Мы сидим в рабочей комнате кинокомпании «Сахафильм». Он, режиссер Багынанов, дает последние перед отъездом в Амгу задания своим помощникам. Лето пришло, господа! Значит, экономя каждую солнечную минуту снова надо в омут с головой, в съемочные хлопоты, который сейчас важнее и главнее всего. Успеть бы... Успеть!

Я смотрю на лицо этого еще молодого, полного сил и желаний человека и удивляюсь, читая в его очень глубоких черных глазах усталость и мудрость старика, который, кажется, уже пережил все, чтобы, засучив рукава, взяться и сделать что-то новое, хорошее и по-крестьянски очень крепкое. И, глядя на него думаю, что самое большая и главная «багынановская работа» еще впереди — ждать и ждать. Жаль, что у наших якутских кинематографистов нет пока нормальной технической базы, нет аппаратуры и павильонов, нет даже... денег. Но они не унывают, где-то что-то находят и работают. Молодцы! И вот я спрашиваю у него:

— Трудно, геннадий?

— Труднее не бывает. Но... надо.

— Надо. Хорошо. Теперь расскажи о себе.

— А я... между прочим, я ведь москвич.

— ?!

— Я родился в Москве в 1964 году. Мои родители были тогда студентами театрального училища имени Щепкина. Так что с ранних лет я, в артистической среде.* Моя мать, Зоя Петровна Багынанова — артистка Якутского драмтеатра, а отчимом был режиссер Федот Федотович Потапов, человекизвестный в нашей республике.

— А кто же, Геннадий, твой родной отец?

— Он умер. Давно. Был «щепкинцем», артистом... Это Геннадий Сивцев.

— Геннадий?! Так он, был моим другом... Мы часто встречались в те далекие шестидесятые годы — я тогда был студентом ВГИКа — и подолгу беседовали, говорили о постановках, об искусстве... Он мне подробно рассказывал о своих первых актерских ролях советовался. Мы мечтали о будущем якутского национального театра, начисто отрицая модную в те времена мысль о гибели сценического искусства. Потом мы с Геной встречались в Якутске...

Так родным твоим отцом был Гена Сивцев? Я, признаться, приятно поражен! Хорошо. Это был талантливый, подающий надежду человек. Жаль что он так рано ушел из жизни. Так что же дальше, Геннадий Геннадиевич? Как складывалась ваша личная жизнь? И как Вы пришли к кино? Расскажите.

— И вот я... в 80-м уехал в поселок Абагу Амгинского района, где закончил среднюю школу. Хотел там остаться, работать трактористом, но родители забрали меня летом с собой в Якутск, где начинался новый набор студентов в Щепкинское театральное училище... Учился в Москве, познавал азы актерского мастерства и, закончив училище в 1985 году, сразу уехал служить в армию — в Бологое под Ленинградом. Отслужив как положено вернулся на родину, и стал работать в Нерюнгринском театре. Вскоре женился — на артистке Якутского драмтеатра Лене Сергеевой. В Якутске устроился редактором молодежной редакции «Эрчим» на телевидении. Та-ак вот.

Геннадий замолчал, долго смотрел в окно, как бы вспоминая о недавнем прошлом.

— Ну, а дальше? — продолжаю я пытать режиссера. — Когда же кино началось у тебя?

— Дальше... Три года проработал актером в драмтеатре. Театр — это все-таким более «мое кровное», чем телевидение. Ну, а кино... Позвал меня как-то Алексей Романов — он тогда начинал свой фильм «Орто Дойду» — в качестве ассистента режиссера. Так я попал в 1990 году в ТОО «Северфильм». А потом, через год, оказался в стенах ВИПКК. Расшифровывается как Всесоюзный институт повышения квалификации киноработников.

— Та-ак. А кто был твоим мастером по кинорежиссуре?

— Довольно известный в киномире человек — Булат Мансуров. Группа у нас подобралась очень интересная, периферийная. Были из Кавказа, Бурятии и семеро ребят из Татарстана. Из Якутии я был один. Нас так и прозвали — «Курс малых народностей». Окончив учебу, приехал в Якутск и начал снимать дипломный фильм — «Тєлєрўйўў», что переводится на русский язык как «освобождение» или «отсоединение». Это немой игровой фильм, снятый на черно-белую кинопленку. Как все снимали на заре киноискусства. Я хотел постичь подлинный язык, специфику кино и начал с того, с чего начинали все великие мастера-классики советского кино. Полезно в самом начале делать такие немые фильмы, я думаю. Однако, закончив работу, я к Мансурову в Москву не поехал защищать свой дипломный фильм. Почему? Да все потому, что денег у «Сахафильма» не оказалось. Так и живем. Может, нынче поеду, если найду деньги. Кстати, у Мансурова учится и наш земляк Коля Васильев. Он сейчас, в Якутске должен снимать дипломный фильм.

— Колю знаю. Это сын моего покойного друга режиссера и актера Анатолия Ивановича Васильева, с которым мы планировали снять фильм о Василии Манчаары.

— Приехал сюда, закончив и Владислав Гаврильев. Его студенческий дипломный фильм взяли, говорят, на Московский международный кинофестиваль. Это большая удача. Молодец.

— Так, Геннадий, твой второй игровой фильм называется...

— «Єтєх», что значит «место, где раньше жили предки» или «пепелище».

— Звучит, конечно, довольно печально. О чем же этот фильм?

— Фильм о трех поколениях саха. Фильм-размышление, так сразу и не расскажешь. Вы смотрели, конечно?

— Смотрели. Мне он понравился, как и первый — «Тєлєрўйўў».

— Снимали «Єтєх» уже на киностудии «Сахафильм», где я с 1992 года числился штатным режиссером с зарплатой. Тогда мы находились в деревянном кинотеатре «Мир» по улице Кальвица. Сейчас этот дом снемли.

«Єтєх» я уже снимал на цветную пленку «Свема», которую проявлял в Москве. Монтаж делали на «бетакаме» (БТК), пересняв материал на видеопленку. На телевидении. И вот в 1993 году из ВГИКа вернулись досрочно два студента-кинооператора. Это Дима Никифоров и Юра Бережнев. Вернудись домой потому что не смогли оплатить дальнейшую учебу. Везде все решают деньги. Плохо.

— А сейчас эти ребята где?

— Дима работает на НВК, а Бережнев у нас, в «Сахафильме».

— Как дальше все сложилось у вас?

— Взял Диму Никифорова к себе — снимать мой «Єтєх». Были трудности с аппарурой, с проявкой пленки.... Не все отправленное в Москву возвращалось, часть терялась где-то. Еще сложнее с монтажем. В моих фильмах, как видели, порой нет необходимых кадров, кстати, снятых нами здесь, в Якутске, но не попавших в фильм не по нашей вине. Так вот и барахтаемся.

— А как вы, например, снимали сцены в балагане? Наши готовый интерьер?

— Нет. В кинотеатре «Мир» мы сделали своими руками что-то типа съемочного павильона, где из пенопласта построили макет балагане. Это когда снимали «Тєлєрўйўў». Потрудились художники — Петя Бояркин, Федя Александров, Женя Максимов... Эти ребята фактически могут все, но...

— Понятно. Теперь расскажи, Геннадий, подробно о своем первом фильме «Тєлєрўйўў».

— Ну... Сценарий написал я сам, взяв за основу якутскую легенду об Омоллооне. Был такой в древности боотур, известный человек. Но я несколько изменил. Фольклорный материал заметно углубил в сторону философскую. По сюжету легенды — это два друга, а в моем фильме они случайно встретились. Чужие, не похожие друг на друга мужчины. Один охотник, человек старых патриархальных традиций, верующий глубоко в духов вод, земли и леса. А втором — молодой, крещенный по-христиански. Новый человек. У него другое мировоззрение, другой, как сейчас говорят, менталитет. Вот отсюда и весь конфликт. Кроме того, я учитывал политическую атмосферу Якутии 1992-го года, когда уже не было в нашем обществе четкости во всем и стабильности. Все как-будто рассыпалось, рушилось. У общества не было конкретной перестроечной программы и никто толком не знал, что теперь делать и куда идти. Заговорили о суверенитете... Помните, как Нерюнгри и Мирный хотели вообще отделиться тогда от республики. Хаос образовался, одним словом. Но ведь раньше, в XVIIи XVIII веках, у нас якутов, тоже происходили качественные социальные перемены. С приходом русских на Лену многое изменилось. Тогда пришло другое время; другая вера, другие ценности и понятия. Это жизнь. Диалектика! Все у нас меняется, не стоит на месте. И вот в фильме один из героев — с христианским крестом на шее, а другой, охотник, верит в своих языческих идолов-божков. У него в юрте висит идол, дух-хранитель его дома, его благополучия и счастья. Иногда видевшие эту работу обвиняют меня, в жестокости. Там льется кровь, это правда... У кинорежиссера Киры Муратовой на Берлинском международном кинофестивале спросили: «Почему много смертей в Вашем фильме? Ведь это очень жестоко? Она ответила: «Это смерть не физическая, а смерть, скорее всего, психологическая, внутренняя». И в моем фильме, женщина, предавая своего мужа символически снимает с рук своих украшение «бєгєх». Это ее внутренняя перемена. Она сознательно разрушила весь свой прежний мир. И переменившись, изменившись, — она внутренне умирает. Перемена, измена — это всегда смерть, и возврата к прошлому нет.

— Но почему охотник, догадавшись об измене жены, не убил молодого соперника? Это было бы в духе того жестокого времени. Он, опозоренный муж, дает в руки соперника лук со стрелой и вызывает его на поединок дуэль у якутов было такое раньше?

— Скорее всего, нет. Не вызвал бы на дуэль. Тут я тоже отошел от нравственно-бытовых и этнографических канонов сознательно. Здесь мой герой-охотник является человеком Природы. Он чистый душой, прямодушный и честный якут. Он хочет все по-справедливости, без коварства и грубостей. Заместив в юрте, что его дух-идол повернулись ликом к стене, он понял все: «Вот грех, вот измена!» А идол — это дух-хранитель дома, а нельзя его трогать никому. Даже жене. Таков был его, честного охотника, Закон. Идол — это символ, и, вообще, фильм я строил на образах-символах: «бёгёх», лук, стрелы, тетива рвущаяся... Крест тоже. И мне было важнее в картине показать взаимоотношения героев, их внутреннее состояние, переживания. Мне было важнее выдвинуть на первый план самих актеров, выявить их суть, подать их игру. Интересно то, как они слушают друг друга, смотрят... Фильм-то немой, и в этом вся особенность его. Потом я думал об особенностях нашего национального якутского кино. Есть фильмы японские, американские, итальянские... Они разные. Так и должно быть. Я думал о специфике, темпо-ритме якутского фильма, думал о том, как показать характер саха, как он должен выглядеть на экране. В этом была моя настоящая творческая задача. И прежде всего превалировать должна не внешняя форма, а своеобразие внутреннего содержания национального материала. Думал о создании определенной атмосферы, атмосферы каждого кадра.

— Я считаю, что тебе, Геннадий, это удалось. Удалось показать якутов как якутов. Хорошо передана атмосфера той далекой эпохи, когда у охотников вместо ружий были луки и батыйа.

Кстати, что же дальше у наших героев произошло в этом фильме?

— Охотник зовет соперника на поединок. Но там есть такой момент интересный. Когда охотник натягивает тетиву то она коварно обрывается, рвется. А молодой соперник тоже стреляет из лука и убивает его. Но обрыв тетивы в ответственный момент — это рок, его судьба. Он, охотник, должен умереть, ибо время его ушло. Все предрешено. Но я хотел показать этой еще через браслет «бёгёх», когда женщина снимает их с рук. Не все, к сожалению, у нас получилось. Много было операторского брака, и то, что было снято в самом начале — брак. Одни черные, испорченные куски пленки. Чья тут вина, не пойму. Ведь Отправляли на проявку в Москву. А по сюжету в начале на парня нападают двое вооруженных разбойников, которые ранят его, грабят снимают всю одежду. Охотник это видит со стороны. Грабители, заметив его, нападают теперь на него. Схватка. И охотник, сильный и ловкий, убивает обоих нападавших. Потом он поднимает раненого парня, приивозит в свою юрту. Спасает его от гибели. Нет в фильме и отдельных, очень нужных для общей архитектоники фильма, кадров. И тоже из-за брака кинопленки. В таких важных «мелочах» и трудности нашего якутского кино.

— А если этот фильм снять сейчас заново?

— Если снимать заново, то только как полнометражный фильм. Но мне возвращаться к отснятому... Не знаю. Пока не хочется.

— Теперь расскажи о втором фильме «Єтєх» я снял по пьесе драматурга Семена Ермолаева. Но опять же переиначил несколько как с легендой об Омоллооне. Здесь я работал вместе с людьми близкими мне по духу, которых я хорошо знал. Пригласил профессиональных актеров драмтеатра —Анатолия Николаева, Ефима Степанова, на роль молодого поэта — Васию Слепцова... Здесь три героя, как в фильме «тєлєрўйўў! («Освобождение»). Это старик-олонхосут, мужчина-бунтарь и юноша-поэт. Три поколения, три судьбы. Старик-олонхосут, которого очень убедительно сыграл Ефим Степанов, это символ-образ прошлого якутов, дореволюционной, патриархальной жизни. Силип, бунтарь-одиночка, являет собой уже время революционное, бурное, взрывное. А поэт — это, новое поколение якутов, наше поколение. Сюжет очень прост: Силип и юноша бегут от беды, увязая в снегу, по пустым и холодным аласам. Старший ведет парня к жилищу старика-олонхосута, своего земляка. По пути они спорят, не найдут никак общего языка. И вот они добрались до ётёха, а там уже одни резвалины остались. Старик двно умер. Надежда умерла. Опечалился мужчина, грустно стало ему. Он вспомнил, каким добрым и мудрым был олонхосут, как он помогал ему в детстве. Теперь таких стариков, пожалуй нет. А Силип, в моем понимании, представитель поколения первых якутских коммунистов-революционеров. Он в фильме критикует старика за темноту его и отсталость. Нельзя так жить! Вот, мол, мы новые люди все в жизни изменим, сделаем по-своему. И каждый, естественно, прав в своем убеждении. Здесь столкнулись три разных исторических этапа, три эпохи в одном фильме. И вот Силип попадает в тюрьму. Он репрессирован властью как Аммосов и Ойунский в свое время. Такова была участь первых бунтарей и революционеров в 30-ые годы. Но Силип, выйдя на волю, все-таки стремится к родному заброшенному очагу — ётёху старика. Это его родной алас, разоренный дом. Но совсем по-другому ведет себя юноша-поэт. Он свободен ото всех и ото всего. Для поэта, для творческого человека нет границ и преград в осуществлении, в реализации своего вдохновения замыслов и дел. Он делает это даже тогда, когда ему запрещают и ограничивают. Это является позицией молодого человека, нового человека. С перестройкой, когда все перемешалось и началось неброжение умов и поиски истины, некоторые ощутили ностальгию по ценностям Прошлого, алассам и ётёхам предков. Таков Силип. Но возврата к Прошлому нет, и это надо понять и принять. Старик-олонхосут умер. Да, были у нас великие люди, олонхосуты и писатели, но их уже не вернуть. Ау среднего поколения якутов (это Силип) получился трагический разрыв. Они растерялись — ни туда, ни сюда. Они, революционеры и коммунисты, не донесли до нас, молодых, священный огонь стариков. Эстафеты ценностей не получилось, ибо все прошлое активно охаивалось ими и разрушалось. (Вспомним слова коммуниста, известного человека: «Я против олонхо поднимаю кулак!» Вот так и жили в советское время). А поэт в фильме — это новое, молодое поколение, которое ищет свой другой путь. И найдет. Ответственность в обществе скоро грузом тяжелым ляжет на наше поколение. Это молодые артисты, художники, музыканты, режиссеры... В фильме Силип остается на ётёхё один и должен умереть, ибо ему некуда теперь идти. А Поэт, парень настырный и талантливый, уходит от ётёха, идет по снегу прочь, своей дорогой уходит. Таков финал моего фильма. Во время съемок, кстати, вышли — шестьдесят дет спустя! — стихи поэта Ивана Арбиты. И Поэт наш читает его стихи — абстрактные, совсем другие, не принятые своим временем. Этот фильм и про Арбиты тоже.

— А у Ермолаева в пьесе как было?

— У него была, как говорил, другая идея, другие выводы.

— Хорошо. Теперь, Геннадий, поговорим о твоем последнем, третьем фильме — «БиЇирэм».

— «БиЇирэм» переводится как «особое, интимное, доверительное». Это то, что возникает у людей близких, хорошо знающих друг друга. Но это, в отличие от двух первых, совсем другой фильм. Я взял обыкновенную, реалистическую «совковую» пьесу с комедийными уклоном, и здесь никакой философии нет. Я хотел попробовать себя в другом жанре, показать сельскую жизнь в комедийном ключе. Хотел создать атмосферу тех 70-х годов, когда мы были все чище, проще и доверительнее друг к другу. Отсюда и название фильма — «БиЇирэм». Я хотел показать духовно чистых, прямодушных людей якутского села той эпохи. Сейчас люди изменились, стали другие. Можем, в этом проявилась моя ностальгия по юности, детству... Хватит, я думаю, сейчас снимать чернуху — все грязное и плохое. Фильмы сейчас должны пойти чистые, прекрасные по своему содержанию. Но с «БиЇирэм» у меня получилось не так хорошо.

— Почему?

— Жанр от меня убежал. Осознал, что я не комедийный режиссер. Комедии снимать очень сложно... Надо родиться таким, как режиссер Гайдай или Рязанов. Но, ничего. У меня сейчас будет другое. Начинаем новое дело.

— Четвертый фильм?

— Да. Бужем снимать фильм по повести Петра Тобурокова «Тўµµўў кыыс» — «Ночная девушка». Это уже про любовь. Это будет наше время и наши современники. Все рассказать пока не могу... На днях едем на натурные съемки в Амгу. Вот и все, что я хотел вам рассказать.

— Спасибо, Геннадий. До встречи!