Александра ЧИРКОВА

АРЫЫЛААХСКОМУ КОНСТАНТИНУ перевалило за полвека, в своем призвании он не имел равных, безграничная людская благодарность его имя возносила до небес. Но наступил для него горький час: шамана Чиркова обвинили по статье 58-10 УК РСФСР и 20 февраля 1932 года на него заводится дело №237 под грифом «совершенно секретно».

После миссионерского натиска на шаманизм обрушилась новая, более сильная волна дискриминации. Новая советская власть, якобы отвергающая всякую религию, применила к шаманам те же приемы и методы борьбы, что и православные служители церкви. Снова у шаманов отбирали их атрибуты. Сжигали в огне бубны. В лице шаманов большевики увидели своих самых отъявленных и непримиримых врагов. Ради искоренения шаманской веры они не жалели ни сил, ни времени, ни средств. Вопросы борьбы против шаманизма рассматривались на уровне самых высоких инстанций руководства республики, причем целенаправленно и последовательно, как будто «светлое» будущее всецело зависело от решения этой проблемы.

«Нашему искусству никто не учит. Да и время сейчас совсем другое, сложное. Чтобы ты жила и работала спокойно, я тебе советую выучиться на врача. Ты станешь современным медиком, тогда тебя никто не будет преследовать, ты не будешь испытывать те унижения и оскорбления, которым подвергаюсь я. Хотя знаешь, Шура, пройдет много времени и где-то к двухтысячному году люди вспомнят о нас. И не просто вспомнят, а проникнутся доверием, поймут нас, весь ученый мир проявит большой интерес к нашему «дикому» искусству, нашему «невежественному» учению. Ты, Шура, это время обязательно увидишь».

Так, 3 ноября 1924 г. было принято постановление ЯЦИК «О мерах борьбы с шаманизмом в Якутской АССР». Вслед за этим постановлением 12 ноября была разработана и утверждена инструкция народного комиссариата юстиции ЯАССР для судебных и административных органов Якутии о порядке привлечения к судебной ответственности шаманов за совершение преступных деяний, предусмотренных Уголовным кодексом РСФСР, и была распространена по всем улусам для руководства и исполнения. Инструкция имела 11 пунктов, особенно воинственным был первый пункт, где было сказано: «если шаман во время камлания предсказывает падение власти, возникновение гражданской войны и бунта, сопротивление властям при проведении налоговых кампаний и т.д.», то его «следует привлечь к уголовной ответственности по ст. 119 У К РСФСР, усматривая в их деяниях «контрреволюционную цель». Создается такое впечатление, что большевики все же верили, что шаманы предсказывают верно, поэтому шаманским предсказаниям придавали значение, пытались их дискредитировать. Шамана поскорее превратили в контрреволюционера, против которого вчерашние батраки могли бы выступать смело, без рассуждений. Ведь перед ними был уже не тот всемогущий покровитель, а враг народа — противник нового строя.

Специальный вопрос о борьбе с шаманством заслушивался на бюро Якутского обкома РКП(б). Пленум Якутского обкома РКП(б) и президиум ЯЦИК разработали главное направление и меры борьбы с шаманством. На пленуме обкома партии был заслушан доклад И. Винокурова «О шаманизме». К борьбе с шаманством привлекали национальную интеллигенцию, общество «Саха омук», учащуюся молодежь, общественные организации.

ЯЦИК принял «обращение к якутскому трудовому народу», где подчеркивалось, что каждый сознательный гражданин, кому дороги интересы родной Якутии, должен «помочь своему правительству бороться с этим злом». Агитационная кампания велась главным образом через клубы, где читались лекции на общественно-научные и историко-религиозные темы. Были задействованы лучшие партийные и полит-просветительские лекторские силы. В народных театрах, избах-читальнях проводились вечера-диспуты, ставились антирелигиозные пьесы и спектакли. Выпускались листовки и лозунги на русском и якутском языках, их расклеивали на видных местах: в магазинах, на почте, в школах и т.д. Силами комсомольцев и якутской интеллигенции был устроен публичный политсуд над шаманами. Выпускались специальные обличительные номера республиканских газет — «Молодежь Севера», «Автономная Якутия» и «Кыым». Вот такие события происходили у нас в 1924—25 годах.

В марте 1927 г. Всеякутским съездом было принято постановление «Об оздоровлении быта населения ЯАССР», содержащее специальный раздел, в котором были обозначены задачи «в области борьбы с шаманизмом, знахарством и суеверием». В нем отмечалась «безусловная вредность шаманского шарлатанства и знахарского лечения больных в улусах и наслегах». Новый виток борьбы с шаманизмом и знахарством принял окраску карательной политики государственной власти. Начиная с 1928 г. при проведении выборов наслежных советов шаманов и шаманок стали лишать избирательных прав. Их родственники, семьи, дети тоже оказались в сложном положении, их называли «шаманскими отродьями», им не выделяли охотничьи угодия, снасти, оленей, оружие и т. д. От шаманов отворачивались, на этой почве распадались семьи, от родителей отказывались дети. Дошло до того, что избирательных прав стали лишать родителей, детей и даже воспитанников шаманов.

У меня хранится копия заявления отца в улусную избирательную комиссию от 24 декабря 1929 года. В заявлении отец сообщает: «Весной минувшего года я сдал все принадлежности шамана инструктору тов.Бартеньеву. В эту же осень лишен избирательного права голоса, за что — не знаю. При сдаче мною своих принадлежностей мне объяснили, что право голоса остается за мною. Ввиду этого недоразумения прошу избирком о восстановлении меня в правах».

О восстановлении в избирательных правах не могло быть и речи, поскольку вслед за этим начались аресты шаманов по линии ГПУ ЯАССР. Расправу вершили без суда и следствия. Среди арестованных оказался и К. И. Чирков. В феврале 1932 г. его арестовал оперуполномоченный ГПУ ЯАССР Епифанов. Зимой того же года отца привезли в Якутск и держали в тюрьме ГПУ.

В чем же заключалась его вина? Оказывается, его главное прегрешение заключалось в таком пророчестве: «Эта новая власть продержится недолго. Она поступает несправедливо, забирая у людей почти весь скот — главное богатство, нажитое с таким трудом в наших суровых условиях. Ведь это результат огромного нечеловеческого труда. Трудолюбивого человека и бездельника власть поставила в один ряд». К тому же во время камлания, обозревая настоящее и предвещая грядущие дни, шаман увидел, что «придут плохие времена, ожидаются большие потрясения, помутится разум у людей, друг на друга они накинутся, станут качаться у властей высокие седалища, трудные дни и тяжкие испытания падут на наших потомков». Из всего этого было сделано заключение, что шаман Чирков выступает против политики советской власти и линии партии.

По рассказу нашей мамы, Ольги Ивановны Чирковой, после ареста отца пришли с обыском два милиционера. Она была с грудным ребенком на руках, а остальные мал мала меньше испуганно держались за ее юбку. Незваные гости заставили показать все имущество, обшарили и переворошили весь дом и коровник. Забрали два ружья отца, восемь коров и пять лошадей, которые были отданы местному колхозу, вдобавок забрали личные носильные вещи. Так нашу семью полностью обобрали и обрекли на голодное и холодное существование.

Когда отца уводили под конвоем, он успел сказать матери: «Ничего не бойся, я скоро вернусь и заранее подам знак: на средней коновязи зазвенит мой средний колокольчик. Ты тогда возьми его и занеси в дом». Однажды осенним темным вечером мама услышала во дворе звон колокольчика. Тут же выскочила на улицу и увидела, как на средней коновязи трепыхается и дребезжит колокольчик отца. Весточка была получена — Константин на свободе.

Перед тем как вынести обвинительное заключение, отца заставили камлать в клубе НКВД, чтобы уличить его в обмане и разоблачить принародно. Дали ему чужой костюм с бубном и велели показать, на что он способен. Костюм оказался для него тесным, и он попросил свою одежду. Ему разрешили среди множества шаманских атрибутов найти свое. Кстати, к 1930 г. в Абыйском районе было отобрано 65 шаманских костюмов, а со всей Якутии, думаю, их набралось бессчетное количество. В этой груде отец без труда нашел свои вещи.

В разгар его камлания в помещении клуба выпал пушистый обильный снег, затем он попросил разрешения запустить в клуб волка или медведя, но зрители хором отказались, испугавшись необычного зрелища.

После этого сеанса по решению особого совещания при коллегии ОГПУ от 15 июня 1932 г. отца освободили из-под стражи, засчитав предварительное заключение на 6 месяцев.

Существуют рассказы о том, как отец, находясь в застенках тюрьмы, не раз пугал милиционеров своим гипнозом. Однажды допрашивающий пристал к нему с требованием: покажи да покажи, на что ты способен, если ты настоящий шаман. Отец скромно отвечал: «Эчи, нет. Ничего я не умею. Охотничьим промыслом себя прокармливаю, другого занятия нет, такой я зверь». «Смотри-ка, зверем назвался. Бросьте его в камеру!» — заорал допрашивающий. Подбежали два молодых милиционера и вытолкали отца из кабинета. Повели по узкому длинному коридору. Один из милиционеров с грохотом открыл дверь камеры, а второй, желая показать свою силу и превосходство, стал его подталкивать сзади коленом, да еще мутузить локтем в спину. Вдруг послышались отчаянные вопли, и, к его удивлению, он понял, что бьет не арестованного, а своего товарища. А шаман, скрестив на груди руки, спокойно наблюдал за их возней возле железной решетки. Побитый конвоир, злобно заскрежетав зубами, приставил дуло пистолета ко лбу шамана. «Осторожно, эта штука может выстрелить с той стороны», — милиционер, услышав хладнокровный голос, с ужасом обнаружил, что приставил пистолет к своему лбу.

Однажды отца вызвали к прокурору. Но он сказал, что не выйдет из камеры, пока не поставят перед прокурором два стула. Условие выполнили. Входит прокурор и видит — перед ним сидят два совершенно одинаковых человека и оба одновременно спрашивают его: «Под именем Чиркова Константина Ивановича кого из нас вызывали?» Удивленный прокурор постоял-постоял и молча ушел.

Так в середине июня отец был освобожден из-под стражи. А как он добрался до родного Абыя, как преодолел без лошади огромное труднопроходимое пространство, которое нынче преодолевается только на самолете, знает лишь Всевышний. Во всяком случае, он добирался несколько месяцев, поскольку мама услышала предупреждающий звон колокольчика поздней осенью. По этому поводу тоже существует одна легенда, а возможно, и правдивая история. У него был попутчик-земляк, тоже освободившийся из-под стражи верхоянский шаман Кыыстара. Стали они думать да гадать: как же им добраться до родины? Подошли к реке Лене и, обернувшись рыбами, нырнули в ее воды. Долго ли, коротко ли плыли, неизвестно, но по вкусу воды поняли, что доплыли до родной Индигирки. Вышли на желанный берег и, обернувшись орлами, полетели домой.

После возвращения отец перестал публично камлать, но к нему все равно тайком приходили больные. К тому времени в семье родилась я. И стало у него уже восемь детей. Мы всегда жили уединенно вдали от поселка. Я помню наши постоянные переезды от берега одного озера к другому. Видимо, для нашей большой семьи дары озера были большим спасением. Помню, как мама однажды плакала и упрекала отца, что из-за него вся семья вынуждена скитаться среди озер в поисках пропитания, что дети не могут жить в нормальных условиях. Отец против ничего не говорил, все .время молчал. Да что он мог сделать, отмеченный при рождении Верховными силами, принявший зов и присягнувший при посвящении быть верным своему высокому назначению? Он стойко переносил все удары судьбы, поскольку ему ли не знать, что они были временными и рано или поздно обречены на провал.

Гонения на отца коснулись и наших детских судеб. Чтобы учиться в поселке, мы были отданы в разные семьи родственников. Жизнь на чужих харчах не всегда была сладкой. В школе отношение тоже было не из лучших. Помню, как старшего брата не приняли в комсомол только из-за того, что он сын шамана. Мы не имели права чувствовать себя на равных с другими детьми. До сих пор не могу забыть обиду на своего учителя, который однажды в состоянии ярости, за то, что я не смогла правильно просклонять по падежам существительное с эпитетом «советский», схватил меня за косы, закрутив мои волосы на пальце, придавил к парте и нарисовал на моем лбу крест. Я тогда была совсем малышкой, и причины классовых разногласий до моего ума не доходили. Насмешки и оскорбления вызывали только детские слезы обиды. Помню, тогда шел 1951-й год. Из-за постоянных оскорблений я решила больше не учиться. Ушла из школы. Но нашлась добрая душа: ко мне пришла воспитательница интерната и уговорила вернуться в школу. Она устроила меня в интернат. Благодаря ее участию я продолжила учебу.

Говорят, гора с горой не сходится, а человек с человеком всегда встретится. Когда я уже была врачом-хирургом, столкнулась с тем учителем. Он оказался тяжело больным в моей палате. Я его сразу узнала, а он даже не подал вида. Давняя обида вновь всколыхнулась во мне. Я попросила главного врача, чтобы он мне позволил курировать другие палаты. Ох, как же трудно было быть дочерью шамана в советское время! Чтобы защитить свое достоинство и право, я временами становилась агрессивной. Такова была моя защитная реакция на несправедливые нападки. Отцу это очень не нравилось, он меня всегда одергивал и советовал не озлобляться, никогда не таить обиду. Временами я его совсем не понимала. Хотелось его переубедить, особенно когда он спокойно ставил меня на место: «Ты должна быть выше всех обид, нельзя с плохими мыслями лечить людей». Потом, через много лет, прозрение все же пришло ко мне, я поняла, какая сила имеется в моих руках и почему я должна быть выше всех обид. Но об этом речь пойдет впереди. Я отвлеклась. Вернемся в мрачные годы начала 50-х.

Итак, отец продолжал оставаться в своей лесной обители. Я очень тосковала по нему, но он старался быть незамеченным во время своих редких посещений поселка, чтобы лишний раз не навлечь на нас гнев учителей. О том, что отец приходил в поселок, я узнавала из разговоров взрослых. Меня пригрела старшая сестра отца — Наталья. Она очень любила своего брата и старалась нам рассказывать об отце только хорошее. А разве у нашего отца было что-то плохое, кроме того, что он был шаманом? Тогда это был не просто огромный недостаток, а почти преступление.

Но жизнь со временем сама расставила всех по местам. В конце жизни к великому шаману вернулась былая слава. Простые люди, тот самый «трудовой народ», те самые «сознательные граждане, кому были дороги интересы родной Якутии», к которым в свое время Якутский центральный исполнительный комитет обращался с призывом «помочь своему правительству бороться с этим злом», спустя годы, сделали свой выбор. К Абыйскому Старцу потянулся народ. И он, верный своей клятве, произнесенной при посвящении в шаманы перед посланцами Верхнего мира, весь остаток своей жизни посвятил людям.

В этот период отец не занимался камланием, не предавался шаманским мистериям. Во всяком случае, внешне он был обыкновенным человеком. А что творилось в его душе, как он незримо достигал тайн магии и мистики шамана, никто не знал. Все его дни были полностью заняты целительским трудом. Этот период врачевания отца совпал с началом моей врачебной деятельности после окончания университета. Мы жили и работали в одном районе — в нашем Абые, часто одни и те же больные становились нашими общими пациентами. Мы были рядом, но врозь. Мы наблюдали друг за другом. Отец издали оберегал и опекал меня в самых трудных случаях и, действительно, часто выручал меня, дипломированного врача, в таких сложных ситуациях. А я с любопытством наблюдала за его целительными манипуляциями, удивляясь и недоумевая, когда он возвращал к жизни, казалось бы, неизлечимо больных.

Отец в совершенстве владел мастерством словесного лечения, был отличным костоправом, легко купировал боли: лечил наложением рук, а также с помощью гипноза. Отлично владел методами диагностики и дистанционного лечения. Он принимал больных безотказно. Глухое село, где он жил в последние годы, стало почти местом паломничества больных, убогих и сирых. Приезжали со всех уголков Якутии и из-за ее пределов. Отец знал, что годы его жизни на земле сочтены, поэтому он спешил делать добро, не обращая внимания на нападки и обвинения со стороны чиновников. В эти годы, начиная с 1967 г., начался следующий этап гонений и преследований. Если в первые годы советской власти он подвергся аресту и суровому осуждению, якобы, за пропаганду против новой власти, за контрреволюционные мысли и действия, противоречащие партийной линии, то новый виток травли сопровождался обвинениями в ненаучности и неграмотности шаманского лечения. Нападки на отца, как всегда, не обошли и меня. По мнению районных руководителей, я должна была быть в стане прогрессивно мыслящих медиков и как советский врач должна была сурово осудить практику невежественного шамана. За нами даже установили слежку: нет ли контакта между районным врачом и провинциальным шаманом. Нас так и подталкивали к противостоянию.