Все это верно, но это не так легко. Я уже говорил тебе свое мнение. Во-первых, прошло очень много времени (47 лет) и мне трудно вспомнить забытое, восстановить события, имена и даты. Во-вторых, мне будет трудно избежать некоторой тенденциозности, своей оценки, симпатий в характеристике людей и событий. Все у меня будет «по-своему», ... многие станут метать в меня камень. Для меня герой и орденоносец Егоров будет всегда вором и бандитом, потерявшим свой глаз в ночном разбое. Не похвалю и ряд «знатных» лиц за совершенные ими темные и кровавые дела. Могу ли забыть тех, кого знал в детстве, как добрых, честных и мирных — Заборовского Ал-ра, расстрелянного по оговору и приговор привел в исполнение его родной сын-сопляк; Ефимова Иннокентия — Момского и абыйские эпопеи, судьбу убитых в Верхоянске двоюродных братьев Павла и Семена. Добрым словом помяну быв. узников царской тюрьмы и ссылки — Гончарук, расстрелянного в Ср.-Колымске, Адлева Дм. Ильича, Битулева Петра Семеновича, погибших в годы культа и др. Боюсь, что и я могу оказаться «Солженицыным номер два» или того хуже «колорадским жуком» в литературе, говоря языком Шолохова на съезде колхозников. В-третьих, я ленив, нет у меня навыка, нет и времени. Все занят будничными делами по хозяйству, по дому, «поручениями» жены иль просьбой внучки — «полечить» оторванную ножку у куклы. И, наконец, все это интересно только мне и тебе, как страницы наших воспоминаний. Кому это еще нужно, кого ты этим удивишь? Самое трудное для меня это первая причина, которая и лишает меня возможности принять твое предложение.

Друг мой, пожевал я горечи, страха и обиды не мало, даже и вспоминать больно. Когда ко мне тянется внучка с книжкой, — «почитай», я охотно ухожу в мир «детских сказок», тогда я чувствую более ровное, спокойное биение моего пульса.

Как твои дела и самочувствие? Что поделывает милая, дорогая Галя? У нас все по-старому. Я жду твоих крымских фотоснимков и пару милых строк привета от Гали до конца этого года. Мы рады вашим письмам.

24.XI с.г. послали вам небольшую авиапосылку с крымскими яблоками на имя Гали, т.к. она теперь дома, а ты можешь оказаться в командировке. Примите наши самые добрые пожелания. До Нового года я еще раз напишу вам. Муся целует вас, а я по-якутски сыллыбын!

Твой Апанас.

1921 г. — 1922 г.
в Абые

03.06.72 г., суббота.

Милые, дорогие наши Галя и Ганя!

Получили ваши письма и были рады им. Спешу с ответом в надежде, что он застанет вас еще на Морском проспекте, пока вы не улетели вслед за перелетными птицами на север к Ледовитому океану.

Я согласен с тобой Ганя, что раньше путешественников в наши края страшил «длинный путь», а теперь пугают «длинные рубли» за перелет.

Вас приглашает брат Иннокентий, он «богат и славен», и поможет вам совершить турне по родным местам и вернуться на ваш Морской проспект. Я получил его Новосибирское письмо и ответил ему тогда же. Передайте ему, Марии Семеновне и их детям наш привет и добрые пожелания. Я, впервые выехал из Абыя в детском возрасте и мои школьные и юношеские воспоминания связаны больше с г. Верхоянском — родиной моей мамы и где был наш отчий дом. Папа покинул Абый, когда мой старший брат достиг школьного возраста и обосновался в Верхоянске, где строил дома (для сыновей). Позже дома наши отняли: один под «Холбос», другой для почтов. к-ры, а третьим, когда родные выехали в Якутск, завладел «партизан» Иван «Молоор-уола». Я помню в Абые: старую дедовскую юрту на озере Арыылах, Томтор, где был наш дом-сайылык, который, говорят, сгорел. Зато я хорошо помню бурные 1921—22 годы, когда я дважды был на Абые. И путь мой был длинный с берегов Тихого океана (Аян — Охотск) до бер. Ледовитого, через Оймякон, Мома, Зашиверск, Абый, Аллаиха и др. гиблые места. Для Гали будет интересно в г. Якутске, где очаги нашей культуры, музей, театры, историч. места, университет, библиотеки и пр.

Совсем рядом с Чокурдахом Русское Устье, описанное в книге Зензинова «Старинные люди на б. Ледовитого океана» XVII в., времен Ивана Грозного, приплывшие по б. Ледов. океана, по др. версии спустившиеся по р. Индигирке из г. Зашиверска до самого б. океана.

Гале будет интересно послушать их старинный говор, песни и обычаи. Будет интересно ей посмотреть какие «пасти» ставят на песцов, как охотятся сетями на птиц, набеги диких оленей, езда на собаках, олонхо и песни о северных красавицах с прекрасными глазами собаки, верных, как собака-вожак с ласковым собачьим нюхом-сылыы. И нюх-сылыы слаще и незабываемей, чем слюнявые поцелуи южанок.

Милый Ганя, ты пишешь, что «страшно вспомнить тени прошедших годов». У каждого есть своя тень. И у того, кого угощают вашей «нельмой» сыган-рыба не такая уж мрачная тень. Помимо твоей «нельмы» есть еще красная осетровая рыба, семга и др. не менее вкусные. Будешь ты на родине, покушаешь вдоволь юколы и вспомни обо мне.

У нас все по-старому.

Привет от нас всех Аксинье, Гале и ее мужу. Застанет ли вас это письмо в Новосибирске?

Примите наши добрые пожелания, — счастливого пути! Обнимаю вас и сылыыбын!

Всегда ваш Апанас.

Получил твое письмо от 24 апреля и фотокарточки. Читал письмо и смотрел фото с удовольствием. Для нас дорого наше родное, далекое, забытое под сыпучим песком прошлого.

У наших отцов была иная жизнь, иные обычаи и уклад жизни. Сейчас растут новые города, бурно развивается промышленность, растет население и повсюду будет господствовать язык и нрав большинства. В школах дети будут говорить на языке большинства.

Наши предки были уранхайцами-уранхай саха (саха — светлый, по цвету кожи северян), самое северное ответление уранхайцев, создавших по Лене государство во главе с тэгином (Дыгыном), но русские колонизаторы обезличили наш народ, назвав его произвольно «якутами», дикарями, а потом изменили его веру в анимизм в христианство и его обычаи. До прихода русских обряд крещения и брака совершали старшие в семье. Крещение и очищение производили не водой, а огнем. На таган ставили люльку с ребенком, а под ним клали горящие угли. Женщина очищалась переходя через горящие угли.

Для брака готовили брачную кровать и занавес-быс. После свадебного торжества, невесту укладывали на брачную постель, а потом за руку вели к ней зятя и оставляли их вдвоем. Этот обычай сохранили и после прихода русских. Русские попы совершали объезд района по тракту. Все, кто жили в стороне от тракта не могли их видеть, а браки и крещение совершались целый год и после объезда попов, но попы требовали церковную справку и за нее надо было платить. Отец мой рассказывал, что его отец занимался пушным промыслом, был «атыЇыт» и все время жил в разъездах и умер во время разъезда, от воспаления легких. Отец мой, по примеру своего отца, тоже занялся пушным промыслом, стал «атыЇыт». Все время жил в разъездах, ездил далеко за Колыму к чукчам. Его старшие братья жили дома, занимались коневодством, рыболовством и охотой. Братья не всегда ладили между собой. Когда моему ст. брату исполнилось 10 лет, — школьный возраст, отец переехал на родину моей мамы в Верхоянск. Его родичи, желая удержать его, выбрали его князем своего улуса, но он отказался от этой чести. Он обосновался в г. Верхоянске и начал строить дома для своих сыновей.

Я помню рассказы, разные «капсе» о наших отцах. Всякое «капсе», сплетня всегда кажется правдоподобной в устах любителей «капсе». И я свято оберегал доброе имя наших отцов.

Первые наши предки из Эльгесского рода жили по р. Эльге пр. Мома (левые протоки р. Индигирки). Эльгетский князь 50-ти лет, принял крещение и имя Ефима и от него пошел род Ефимовых. Его могила находится в Зашиверске, возле самой церкви. У него было много детей и жили ниже г. Зашиверска. Его сын (неразборчиво. — Ред.) со своим сыном стали родоначальниками Абыйских Ефимовых — наших ава5а: Николая, Василия, Константина и др.

Из Момских Ефимовых, я помню Ефимова Иннокентия. В годы Шараборина, его арестовали и привезли в Верхоянск, где его освободили и он вернулся, и был снова арестован и его расстреляли. Я не знаю, в чем его обвиняли? Говорили, что он «погиб от своей грамотности» (вернее от малограмотности). Он спорил с Шарабориным, защищая частную предприимчивость и трудолюбие. Он не понимал классовую борьбу. Лично он сам был по характеру тихим, скромным, но упрямым. Это все, что я слышал и запомнил в своей памяти о наших родичах далеких и забытых. О момских Ефимовых хорошо знал друг вашей семьи Парфирий Коновалов.

Отец мой умер в 1925 г. 8 марта (в день женского праздника), от простуды. Правда и то, что он болел «as barbat» — сужением пищевода; вернее раком от нервного потрясения, учиненного над ним «фиктивного расстрела». Папа рассказывал, что ночью его вывели из тюремной камеры, повели в лес, поставили у вырытой могилы и объявили, что его расстреляют как бая, врага народа. Когда раздался залп, он упал вперед на снег. Почувствовал ощущение, словно он выпил холодную воду. Его подняли и потащили обратно. После этого он не мог ничего кушать. До этого, еще летом, его садили в лисию сайбу, где он не мог ни сидеть, ни встать, ни вытянуться. Когда у него отняли дома и выгнали, он с семьей выехал в Якутск, где и умер.

7 февраля 78 г.

Получил письмо Гани. Я знал из письма-открытки Гали, что он пишет мне и терпеливо ждал его письма.

Мне теперь редко пишут и я к этому привык. Не помню новогоднего письма из Якутска ни от Насти, ни Оли, ни Оти. Не было письма новогоднего и от Маши из Москвы. От них было письмо в Октябрьские праздники. Я сам пишу редко, откликаюсь лишь тогда, когда кто напишет мне. Из Одессы звонят по телефону и я тогда узнаю о жизни, работе и учебе моих ленинградских внучек Веры и Аллы. Девушки ограничиваются краткими поздравительными открытками.

Из Одессы передали по телефону, что Боря, сын Оти, женится в Москве, но нам об этом еще не сообщили ни из Якутска, ни из Москвы. Когда напишут, тогда и узнаем о новостях и жизни молодых.

Я очень рад твоему письму, что ты здоров, что грипп уже остался позади, что ты посещаешь кино и филармонию. Меня праздничные огни, фейерверки не увлекают, но понимаю, что «полыхающие огни» напоминают тебе пережитые фронтовые воспоминания. Мне непонятен твой «Спас» высокий, полный, ревущий, финский артист как «финозавр» — динозавр. Ты пишешь, как «с полотна древнего стяга» и я вспомнил Нерукотворный спас со стяга казачьего полка находящегося в вашей Абыйской церкви. Я вспомнил богослужение в годы повстанчества. Служил свящ. Орлов, на клиросе усердствовал Татаринов, агент «Холбоса», быв. псаломщик, жулик, бесконтрольно присвоивший «Холбосовское» добро. Возле самого клироса усердно крестился поручик, старовер. За ним стояли есаул Шулепов, Парфирий Коновалов, Даниил (неразборчиво. — Ред.), Александр Ефимов и др. Многие из них погибли в годы гнева и протеста.

«Когда палач рукой костлявой Вобьет в ладонь последний гвоздь, Пред ликом Родины суровой

Я закачаюсь на кресте» (А.Блок).

Лик Спаса я представляю как у А.Блока в его «Двенадцати».

Мне было приятно прочитать, что ты планируешь конечный путь маршрута — Симферополь. Может мы тогда увидимся. Я очень состарился, трудно стало жить. Плохо вижу. Болят руки, ноги, Муся помогает мне одеваться. Помогает сын, он приносит нам все и топливо из подвала. Когда ты станешь совсем старым и беспомощным тогда поймешь какое большое счастье иметь родного сына или дочь. Есть извечный закон природы и жизни, и мы с любовью растим детей. И дети с той же любовью оберегают беспомощных родных от невзгод, беспризорности, тоски и одиночества. Я, как твой убай-старший, на своем опыте, советую тебе как брату, когда ты будешь в Чокурдахе или Абые, возьми себе на воспитание девочку или мальчика. Пусть он или она растет, учится и живет с вами, как свой родной человек, как член семьи, помощник ваш — принесет стакан воды, сходит за врачом, сбегает в магазин. И вы ему дадите образование, сделаете из него труженика с добрым сердцем любящего вас и любимого вами. Ты подумай, об этом. Смирись ты, гордый человек!

Прошу снисхождения, я знаю, что у тебя и Гали есть свои мысли и свой взгляд на семью и жизнь. Желаю тебе и Гале здоровья и радости в жизни вашей.

Мусю вчера увезли в больницу, после сердечного приступа и потери сознания. Ожидаем приезда Светланы из Одессы. Валя и Элик навещают маму и передают вам привет.

До следующего письма.

Пишу вам по велению моего сердца, когда прошли все праздники, — женский 8 марта, майские, революционные, пасхальные и юбилейные.

Дорогая Галя, сколько у вас оказалось силы и смелости, чтобы отстоять свои рукописи от грабителя-бандита.

Надеюсь, если у вас не оказалось перелома кости, то здоровье ваше восстановится. И вы сможете снова совершать ваши туристические походы, курортные поездки или заняться в саду на даче у своих. Можете приехать к нам, погостить у нас в Крыму, пожить с нами, вы для нас редкий гость, мы будем рады вам и будем вместе с вами отдыхать «на берегах веселого Салгира», воспетого Пушкиным.

Милый, родной мой Ганя, мой самый верный друг и собеседник. Ты добивался свидания с Афан. Новгор. Как он тебя принял и что ты у него узнал, как он живет и о чем он тебя расспрашивал???

Знаешь ли ты, что Шараборин Никифор Дм. был добрее его, более человечным и менее жестоким.

Когда долго не сплю ночами вспоминаю свое тяжелое прошлое, брата Кешу, как он боролся за Советскую власть, был командованием представлен к ордену, но он его не получил, его после пытки, расстреляли как эсэра.

Все мои воспоминания, это мои ошибки, неудачи, мои глупости, отсутствие воли и ума, беспечность и безволие.

Вспоминаю своего верного ординарца Никулина Николая, который оберегал меня, был преданным мне и уехал от меня в грязной рубашке. Я и сейчас чувствую свою вину и чувство раскаяния мучает меня. Во всем виновата моя глупость, беспечность, отсутствие ума и воли. Абыйцы правы, что меня надо было высечь.

Воскресенье, 28 октября 1979 г.

Получил твое письмо, оно полно интриг страшных, неприятных и чуждых для меня. Когда ты читал мои письма, еще раньше наверно обратил внимание, что я видел и понял, что Павел и Семен Новгородовы заняты своими интересами, что я оказался совсем одинок, но чувство самосохранения не покидало меня. Все это трудно и сложно передать на страницах письма.

Я не знаю, когда мы с тобой увидимся и я мог тебе рассказать и дать понять тебе, что я никого не предавал, не убивал, сохранил в чистоте свое лицо, совесть, достоинство и честь Ефимовых. Ты послал фото без надписи и указания, кто с тобой? Помню и раньше получал от своих обратно нераспечатанные свои письма. И раньше были писатели, — «репетиловы» (Из «Горе от ума»), падкие на разные капсе. Ты пишешь о зав. школой Корнилове и его отношениях к тебе.

Но ты знай и другое, что я сохранил все свои права. В те годы по разному относились ко мне. Помню многих — уполн. Советской властью по Колыме тов. Зыкова, начальн. Красного Колымского отряда тов. Цыпандина, советских агитаторов (неразборчиво. — Ред.), Седалищева и др., которые томились в плену у белых, в ожидании своей участи. Как они были благодарны, когда я их освободил — говорили, что никогда не забудут меня и мое доброе отношение к ним. В делах и докладах того времени их можно найти и теперь. Там же можно найти доклад полномочного представителя Уполгубревкома тов. Васильева, которого я заменял в Абые в 1922 году. С тех пор прошло более полсотни лет, выросли дети, внуки, — новое поколение. Ко мне приезжал Чаарьас — сын Павла Новгородова, и он рассказал мне о судьбе Павла и Семена и окружающих их лиц.

Я в своем письме спрашивал тебя о многих, но ты не ответил.