэ

Айхаллыаіын, атастаар!

Билигин биллибит бар дьон —

Дьуону ким ўєіэ туруой?!

(Ни смерть, ни короли не смогли победить героя).

Теперь насчет образа женщины, который ввел в вольный перевод Арбита. Она попросила у крестьянина пепел от сожженного Джона, сварила брагу. На пиршестве ее попробовали все люди, пришедшие туда, в том числе и короли. Скоро брага ударила в голову, все стали хвалить ее. Арбита пишет, что так гости воскресили Джона. Короли же в конце признались, что не победили его:

«...Ыраахтааіы кэлин уЇугар

Дьуону кыайбатахпын диэн ытыыр...»

Образ этой женщины нами воспринимается как образ Госпожи Печали из стихотворения «Хомолто Хотун». В нем Арбита пишет, что ее избранниками стали такие люди, как Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Петр I, Василий Манчаары и он. Заслуги этих личностей перед Отечеством неоспоримы.

Наши гимназисты уже восьмой год исследуют в меру своих возможностей жизнь и творчество Ивана Арбиты. Ими написано всего 11 работ, 7 из которых — о жизни и творчестве поэта:

1) «Два избранника Госпожи Печали» (М.Лермонтов и И.Арбита, 1996-97 учебный год);

2) «Чтоб... от жизни краткой и мятежной какой-нибудь след...» (М.Лермонтов и И.Арбита, 1997-98 учебный год);

3) «Омонимы в поэме И.Арбиты «Долгуннар» (2000-2001 учебный год);

4) «Солнечный сын «серебряного века» и Сын Солнца» (К.Бальмонт и И.Арбита, 2000-2001 учебный год);

5) «Омонимы поэмы И.Арбиты «Долгуннар» и «Словарь омонимов якутского языка» Н.А.Аллааіыского» (на якутском языке, 2001-2002 учебный год);

6) Экзистенциальная проблематика поэмы «Долгуннар» (2002-2003 уч. год, на якутском языке);

7) Сонет Ивана Арбиты (2002-2003 уч. год).

Мы полностью соглашаемся с мнением народного поэта Якутии Семена Руфова о том, что Арбита является одним из гениальных поэтов якутского народа.

Сопоставляя сюжет произведения и жизнь поэта, мы склоняемся к автобиографичности этого перевода. Арбите почти не пришлось перевоплощаться в шотладца Бернса: было много общего, похожего в жизни, творчестве этих поэтов. Другим аргументом автобиографичности перевода может служить выписка из книги профессора ЯГУ Н.Г.Самсонова «Якутские имена» об иноязычных соответствиях русских имен: «Русское имя Иван имеет следующие соответствия: в Англии и Америке — Джон, во Франции — Жан, в Испании — Хуан, в Греции — Ян...». Как высокообразованный человек, Иван Арбита не мог не знать об этом. Ему удалось через вольный перевод стихотворения Бернса поведать о своей жизни. И не только поведать, но и предсказать будущее бессмертие избранников Госпожи Печали: Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Петра I, Василия Манчаары.

Каждый из этих людей на фоне всемирной истории выглядит только зерном, но зерном, способным устоять перед напором любых времен и обстоятельств. Потомки, оглядываясь назад, с восхищением и благодарностью смотрят на их труд и жизнь.

С самого начала работы, размышляя, исследуя то или иное произведение поэта, мы хотели выяснить, почему он взял псевдоним Арбита. Вначале мы думали, что поэт образовал псевдоним от слова орбита (путь движения небесного тела). Первоначальная буква о изменена на а, чтобы якутским читателям легче было произносить Орбита (сахатыппыт).

Теперь же мы псевдоним объясняем иначе: поэт исходил от слова арбитр — посредник в спорах не судебного характера, третейский судья.

Посредник — лицо, при участии которого ведутся переговоры между сторонами.

Третейский — относящийся к разбору спора, конфликта как третья незаинтересованная сторона, беспристрастный.

Беспристрастный — не обнаруживающий пристрастия, справедливый.

Судия, судья — кто судит о чем-либо, соображает и заключает.

Видимо, поэт через псевдоним хотел сказать нам о том, что целью его творчества была оценка жизни, людей, событий. И его голос был очень громким, свободным, ни от кого не зависящим, как и голос настоящего арбитра.

Из истории русской литературы известно, что взгляд на поэта, как на судью (судию), существовал с XIX века, с Лермонтова. В стихотворении «На смерть поэта» по поводу гибели А.С.Пушкина читаем:

Но есть и божий суд, наперсники разврата!

Есть грозный суд: он ждет;

Он не доступен звону злата,

И мысли и дела он знает наперед.

У Лермонтова «божий суд» — удел далекого будущего, кара хотя и страшная, вечная, но отдаленная. Стихотворение стало источником творческого домысливания для поэтов «серебряного века», их последователей. У Евгения Евтушенко в «Балладе о стихотворении Лермонтова «На смерть поэта» и о шефе жандармов» (1964 г.) есть такие строки:

Но вечно — надо всеми подлецами,

жандармами, придворными

льстецами,

которые бесчинствуют и лгут,

звучит с неумолимостью набата:

«Есть божий суд, наперсники

разврата!»,

и суд поэта — это божий суд.

Мы считаем, что псевдоним нашего поэта соответствует назначению большого поэта, поэта от Природы (Бога). Мы сегодня осознаем, признаем, что Иван Арбита, действительно, являлся для своего времени судьей, дававшим оценку важным событиям, людям и их действиям, поступкам:

Мин —

ўрўµ кўн сирин уот куйаастыыр

ўрдўк тыын ўйэлээх уолабын,

сир — халлаан сэЇээнин

тылбаастыыр

соіотох апостол буолабын.

Мин —

уон аартык силбэЇэр суолугар

доріооноох тойугу туойабын,

киэµ куйаар таас дьапта суругар

мин ааппын суруйан уурабын...

Мин —

сиргэ баар хара тыын кистэлин —

хараµа буруйу сууйабын.

дьоннорго таптал киэµ кэскилин,

єй-сўрэх ыллыгын ыйабын.

Литература

1. Арбита И. Муµурданыы. Я., изд. «Писатель Якутии», 1993.