В долгом раздумье стоял Юрюнг Уолан на краю гранитного обрыва перед бушующей черной водяной бездной. Нет ей конца и края, а где-то там, за далекой синей грядой восточных гор, находится чудовищное царство всех злых сил, в котором томилась в неволе бедняжка-красавица. В той сумрачной стране в руслах тамошних рек простирались луга с увядшей травой, на песчаных плесах ревели вечные свирепые вихри, с треском ломая толстые стволы вековых лиственниц, а в лесных дебрях бродили лохматые призраки.

Но чтобы попасть на тот потусторонний берег, нужно было преодолеть еще одно гибельное место. Им являлся не менее страшный морской залив Лэбийэ, ибо:

То, что в древнем якутском эпосе речь идет не о каком-то мифическом море, а именно о Байкале, сомневаться не приходится. Это доказывается не только ярким описанием суровых физико-географических особенностей Муус Кудулу Байгала, но и самой генетической историей якутов. Являясь прямыми потомками тюркоязычных курыкан, живших более тысячелетия тому назад в Прибайкалье, они при вынужденном переселении в современный район обитания сохранили поэтические воспоминания о своей древней прародине на западном побережье озера Байкал. По крайней мере якутские мифы повествуют о героических подвигах своих славных богатырей именно на земле, граничившей со страной враждебных сил, под которой подразумеваются степи Забайкалья и Центральной Азии, заселенные воинственными кочевыми племенами. Именно они, эти «злые» силы, начав походы на север, вынудили большую часть курыкан покинуть родные места и искать счастье в далеком холодном Заполярье вниз по течению великой сибирской реки Лены.

До сих пор, сидя долгими зимними вечерами у горящего пламени домашнего очага, знатоки древних легенд рассказывают молодежи о Байкале, как о месте изначального проживания народа саха-урянгхай. Во время камланий шаманы часто обращались к образу Дьэнгкэрэ Байгала («Ангарского Байкала»), в чистых и светлых водах которого они черпали свои живительные силы. Есть также рассказ о государстве Урянхай на берегах Байкал-озера, царь которого приказал убивать всех стариков старше 80 лет, о «прозрачном море Баягал», в темных глубинах которого отражалась золотая чаша, лежавшая на прибрежном утесе, и только мудрость старика прекратила гибель людей, нырявших за ее отражением. И вообще в якутском олонхо слово Байягьал употребляется довольно широко (наряду с Арат-Байгалом) в своем нарицательном значении — «море», причем исключительно к современному озеру Байкал. По Г. В. Ксенофонтову, в якутском языке имеются объяснения таких важных географических объектов Прибайкалья, как Иркут, Хамар-Дабан, Аларь, Китой, Бала-ганск, Орхон и др.

Остановлюсь на одном примере. В якутском олонхо имеется понятие «ётюгэн (ётюгэт) тёрде». Это место, где обитают подземные чудовища (синоним ада), куда те уводят своих пленников из человеческого племени и мучают их. Между тем «отюкен» у древних тюрков — название горной страны в нынешней Северной Монголии (на северном Хангае), поэтому время действия событий совпадает с периодом самых жарких битв курыкан-теле с тюрками-тугю.

Я же сейчас не об этом, а о древней прародине якутов, что в олонхо «Нюргун-боотур Стремительный» названа долина Кылыдакты. Это солнечная благодатная долина, «сокровенное золотое гнездо, окруженное громадами гор»:

Олонхосутов, повествующих о стародавних временах в студеных землях Заполярья, можно понять, и поэтому описываемая прародина, далеко к югу от края вечной мерзлоты, представляется теплой страной блаженства. Но вот какие суровые краски добавляются при рассказе об обширной горной системе к западу от долины Кылыдакты:

Об этой горной стране олонхосуты добавляют еще несколько любопытных деталей. Например, то, что оттуда берут начало «девять бурных, могучих рек, пробираясь средь гор и холмов». Выйдя на степной простор, они вливаются в одну могучую реку. «Семиречьем» авторы средневековья обычно называли реку Ангару с ее крупнейшими притоками, стекающими с Восточных Саян, то есть землю, населяемую в прошлом курыканами Прибайкалья. А разве может оставить сомнение такая характерная деталь описываемых гор:

Люди, знакомые с природой Восточной Сибири, без труда узнают в этом красочном описании Саянское нагорье с его заснеженными остроконечными вершинами, непроходимой чащей лесов, топкими болотами, альпийскими холодными лугами, нагорье, знаменитое своими снежными буранами и горными обвалами. Ну а гигантская кузница Куэттени, конечно же, представляет в сущности величественные конусы потухших вулканов и огромные поля застывшей лавы вокруг них, известные в Восточных Саянах и Тункинской долине. По мнению геологов, такие вулканы, как Кропоткина и Перетолчина, могли действовать совсем недавно — на глазах древнего человека.

Если обширная горная страна, упоминаемая в якутских олонхо, могла включать и Восточные Саяны, и Тункинскую долину, то восточное лесо-холмистое окружение прародины урянхай-саха должно иметь более сдержанное описание, что мы и видим на деле. Горы там невысокие, поросшие бескрайним лесом, в котором поют тетерева, глухари и прочая боровая дичь. За лесом, еще восточнее, раскинулись обширные степи с цепью озер, кишащих водоплавающими птицами. В той степи кочевало злое племя хунь-юй, что может соответствовать потомкам селенгинских хуннов рубежа эпох.

Если это южные отроги Хамар-Дабана с долиной реки Джиды, то к северу от Кылыдакты, конечно же, находится озеро-море Байкал (Муус Кудулу Байгал):

А на том море, посреди бушующих волн, стоит огромный остров, «окованный сверкающим льдом» (Ольхон). На скалистых берегах есть много пещер-жилищ, откуда «через дуплистый пень клубится кудрявый дым». Легенды местных народов об «огнедышащем» Байкале широко известны, и нет смысла о них говорить.

Если Кылыдакты, эта цветущая и благодатная прародина якутов, есть современная Тункинская долина, южным концом упирающаяся в северное нагорье Хангая (Отюкен), то нет ничего удивительного в том, что древние предания называют современный Мондинский перевал страшной дорогой Куктуй, по которой проникают злые духи. Ну а те, кто бывал в горном ущелье верховьев р.Иркута, согласится с таким описанием этого места:

За перевалом, уже в «потусторонней» части, есть и озеро с «мертвой» водой — Улахан-Кудулу, на берегу которого стоит железный дворец огненного змея Уот Усуму. И такое озеро за Мондинским перевалом действительно есть — Косогол или Хубсугул. За перевалом уже начинаются монгольские просторы. Не случайно поэтому «хозяином»-духом этого страшного и губительного для древних якутов перевала на юге долины Кылыдакты является Хаадыат Могол, имя которого, собственно, может олицетворять враждебных урянхай-саха монголов.

Впрочем, древние якуты в лице курыкан не исчезли бесследно, не растворились под натиском монголоязычных племен, вторгнувшихся в пределы тюркского мира Прибайкалья. В долинах западных притоков озера Байкал есть несколько шаманских святых мест, приписываемых бурятами якутам. В верховьях реки Лены сохранилась так называемая Урянхайская степь — место частых сражений между «монголами» и бурятами. На севере Байкала и в Баргузинской долине отунгусившийся род яколцев или яконцев считают якутским. Г.В.Ксенофонтов полагает, что бурятские народные сказания о воинственных сэгэнутах в верховьях Лены (в Урянхайской степи) — это воспоминания о якутах-саха, или сэгэ. И полагает, что сэгэнутские роды среди верхо-ленских бурят — это обуряченные якуты. Впрочем, отдельные настоящие якутские семьи встречались на севере Бурятии и Байкала вплоть до начала XX столетия.

2. Курыканские духи Байкала

Доказывать сейчас родственность якутов и значительной части западных бурят через общих курыканских предков также нелепо, как сомневаться в родстве брата и сестры через общих родителей. Хотя этим вопросом никто из исследователей не занялся специально, слишком много фактов этногенетической общности рассыпано в самых различных сферах традиционных культур якутов и бурят.

Взять к примеру распространенную легенду бурят о происхождении хоринцев от Хоридой-мэргэнэ. В якутских преданиях также фигурирует некий витязь Хородой Хойгос, от которого произошел Борогонский улус, в составе которого числился Хоринский наслег. А легендарные предки якутов Омогой-бай и Эллей-Боотур, прибывшие в Заполярье по р. Лене из страны Урянхай, удивительно напоминают образы духов-хозяев верховьев р. Лены Харамцай-мэргэна и Хара-Ажирая. В обоих случаях два героя древности, преследуемые врагами, бегут, отбиваясь от преследователей. Как и Эллей, один из них плывет вниз по сибирской реке на бревне. Разница только в том, что в бурятской легенде оба героя гибнут, а не становятся родоначальниками людей. Но и в якутских сагах Эллей умирает в пути на Лене, а по другим вариантам, оба якутских героя также погибают в Прибайкалье.

Подобных генеалогических сюжетов, рожденных, следовательно, еще в курыканскую эпоху, можно встретить в истории общих для этих двух народов родо-племенных групп хооро-хори, тумат, сартол, ботулу, хангинцев, балагачинцев, куокей, мэнгэй и др. Давно не вызывает сомнения вопрос о значительном «тюркизме» в среде западных бурят. Вплоть до того, что до XVII столетия в языке эхиритов активно сохранялся фонетический строй тюркского языка, а у западных бурят в целом до позднего времени сохранялись даже некоторые древнетюркские обряды, давно забытые тюркоязычными народами Сибири.

Но так как якуты и западные буряты имели общих предков в лице курыкан, то наличие единых мотивов в легендах и преданиях не вызывает удивления. Взять, к примеру, известный у обоих народов почти дословный рассказ о золотой чаше на дне Байкала, попытки достать которую из морских глубин завершались гибелью удалых юношей. И лишь один старик пояснил молодым людям, что чаша сия находится не в студеных водах, а лежит на прибрежной скале, а недосягаемый предмет является лишь ее отражением. С той поры, заключают якутский и бурятский мифы, народ не стал преждевременно по давней традиции умерщвлять стариков за их житейский опыт.

Однако заострим наше внимание на страшной особенности Муус Кудулу Байгала. Что это за тела растерзанных женщин и трупы юношей удалых выносит морская волна из водной пучины?

Оказывается, подобное мифологическое представление существовало и у западных бурят. Так, в шаманском обращении к духу-хозяину озера Байкал есть такие строки:

Фольклорные материалы, собранные Е.В.Баранниковой среди западных бурят, дают некоторый ответ, почему у их курыканских предков существовало представление о Байкале как о хранилище душ умерших соплеменников. Оказывается, более тысячи лет тому назад у байкальских поморов существовал обряд жертвоприношения хозяину воды Лусуд хану (УЇа-Лобсон хану) умершими людьми. У бурят сохранились смутные воспоминания о том, как покойников помещали сначала в деревянный ящик, затем в железный, который обшивали кожей быка и в таком виде бросали в морские пучины Байкала. А разве легенды о гибели молодых искателей удачи за золотой чашей на дне Байкала не есть отражение древнего обряда «кровавых» жepтвoпpинoшeний?

Какой бы фантастической не казалась данная мысль, она находит подтверждение еще в одном кругe источников, опять же относящихся к эпохе курыкан. Записали эти сведения древние китайские очевидцы, не раз ходившие в составе посольств в северную cтрану «гулиганей» (курыканов), или же те хронисты, что присутствовали на приеме китайским императором курыканских посланцев. На этих приемах летописцы-географы, пользуясь благоприятным моментом, выуживали у представителей далеких северных земель подробные сведения об озере Байкал, но особенно об острове Ольхон, поразившем обилием курыканских городов, крепостей, могильников и святых мест.

Как бы там ни было, но в курыканское время китайские информаторы-очевидцы, да и сами байкальские поморы, зафиксировали религиозно-мифологическое представление о Байкале как о «море мертвых», принимавшем в свои бездонные водные пучины тела и души умерших соплеменников. В Древнем Китае эти сведения произвели большое впечатление на жителей, и вскоре там зародилось устойчивое мнение об имеющемся, якобы, на острове Ольхон провале в подземное (подводное) царство мертвых. Вход этот охранял страшный великан, похожий на дракона, имевший на голове острые рога. Согнув громадное тело в «девять изгибов», он вытягивал залитые кровью руки и загонял в ад души умерших. В поэме «Призывание души» одного древнекитайского поэта по этому поводу есть такие строки: «Душа вернись, вернись душа! Не опускайся в столицу мрака. Там изгибается Ту-бо девятью изгибами. Острей его рога всего на свете. Его спина толста и пальцы в крови, и за людьми гоняться любит он».

Есть основания полагать, что страшный образ дракона, охраняющего вход в мифическое царство мертвых на дне озера Байкал, не придуман древнекитайскими авторами, а «слеплен», так сказать, с натуры, а именно со слов местных поморов. Он удивительно напоминает грозных владык сибирского водоема из шаманского фольклора, например, тех же бурят — потомков курыкан. Их имена Лусуд-хан и УЇа-Лобсон хан даже без фольклорного описания представляют божеств Байкала в чудовищной драконоподобной ипостаси от слова лу — «дракон», су — «вода», хан — «царь», «владыка», «хозяин». Отсюда буквальный перевод «водяной дракон-хозяин» Байкала. Второе имя еще определеннее раскрывает «водяное» происхождение дракона УЇа (УЇан) — «водяной», доводя смысл практически до тавтологии. Есть, впрочем, указание и на то, что УЇан-Лоб-сон хан являлся грозной владыкой не только водных глубин Байкала, но и бросаемых туда человеческих жертв.

Происхождение других чудовищных владык морской пучины Байкала так или иначе связано с образом мифических драконов, причем для усиления такого понятия зачастую говорится не только о рогах, присущих только драконам, но и о многоголовье. В бурятском героическом эпосе «Еренсей», к примеру, это чудовище «с рогами, как пять жердей» названо мангатхаем. В сказке «Хан-Гужир» Тальян-шара мангатхай, выныривающий из глубин водоема, имел 58 голов. В этой же сказке упоминается какой-то двадцатипятиголовый змей Хорто Шарта, выходящий из морской пучины и съедающий птиц, а также летучий змей, похожий на птицу-человека. В сказке «Девица Тэбэк-Ногон абаха» героиня встречается с пятидесятивосьмиголовым Тангил-шара мангатхаем на берегу моря, но на этот раз чудовище выходит из такой глухой тайги, что в ней не могла ни змея проползти, ни росомаха пробежать.

Появление драконоподобных чудовищ всегда связывается со страшными природными стихиями. Сказка «Хан-Гужир» красноречиво передает такую сцену. У подданных царя Гули Тальян-шара мангатхай угоняет скот и поедает людей. Он выходит из глубин желто-молочного моря, и всякий раз перед его появлением на поверхности воды поднимаются огромные волны и возникает желтая пена. В сказках «Охотник» и «Дурак-сын и волшебный перстень» сообщается, что везде, где появлялся мангатхай, на землю падал ядовитый желтый туман, от которого засыхали деревья и дохли звери. Появление на поверхности воды двадцатипятиголового змея Хорто-Шарта всегда сопровождалось сильными морскими штормами и белой пеной.

По одному из древнекитайских мифов бог Северного Моря Юй-цянь иногда появлялся восседающим на паре драконов. Перевод иероглифа дает представление, что это существо имело «рыбье тело», а второе его имя Юань-минь уточняет: она была в первоначальной ипостаси «большой рыбой». Третье же имя — Гунь — совершенно отчетливо рисует ее «рыбой-китом».

Кит этот был поистине огромен, «нельзя даже сказать, во сколько тысяч ли». Однако с ним иногда творилось нечто непонятное. Он мог вдруг ни с того ни с сего закачаться и превратиться в птицу Пэн — огромного злого феникса. Когда у птицы-кита наступали минуты гнева, при котором Юй-цянь вылетал из моря в образе духа ветра, два его черных крыла затмевали небо от горизонта до горизонта наподобие туч. Взмахи этих крыльев поднимали страшный ураган и огромные, доходящие до неба, морские волны. Ревущий и стонущий, леденящий и пронизывающий до костей северный ветер доходил и до теплых земель юга, неся снега, болезни и смерть.

Самое интересное заключается в том, что и образ гигантской чудовищной рыбы, как помощницы УЇан-Лобсон хана, бытовавший у древних курыкан Прибайкалья, дошел в ярком выражении у их потомков в лице якутов и бурят. В якутском эпосе говорится, что в преисподней Байкала живет «гибель-дракон-рыба с чешуею назад, с плавниками наоборот» или «гибель-ерш-рыба с жабрами назад, с чешуею навыворот». О страшной рыбе-драконе Абарга в бурятских преданиях сохранился целый ряд сюжетов. Обитая, якобы, в черных глубинах Байкала, она поражала воображение своими громадными размерами (способностью ложиться поперек озера от берега до берега) и особенно широко разверстой зубной пастью.

В бурятской мифологии есть образ Абарга-загаЇан-рыбы большой величины — прародительницы и царицы всех рыб.

О связи этой чудовищной рыбы с огромным мифическим змеем свидетельствуют представления бурят об Абарга-могое — прародительнице и царице всех змей.

У мангатхая из сказки «Лодой-Мэргэн» есть единственный помощник — огромная чудовищная рыба Мажин, являющаяся дядей по отношению к первому. Существо, впрочем, очень распространенное в древнем бурятском фольклоре и вне связи с драконами. Зажав во время схватки на берегу моря пастуха Борболдоя, владыка морской пучины такими словами призывает рыбу, стараясь обрадовать вкусной пищей:

«И только было собрался он пастуха Борболдоя кинуть в море, — повествует сказка, — как пастух Борболдой вырвался из подмышки и бросил в воду самого мангатхая.

Мангатхай поплыл по морю черному — оно забурлило, поплыл по морю синему — оно зашумело И когда он совсем был близко к берегу, рыба-чудовище проглотило его»

Привлекает внимание и тот интересный факт, что древние китайские информаторы помещали вход в подводный потусторонний мир курыкан под охраной дракона в районе острова Ольхон, а точнее — в Малом море. Есть ли это какая-то случайность? Оказывается, и тут мы встречаемся с географической закономерностью абсолютного числа размещения курыканских кладбищ именно здесь, в компактном месте побережья Байкала. Из изученных 542 могил 486 (или 86,35%) находятся в Приольхонье, узкой лентой вдоль побережья Малого моря. Как полагает Б. Б. Дашибалов, высокая концентрация курыканских захоронений вокруг острова Ольхон может свидетельствовать об общем культовом месте, где могли собираться представители различных родовых групп, объединяемые единым общеплеменным сакральным центром. Конечно, довольно необычно считать Приольхонье, а точнее побережье Малого моря, единым местом захоронения курыкан Прибайкалья, но больше в иных уголках Восточной Сибири погребений практически нет, и этот странный факт опровергнуть пока невозможно. А при связи с древнекитайскими известиями о подземно-подводном мире упокоения умерших курыкан на острове Ольхон (где, кстати, в каменном жилище-пещере жил владыка Северного моря и, надо думать, охранитель страшного входа в царство теней) теория эта получает философское обоснование. И уж совсем любопытно, что здесь же буряты размещали жительство Эрлиг Номон-хана — владыки нижнего мира — умерших предков. Его птицеобразный брат Хан Хото-баабай (существо, известное и в мифологии якутов как хозяин Ольхона) помогал ему отправлять в темницу загробного мира души умерших людей. Из свиты Эрлиг-хана шаман Эдимхэй-боо также занимался «умерщвлением» людей путем полонения их греховных душ и препровождением их в преисподнюю. Кстати, согласно древней бурятской мифологии, этот вход в подземный мир именуется «ухэли уудан» — дословно «ворота смерти», возврата через которые обратно нет.

Я не думаю, что все удивительные факты совпадения древних и более поздних по времени сведений о якобы имеющемся в районе острова Ольхон страшном входе в подземно-подводное царство умерших предков являются простой случайностью. Дело, скорее всего, в бытовании древнейшего религиозно-мифологического представления курыканских поморов, отголоски которого дошли до наших дней в старинном шаманском фольклоре их потомков в лице якутов и западных бурят

3. Святые древности Ольхона

ПРИСМОТРИМСЯ к Ольхонскому краю повнимательнее. С курыканами вроде бы все ясно. Существование мифологического представления о далеких предках якутов и бурят, о якобы едином общеплеменном месте захоронения умерших предков, вероятно, не подлежит сомнению, хотя и нуждается в логическом обосновании.

Вообще, попадая на Ольхон, поражаешься не только наличию большого числа археологических памятников данного района, прежде всего могильных, но и какому-то трепетному отношению к ним местного бурятского населения. Неким ранее обитавшим здесь «хара-монголам», или «монгол-бурханам», приписываются типично курыканские каменные стены (городища) и наблюдательные вышки, называемые «шулуун монгол шибээ» — «каменистые монгольские крепости», а также особо большое число надмогильных сооружений.

Оригинальный культ «монгол-бурханов», вероятно, подтверждает этнографическое родство бурят с предками-курыканами либо является живым продолжением ранее существовавших религиозных традиций.

Согласно шаманской мифологии, «монгол-бурханы» («хара-монголы», «шара-монголы», «ута-монголы» и др ) являлись коренными жителями Прибайкалья. Затем при появлении белой березы они либо откочевали назад в Монголию, либо похоронили себя заживо под каменными надмогильными сооружениями. Души умерших превратились в духов-хозяев тех мест, где стояли их юрты и находились кочевья. Поскольку, мол, населения было много, то, естественно, и «хозяев» много: они составляют как бы целое сословие мелких территориальных духов. В этой связи буряты перед постройкой новой юрты обязательно испрашивали разрешение у духа «монгол-бурхана» и делали ему жертвоприношение. Некоторые духи считаются очень свирепыми, злыми, посылают болезни, умерщвляют детей и т.п., требуя постоянных жертвенных даров. Самые жестокие духи «монгол-бурханов» обитают в Ольхонском крае.

Культ «монгол-бурханов» особенно распространен среди кудинских, верхоленских, ольхонских и байкало-кударинских бурят, то есть географически он совпадает с границами бывшего государства курыкан, причем объектами почитания являются исключительно курыканские памятники. В Баргузинской долине аналогичный культ существует по отношению к баргутам (эвенк. корчихол-хори). В устье Селенги «монгол-бурханы» — это будто бы духи убитых в боях «монгольских» воинов. В старину, как пишет Т.М.Михайлов, в каждой местности, в каждом улусе, «чуть ли не в каждой усадьбе» якобы находили места их захоронений, а посему молебны этим духам носили массовый характер. В Тункинской долине есть указания на связь местных некрополей эпохи средневековья с некими китайцами.

Наиболее ярко культ «монгол-бурханов» бытует в Ольхонском крае, где имелся (наряду с Кудинской долиной в Приангарье) едва ли не основной центр курыканского государства, учитывая невероятное обилие памятников их культуры. Обширные некрополи имеют свой культовый термин «олон далса» (букв. «множество прижатых»), в отношении ряда из них бытует развитая шаманская мифология. Так, считается, что в местности «Абзаев утуг» происходило сражение между двумя «хара-монгольскими» родами, и поэтому на огромном кладбище похоронены убитые представители рода эдигей. Оставшиеся в живых члены рода переселились на берега Малого моря и ныне будто бы проживают в бурятском улусе Хурхудский. До сих пор нет удовлетворительного объяснения, почему из 542 изученных курыканских могил 468 (или 86,35%) находятся только на берегах Малого моря.

Если район Приольхонья действительно мыслился как общеплеменное погребальное место курыкан, то вполне логично считать их кладбища священными заповедниками упокоения душ предков. И, вероятно, подобное мифологическое представление существовало, о чем, к примеру, свидетельствует такой отрывок из шаманского призывания «монгол-бурханам»:

Интересно отметить, что в шаманских легендах ольхонских бурят о духах-хозяевах местных урочищ почти постоянно присутствует тема о захоронениях «монголов». Например, существует объяснение о внезапном их «переселении» с острова на юг. То ли само божество грома Угутэ-ноин, то ли шаман Нагребо проявили инициативу, но решение о выдворении древних жителей было принято. Проснулись «монголы» уже за Байкалом, оставив после себя каменные стены, могилы, маяки и т.п., которым местные буряты до сих пор приносят жертвы. Однако оказалось, что переселились-то не останки, а только души умерших. Посовещавшись, Угутэ-ноин и Нагре-бо решили не трогать кости «иноверцев-богохульников». Мол, наступит время, когда скелеты сами уйдут в степи Монголии. Можно себе представить всю экзотичность картины, говорил мне местный краевед М.Н.Ревякин, когда в одно прекрасное утро предки «монголов» встанут из могил и толпы скелетов, гремя костями, пойдут пешком по пыльным дорогам Байкала вслед за своими душами.

Есть, впрочем, легенда о том, что в знаменитой Шаманской пещере у пос. Хужир жил сам Гэгэн-бурхан, повелитель монголов, между прочим, родной брат владыки Ольхона Бохо-тэли. Но нужно было случиться тому, что этот же остров понравился Хан-Хото-баабаю. Долго шла борьба между братьями, пока не решили мирно разрешить спор. Для этого они условились наполнить чашки землею, и, если у кого за ночь она сделается красной, тому остаться на Ольхоне, а другому откочевать на новое место. Желание Хан-Хото-баабая было столь сильным, что он не поленился проснуться среди ночи и подменить чашки в свою пользу. Проснувшийся Гэгэн догадался о подлоге, но спорить не стал. Он отдал «монголам» распоряжение навьючить на верблюдов имущество и разбирать юрты. Следующей ночью во время сна все жители Ольхона были чудесным образом переселены на южную сторону Байкала.

Если строго следовать древним китайским сведениям о Байкале и его птице-китово-драконоподобных божествах, то последние размещаются информаторами в одном конкретном месте — на горе Бэйцзитяньгуй («Небесный столб Северного предела»), находящейся на каменном острове посреди вод Северного моря. В другом месте источника остров этот называют Шэшань («Змеиной горой») и пишут, что на ней водилось много пестрых птиц, которые слетались в огромные стаи и своими крыльями будто бы застилали солнце. «Это было величественное зрелище!» — восклицают очевидцы-рассказчики.

Таким каменным островом посреди вод озера Байкал является Ольхон, где до сих пор очень ярко сохранился культ Шубуун-нойона (Хан-Їутэ-баабая или Ихэ-Шуубуна) — великого орла, считавшегося духом-хозяином острова и всех прибайкальских орлов и живущего в пещере Бурхан. Есть выражение шубуун-ноёд («птицы-нойоны») — групповое название предков нескольких поколений шаманов Ольхона. О них говорили,что эти шаманы имеют «шубуун удха» — «птичье происхождение».

Есть одна старинная шаманская легенда о трех беркутах. Сойдя с неба на землю, пришельцы-люди чудесным образом воплотились в жену хозяина Ольхона и вновь родились в прежнем облике, став царственными птицами вершин острова. По другому варианту, блуждающих посланников приютили ХанЇутэ-баабай (Ута-Саган) и его бесплодная жена Саксагэ-саган-хатан. Их отец — царь птиц — был огромных размеров орлом и вечно сражался с многоголовым ядовитым змеем, выходящим из вод Байкала.

То, что орлы почитались хоринцами в качестве царственного тотемного предка, подтверждает шаманское молитвенное призывание Хан-Хутэ-баабаю, записанное С.П.Балдаевым у байкало-кударинских бурят:

Одним из мифологических представлений о Хан-Хута-баабае является указание на связь его с загробным миром. По одним вариантам легенд это был сын Гужир-тэнгри-брата и заместителя владыки преисподней Эрлен-хана. По другим вариантам — это родной брат Эрлен-хана и даже его заместитель по загробному миру. В его распоряжении находились 3 призрачных дворца и 33 присутственных места, так называемые «ноёни суг-лаан», в которых Хан-Хута-баабай со своими помощниками разбирал дела человеческих душ и решал их участь: вернуть ли к больному телу и бренному бытию или отправить в загробный мир Эрлен-хана.

Т.М. Михайлов считает, что божественный орел Хотой был одним из главных лиц в шаманском пантеоне курыканского населения Прибайкалья, ибо под этим же именем его образ сохранился и у якутов. Когда китайские послы попали на берега Байкала, они, конечно же, увидели культ священного орла-тотема во всем блеске и великолепии. И это понятно, поскольку истоки культа зафиксированы археологами еще у племен эпохи бронзы — раннего железа, и эта царственная птица почиталась всеми тюркоязычными народами Алтае-Саянского нагорья. На озере Байкал амулет в виде головки орла был найден мною при раскопках погребения конца каменного века. Между прочим, древний рисунок «птицеподобного» шамана с бубном и колотушкой, находящегося в состоянии ритуального танца, был мною же найден у входа в пещеру Бурхан, считавшуюся жилищем хозяина Ольхона.

В непосредственной близости от шаманской скалы с пещерой имеется и шаманская роща, в которой издавна сжигали умерших шаманов, и богатая коллекция ритуальных предметов в экспозиции музея пос. Хужир была собрана здесь. В частности, с этой шаманской рощей связаны имена самых больших умерших шаманов (напр. с т.н. «древними хородутскими шаманами»), а гнездящиеся на деревьях орлы — это не что иное, как их души.

Археология свидетельствует об исключительной древности культа мыса Бурхан. Еще Л.П. Хлобыстин в 1964 году впервые отметил, что древние жертвенные приношения от каменного века до наших дней встречаются компактными скоплениями на весьма ограниченной территории. В 1972 году здесь же было обнаружено крупное кладбище людей каменного века, но были ли они шаманами — определить трудно. Ясно одно: в древности соплеменников хоронили не где попало, а на особых святых местах, и таким местом, конечно же, был мыс Бурхан на Ольхоне. Причем, если реконструировать это святое место, то оно уже в каменном веке состояло из большого числа самых разнообразных культовых памятников: пещер, наскальных рисунков, жертвенников, могильников, алтарей и пр., что позволяет считать его, пожалуй, самым крупным и особо почитаемым шаманским объектом на берегах Малого моря. К эпохе курыкан оно уже бесспорно считалось главнейшей святыней Байкала, где «размещались» самые значимые духи-хозяева всей акватории Северного Моря.

Однако я склонен полагать, что не нынешний мыс Бурхан с его пещерой и древним некрополем считался мифическим входом в потусторонний мир. Весь вопрос, кажется, в Малом море. Я уже писал о том, что только по его берегам размещено абсолютное большинство курыканских захоронений. Как показали археологические исследования, оказывается, некоторые некрополи курыкан совпадают с более ранними по возрасту — родовыми кладбищами людей бронзового и даже каменного веков. Расположенные в устьях впадающих в Байкал рек, эти некрополи, безусловно, как и курыканские, подчинялись некоей религиозно-мифической идее, согласно которой Малое море могло мыслиться местом упокоения душ умерших предков. Почему это было связано с Байкалом, выясняется из анализа шаманской мифологии коренных народов Прибайкалья.

4. Место, откуда нет возврата

До сих пор мы говорили о Малом море как о месте упокоения душ умерших предков древних курыкан. Однако, если следовать путем якутского богатыря Юрюнг Уолана, бросившегося в погоню за вероломно захваченной врагами невестой, мы сможем убедиться, что если тот стоял на западном обрывистом берегу озера Байкал, то страшный мифический залив Лэбийэ, конечно же, находился на его восточном побережье. Где могут располагаться здесь обширные песчаные отмели по пути в лесостепной забайкальский край? Более подходящего места, как акватория устья реки Селенги, я не вижу.

Если следовать якутским олонхо, то Муус Кудулу-Байгал хотя и представляется морем, но оно вытянуто и даже узко, так что через него могли перескакивать мифические герои верхом на верном коне. Оказывается, и в бурятской шаманской мифологии это море также представляется не неким бесформенным географическим объектом, а вполне узнаваемо. Почти все предания акцентируют внимание на его вытянутую форму «море-реки» которое имеет переход или до того узко, что богатыри-герои могут свободно перескакивать на лошади с одного берега на другой. А героиня Тэбэк-Ногой-Абаха одной из сказок легко перешла его по спине чудовищной китообразной рыбы, легшей поперек «моря-ручейка».

Этот пресный водоем помещается рассказчиками на земле древних бурят, среди глухой тайги, полной диких зверей, и ковыльной степи со стадами домашнего скота. Зимою гигантское море покрывалось льдом, когда мангатхаи (злые драконоподобные существа) лижут кровь отважных баторов, попавшую на лед, то языки чудовищ примерзают к нему, благодаря чему славные бурятские богатыри убивают врагов родной земли.

Конечно, трудно идентифициpoвать мифический водоем древнебурятских мифов конкретно с Байкалом только на том основании, что иного моря на территории Восточной Сибири не существует. Поначалу исследователей удивляло, почему вплоть до XVII столетия в старинных преданиях не только бурят, но и других народов региона Байкал ни разу не назван своим настоящим именем. Зато в эпоху средневековья азиатские кочевники давали сибирскому водоему титулы, подчеркивавшие его громадное величие среди прочих водоемов Центральной Азии: Далай, Тэнгис, Ламу и др. — «Великий», «Море» и тому подобные. То же значение и в якутском Муус Кудулу (Байгале) — «Beликий Ледяной (Байкал)». И лишь в более поздних вариантах древних сказаний мы встречаем пояснение, что мифическое бело-синее бушующее море как обиталище фантастических существ типа летучих огнеподобных змеев, драконов, страшных рыб, птиц и других чудовищных тварей и есть всем знакомое пресное озеро-море Байкал.

Подобный прием «укрывательства» истинного имени или прозвища конкретного образа за величественным эпитетом в прошлом именовался табу. Но подобное табу применялось только к объектам поклонения людей, чтобы не вызвать гнева почитаемого божества. Когда русские казаки-землепроходцы и участники первых академических экспедиций пришли на берега Байкала, они встретили факт глубокого почитания сибирского водоема в качестве грозного и всесильного божества, принимавшего самое решительное участие в судьбах местных аборигенов. Главное, от чего так настойчиво оберегали поморы европейских пришельцев, — это не называть Байкал озером, но всегда говорить море, в знак уважения и преклонения перед всесокрушающей силой и мощью его природной стихии. Поэтому есть основание предположить: мы не встречаем в древности ныне известного имени Байкала только потому, что внутреннее море Сибири боготворилось всеми местными народами и его «подлинное» название было возведено в табу вплоть до XVII столетия.

Но как все это связать со страшным заливом Лэбийэ предположительно в дельте реки Селенги?

Учеными уже обращалось внимание на то, что начиная с Исаковского этапа неолита до глазковского времени включительно, погребения человека в Восточной Сибири не подчиняются какому-то общему правилу ориентации. Встречаются костяки, ориентированные по странам света, по солнцу, однако северная и северо-восточная ориентировки являются преобладающими. Но если в указанный период еще трудно уловить положение погребенных в связи с общим направлением сибирских рек, текущих на север, то ближе к бронзовому веку это становится бесспорным фактом. Этой же идее, возможно, подчинена и сама конструкция могильных ям, которые имеют, по А.П.Окладникову, много общего с формой эвенкийских лодок-оморочек. Совпадение северной и северо-восточной ориентировок погребений в эпоху неолита с «речной» глазковского времени позволяет предполагать, что уже с исаковского этапа возникло первое неясное представление о «земле мертвых», находящейся где-то на севере, в краю вечного холода и тьмы. К концу неолита эта идея начинает получать уже более четкие формы: географические познания привели древних к мысли, что все сибирские реки, стекающие с Саяно-Байкальского нагорья, текут на север, и что они являются естественной водной дорогой из мира живых в мир мертвых.

Реликтом данной религиозно-мифологической концепции у бурят Прибайкалья является представление о Зулхэ-мурэн — среднем течении р. Лены, считающейся границей между «посюсторонним» и «потусторонним» мирами. Буряты верили, что за Леной, «где-то на севере или северо-востоке», находится царство мертвых, куда уплывали на мифических лодках души умерших предков. Сама церемония «отплытия» называлась «зуулэхэ» (досл. «идти на восток») или отправление на «тот» свет, находящийся на северо-востоке — «зуун-хойно», за р. Леной, в стране стужи и мрака.

Однако этот реликт древнейшей религиозно-мифологической концепции об окружающем мире, видимо, не отражает в полной мере существо вопроса. Имеется целый ряд убедительных данных, позволяющих считать озеро Байкал «морем мертвых», а впадающие в него реки — «реками (дорогами) мертвых» древних родоплеменных групп местного населения. Изучение шаманского фольклора современных аборигенных народов, живущих по берегам Байкала, доказывает реальность существования таких представлений о «море мертвых», куда приплывали в лодках или на плотах души умерших соплеменников. Из них большой интерес представляют эвенкийские легенды. Они гораздо полнее и ярче, чем у бурят, поскольку обитая изолированно в глухих уголках тайги, охотники и рыболовы донесли свой фольклор в «чистом» виде.

«Мумонги хокто бира» (дословно «Водяная дорога-река») еще не так давно старикам-эвенкам представлялась как мифическая шаманская дорога, связывавшая все три шаманских воображаемых мира (верхний, средний и нижний) в единый шаманский мир — Вселенную. В верховьях этой реки («угу буга») находилось, по их представлениям, родовое хранилище перевоплощенных душ «ами» и всесильные добрые божества, дарующие жизнь людям и стадам таежных животных. Среднее течение реки занимал «дулу (дулугу) буга»: это не что иное, как наша реальная земная действительность, в которой живут, охотятся и рыбачат реальные люди, члены одного родового или племенного коллектива. Нижний мир «хэргу (эргу) буга») размещался, естественно, в нижнем течении шаманской реки, и он-то представлялся как мир мертвых — «буни-букит». Когда шаман, совершая обряд проводов души умершего в мир мертвых, привозил мысленно к устью шаманской родовой реки покойного и просил, чтобы предки приняли его в родовое стойбище мертвецов-соплеменников, навстречу выходила сама хозяйка земли мертвых и принимала приплывшую душу в свой род.

Там, в устье шаманской реки, впадающей в «море мертвых», людей ожидал удивительный и загадочный мир. Все в нем представлялось диаметрально противоположным миру живых людей: живое в нем становилось мертвым, мертвое — живым, здоровое превращалось в гнилое, гнилое в здоровое, большое обращалось в маленькое, маленькое — в большое, вкусное и питательное казалось отвратительным и несъедобным, несъедобное — вкусным, поношенное и рваное приобретало форму нового, новое становилось старыми лохмотьями, ломаное и битое чудесным образом обретало форму целого, а целое превращалось в лом.

В свою очередь, все то, что попадало из нижнего мира в средний, в мир обитания живых людей, также меняло свою сущность и обретало диаметрально противоположные формы: вышедшие из нижнего мира существа становились невидимыми и неуловимыми в своей телесности. Так, к примеру, олени, которых порою дарили героям сказок и мифов жители нижнего мира, по прибытии в средний мир оказывались не более, как гнилушками.

Подобно верхнему миру, состоявшему из ряда «земель-небес», нижний мир, по воззрениям эвенков, считался также многоярусным. Там имелись нижние, более нижние и самые нижние земли (воды). На первой из них обитали люди (умершие сородичи), на второй — владыки нижнего мира и божества, на третьей — духи болезней и смерти, прочие всевозможные зловредные существа.

Умершие соплеменники, как верили эвенки, жили в потустороннем мире родами и племенами в стойбищах и продолжали заниматься привычной хозяйственной деятельностью в целях своего пропитания. Одевались они в традиционные меховые одежды, имели те же страсти и недостатки, которыми они славились до своей смерти.

Как я говорил выше, изучая погребения охотников и рыболовов каменного века на территории Восточной Сибири, археологи установили один интересный факт: захоронения эти не имели четкой ориентации по странам света, но зато древние могилы как бы «плыли» вдоль рек вниз по течению и строго соответствовали всем изгибам русла. Кроме того, сами могильные ямы выкапывались в форме тунгусской лодки-долбленки или берестяной оморочки. При раскопках найдены также и остатки сшитой бересты — вдоль стенок ямы. Выходило, что в вырытую могилу иногда действительно укладывали лодку, а в нее — тело умершего соплеменника. Даже сопровождавшие покойника нарочито испорченные вещи были положены в лодку отдельно, словно сородичи отправляли члена своей общины в далекий и невозвратный путь. Испорченные же они были, вероятно, потому, что в потустороннем мире должны обрести свой первоначальный вид и служить хозяину.

Итак, души умерших соплеменников «плыли» в неведомую «страну предков». Но где же она располагалась? Разумеется, вниз по течению рек. И, действительно, поиски дали археологам открытие в устьях Иркута, Китоя, Белой, Оки и других крупных рек Восточной Сибири огромных некрополей, действовавших на протяжении ряда тысячелетий. Причем нужно подчеркнуть, что многие погребения отличались богатством инвентаря. По нему было установлено высокое социальное положение умерших: возможно, что здесь хоронили вождей племен, родов, шаманов и других представителей элиты каменного века.

Следовательно, для населения Предбайкалья последним «пристанищем» для душ умерших предков служила, вероятно, река Ангара. А для населения Забайкалья? Может быть, озеро Байкал?

Думая так, ученые провели исследования в устье Селенги и действительно обнаружили близ деревни Фофаново огромный некрополь, самый крупный за Байкалом, общее число могил в котором исчисляется за сотню. Значит, Байкал мог и в самом деле представляться местом последнего упокоения душ умерших, а устье Селенги — входом в страшное и темное царство теней, о чем, собственно, и говорит древний якутский (курыканский) шаманский фольклор.

Важным доказательством существования в шаманской мифологии каменного и бронзового веков концепции о «реке-дороге» мертвых являются наскальные рисунки. Серия изображений лодок и людей в них с молитвенно поднятыми руками имеется, к примеру, на скалах у с. Шишкино в верховьях р. Лены. Интересно, что под одной из лодок помещена лосиная или оленья фигура самца.

Культовое содержание данной группы изображений, как считал А.П.Окладников, не подлежит сомнению. На это прямо показывает положение рук человеческих фигур, воздетых к небу в общеизвестном ритуальном жесте молитвы, обращения к Небу, божествам верхнего мира. Образ лося или оленя, сопровождающего лодки мертвых в их плавании в потусторонний мир, также известен в шаманском фольклоре народов Сибири. Это, безусловно, хорошо знакомая по древним мифам фигура лося (оленя) — обитателя нижнего мира, а также образы ныряющих в волнах «реки мертвых» оленьих «быков» эвенкийских погребальных заклинаний и страшных лосей кетской легенды об оленихе, владычице преисподней Хосядам, окаменевшей посреди Енисея.

В свете сказанного я по-иному теперь оцениваю смысл обнаруженного мною интересного культового комплекса начала бронзового века на Шаманском мысу, что узкой каменной грядой далеко выдается в озеро Байкал на его южной оконечности. Помимо довольно крупного могильника, где умершие лежали в лодках-оморочках при наборе бытовых и промысловых орудий, уложенных, вероятно, в походные сумы, здесь было найдено крупное святилище над входом в полузатопленную пещеру. Фасад ее украшал большой рисунок оленя-самца. Не может ли все это представлять собой иллюстрацию шаманского мифа о «мире мертвых», а сама пещера — это тот самый вход в преисподнюю, который «охраняет» ее дух-хозяин.

Подобных мест, так сказать, узкого родо-племенного значения, на Байкале было несколько. У жителей Приольхонья, естественно, аналогичные функции несла пещера Бурхан на Малом море, с рисунком «птицеобразного» существа на фасаде и крупным некрополем на берегу. И, конечно же, не случайно, что такие же неолитические могильники расположены в устьях впадающих в Малое море рек.

Что касается «драконоподобной» ипостаси владыки преисподней, о чем говорят древнекитайские летописцы и шаманский фольклор народов Прибайкалья, то и здесь нечему удивляться. На петроглифе у с. Шишкино и на «селенгинских» наскальных изображениях Забайкалья эпохи бронзы тема драконов же присутствует, получив большое распространение с приходом хуннов во II веке до н.э. Постепенно дракон этот вытеснил из шаманского пантеона древнейший образ мифического оленя и занял одно из центральных мест среди божеств озера Байкал.

(Газета «Правда Бурятии»,
6, 7, 9, 12 августа 1997 г.).