Матыйаас (сердито). Нет, отец... Нет! Я не согласна. У него есть жена... Зачем ему вторая? Потом, отец мне нравится другой человек... Другой.

Ырыа. Другой? Кто это?

Матыйаас (помолчав). Манчаары. Я только с ним... С ним!

Девушка убегает. Старик, обиженно бормоча, идет к гостям Чоочо. Амгинский князь все понял, тихо выругался с досады.

В ГОСТЯХ У ТУРААХА. ВЕЧЕР

Глухой еловый лес. У своего жилища-холомо Тураах раскалывает топором дрова для очага. Увидев двух юношей на тропинке, он быстро забежал в холомо, прикрыл ветошью вареное мясо в котле — спрятал подальше. Молодые люди заходят в жилище, здороваются. Манчаары разглядывает странную «берлогу» разбойника: узкое слюдяное окошко, шкуры на нарах; на закопченных стенах висят черепа хищных птиц и зверей — охотничьи трофеи. На видном месте, над очагом, висит большой нож хозяина в сверкающих ножнах.

Тураах (недовольный). Кого ты, Нюкуус, привел?

Нюкуус. Друга хорошего своего. Манчаары зовут.

Тураах (внимательно смотрит на юношу). Полагаю, ты сын Седэрэ Быттааны? Не так ли?

Манчаары. Да-а.. Сын его.

Тураах. Знал я, парень, отца твоего... Жаль, что умер он рано. Хороший мужик был, помог мне однажды.

Манчаары. Чем же... помог тебе? Интересно.

Тураах. Зимой это было, в самые крещенские морозы. Поймали казаки меня, связали и повезли как был — без шапки, без руковиц. А холодно чертовски! Так вот Быттааны, отец твой, встретил нас в пути и шапку беличью и руковицы — все мне отдал. Спас меня этим — замерз бы вконец.

Хозяин достал спрятанное в углу мясо, выложил все перед гостями. Затем он взял со стола пустую бутылку, потряс перед ними.

Тураах. Жаль! Кончилось вино-то. Как выпьешь его, так словно кровь в жилах теплеет... Легко и радостно на душе! Вы пили?

Нюкуус. Нет еще, не пробовали. С Манчаары в город хотим нынче съездить... Погуляем чуток в кабаке, повеселимся. Попробуем.

Тураах. Я-то свое отгулял — не молод давно. Теперь ваша очередь резвиться-куражиться. Сай! Ну, берите мясо — ешьте. Вку-усное, скажу. Жеребятина!

Манчаары снимает со стены нож Турааха, пробует на палец остроту. Нюкуус, прямо руками хватая жирное мясо, жадно поглощает дядино угощение.

Манчаары (восхищенно). Ого! Какой острый нож! И давно у тебя это, Маппый?

Тураах. Давно. Я ведь охотник. Как мне в лесу без ножа? Нравится?

Манчаары (с жаром). Подари мне свой нож, Маппый! Во сне я вижу его постоянно, с тех пор как у тебя на ысыахе увидел. Отдай!

Но Тураах молчал, думал о чем-то.

Нюкуус (вытирая жирные губы). У тебя же, Маппый, еще один есть такой... Подари ему этот.

Манчаары. А хочешь, отдам тебе за него свой пояс наборный? Это самое лучшее, что у меня есть. (Снимает).

Тураах (смотрит пристально). Пояс свой, говоришь? Нет, сынок, не нужен мне твой пояс... Должен я, Манчаары, отцу твоему... жизнью-здоровьем своим. Сам знаешь, что за добро надо добром отплатить. Так учит нас жизнь. Бери этот нож! Я дарю его тебе, парень. Он твой.

В ИНОРОДНОЙ УПРАВЕ. РАЗГОВОР

Чоочо сидит в кресле головы улуса в дальнем конце длинного стола. На стене в золоченной раме висит портрет царя Николая I-го. В красном углу, на полке блестят иконы. На крайней наре, у выхода, сидит шаман айыы Тэппэк. Писарь громко читает новый правительственный указ.

Суруксут. «...по изследованию Инородной Управы и старосты родового управления, если кто обличится в шаманских действиях, то за первый раз сажается под стражу на трои сутки... а за второй раз и более наказывается при сходке народа лозами и отдается под присмотр благонадежных родовичей». Тут еще написано...

Чоочо. Хватит, Макаар. (Шаману говорит). Так по-русски написано в указе, что я тебе подробно изложил. Теперь, Тэппэк, ты знаешь, что шаманить тебе царский закон запрещает. (Показывает рукой на иконы). Ты, догор, новую веру, крещение в церкви должен принять. По-уму.

Тэппэк (поднимается с места). Скажу тебе, Чоочо, что от веры своей, от Айыы Тангара не отступлюсь. Не нами это придумано было, а предков наших священный закон. Так было всегда и будет! Вот что я вам, тойоны мои, скажу напоследок. Я ухожу. Бырастыы.

Направляясь к выходу, у порога шаман лицом к лицу встретился с Манчаары. Оба остановились, посмотрели друг другу в глаза... и юноша, чуть смутившись, быстро прошел мимо шамана айыы.

Чоочо (глядя на Суруксута). Каков, а?! Не понимает, что время шаманов айыы ушло, кануло в пропасть. Ну, ничего, ничего... Поживет — поймет!

Суруксут. Нет, не поймет. Строже бы с ним... С арангасами да кэрэхэми шаманскими надо, кулуба, кончать. Покойников на деревьях «хоронить» тоже указом царским запрещено.

Чоочо. Ладно, мы еще подумаем об этом после. (Увидел вошедшего в юрту Манчаары.) А-а, пришел наконец-то! Что расскажешь, племянник? Молчишь? Опять по улусам соседним таскался, бегал по играм разным да ысыахам? Гуляка!

Манчаары (хмуро). Ладно, абага, уже слышал от тебя про это. Звал-то меня зачем?

Чоочо. Вот что, догор... Ты уже не мальчик, и игры играть эти бросай. Хочу тебя, как толкового молодого человека, к делу приобщить. Держать хочу тебя, Манчаары, около себя. Помогать мне будешь.

Манчаары. Ну, это можно. Дело-то какое?

Абага берет со стола большой конверт с сургучной печатью, протягивает племяннику.

Чоочо. Поедешь в Якутск, передашь это письмо и деньги купцу Роману Игнатьеву... Дождись ответа и сразу, не задерживаясь в городе, возвращайся обратно. Дом купца стоит на Малом базаре, рядом с Кружало. Спросишь его там. Понятно?

Манчаары. Понял, абага. Передам.

Чоочо. Если ты быстро и с толком справишься с этим, то отправлю тебя на паузке-аале в Олекму. Товар привезешь оттуда. Ну, догор, с Богом!

Кулуба крестится, бьет поклоны Христу. Манчаары с конвертом дяди быстро выбегает из юрты.

ГОРОД. В КАБАКЕ

В толпе гулящих мужиков и женщин сидят Манчаары и Нюкуус. На столе перед ними — початый штоф с водкой, остатки вяленой рыбы. В дальнем углу кабака громко наяривают музыканты. Заведение гудит от топота ног танцующих и разухабистых с присвистом песен. К заметно охмелевшим парням, вихляя бедрами, подходит какая-то пышнотелая красивая женщина. Она, загадочно улыбаясь, игриво подмигнула Манчаары.

Женщина. Как зовут-то тебя, мил-дружок? Не видала я что-то тебя тут раньше...

Манчаары (растерянно). Меня?.. Зовут Василий. А ты кто такая?

Женщина. А вот налей-ка мне чуток водочки, тогда скажу.

Юноша наливает ей, угощает. Чокнувшись кружками, они втроем выпивают.

Женщина. Меня Агашей зовут. А ты, милок, умеешь плясать?

Манчаары отрицательно мотает головой.

Нюкуус. Не-е... Мы, Агаша, у себя в наслеге только осуохай танцуем. Научи!

Агаша. Научу. Пошли-ка, милок!

Она схватила Манчаары за рукав, насильно выволокла его к танцующим.

Агаша. Давай, Вася, танцуй! Делай руками-ногами как я! Давай! О-о-ох!

Манчаары пьяно подпрыгнул и, подражая плясунам, стал лихо выкаблучиваться под звуки флейты и барабана. Разгоряченная вином и танцем, Агаша вдруг крепко обняла его, обалдевшего, и поцеловала в красные губы. Манчаары, удивленный, ошалело уставился на нее. Тут женщина, опомнившись, расталкивая гуляк, кинулась к выходу... Манчаары — за ней. Красотка на улице остановилась, словно поджидая его. Юноша тотчас подскочил к ней и крепко обнял, но тут она, громко вскрикнув, вырвалась из его объятий и, выронив на тротуар свой шелковый платок, побежала... Манчаары подобрал это, кинулся догонять ее. Но тут чья-то сильная рука схватила его за воротник рубахи.

Мужчина. Стой! Жену мою... грабить?! Отдай платок!

Манчаары (испуганно). Нет, нет... Я по... поднял это, хотел отдать ей... Убежала!

Тут как раз подошли полицейские, скрутили парня, потащили в участок. Нюкуус, увидев все это, спрятался за забором. Он испугался.

Манчаары (упираясь). Не виноват я... Отпустите... отпустите!

Мужчина. Он врет, подлец! Я все видел.. В острог его! Р-разбойник!

НА ПОКОСЕ. ПОЛДЕНЬ

У кургана местности Одур Чоочо с работниками (все в белых одеждах косарей) косят густую приозерную траву. Чоочо, широко размахивая, умело орудует косой, идет первым в группе. Он улыбается: нравится кулубе это истинно мужское занятие. За курганом возвышается большая травяная ураса сенокосчиков. У дымящегося костра Маайа хамыйахом переворачивает варящиеся в котле куски мяса, затем снимает с железных подставок зарумянившиеся «якутские» лепешки. Тут неожиданно к урасе подошла Матыйаас, смущенно поздоровалась с матерью Манчаары.

Маайа. Кэпсиэ... Ты откуда это, тойуом?

Матыйаас. Да вот я.. Теленка ищу своего... Беленький такой. Не видели?

Маайа. Нет.. Может косари наши видели. Спроси.

Матыйаас. Нет, Маайа... Не хочу с хозяином говорить. Я лучше пойду.

Маайа. Да ты, тойуом, не спеши... Садись, поговорим. (Протягивает ей горячую лепешку). Поешь-ка.

Матыйаас. Спасибо, не хочется... Я вот.. Манчаары приехал из города?

Маайа. Нет еще... Сама вот беспокоюсь: не случилось ли чего? И Нюкууса нет.

Матыйаас (отвернулась). Значит, не приехал.

Девушка встала с места, засобиралась.

Маайа. Подожди, тойуом, не спеши. Приедет Манчаары... Загуляли должно быть они в городе. Ты, Матыйаас, прости меня, но я хочу у тебя напрямик, по-честному спросить... Я знаю, ты встречаешься с моим сыном. Так что же дальше? Что ты думаешь о нем?

Но тут показались скачущие к урасе галопом всадники — Кенчех и Нюкуус. Юноши быстро подъехали, спрыгнули, привязали лошадей к коновязи.

Маайа. Нюкуус, а где Манчаары? Почему ты один?..

Нюкус виновато отвел в сторону глаза, думал, как все объяснить матери друга.

Кенчех (с хмурым видом). Беда, Маайа, случилась... Нашего Манчаары полицейские посадили в острожную тюрьму... За воровство.

Маайа. Как... за воровство?! Ты что мелешь... Ну-ка, расскажи, Нюкуус, что там, в городе, с ним произошло? Говори!

РАЗГОВОР В ХОТОНЕ

Сайылык головы улуса Чоочо. Тихий летний вечер. У дымокуров-тюптэ, спасаясь от комаров, лениво помахивая хвостами, стоят коровы и быки. Окутывая юрты и амбары, стелется сизый дым по аласу... Слышится лай собак, крики детей.

Манчаары (тихо). Матыйаас, не бойся... Это я!

Матыйаас узнала его, вышла из укрытия, потом, отвернувшись, заплакала.

Манчаары. Ты плачешь? Не рада видеть меня? Почему?

Матыйаас. Я знаю... Я все знаю уже... что ты в городе... Украл!

Манчаары. Да, я убежал из острога. Но я не крал ничего... Не виноват. Ты веришь?

Матыйаас. Люди не зря говорят... Правда это. Уйди... Не хочу! (Убегает).

Юноша вновь догоняет ее, загораживает путь.

Матыйаас. Нет! Не верю... Нам Нюкуус все рассказал, как ты там в кабаке... с женщиной этой... целовался!... (Плачет). И платок этот... Нет! Не пойду я замуж за тебя. Ты грех большой совершил... Виноват. Пусти!

Она вырвалась, убежала. Манчаары остался один.

В ДОМЕ ЧООЧО. УТРО

Хорошо, красиво в большом «русском» доме головы улуса Чоочо: городская мебель, картинки на стенах, подсвечники бронзовые везде... Жена головы, Кэтэриис, дородная красавица, наливает чай из пузатого «польского» самовара. Суруксут Макаар, удобно устроившись на мягком диване, читает толстый журнал.

Чоочо. Говорят, что этот баранак, Манчаары наш, из острожной тюрьмы убежал. Казаки ищут его.

Суруксут (отложив журнал). Куда он, неуч, убежит-то? Только сюда, в родной Арыылаах. Поймают, конечно. Тюрьма неминуема. Кстати, сколько ему лет, Чоочо, племяннику вашему?

Чоочо (отхлебывая из блюдца чай). Да... скоро, должно, восемнадцать негодяю... Осенью исполнится.

Суруксут (задумчиво). Восемнадцать значит... Да-а, получается.

Чоочо. Что получается?

Суруксут. Ты ведь, Чоочо, сейчас являешься законным попечителем его, доверенным. И налог, елбюгэ, за землю покойного брата, Быттааны, платишь ты уж подряд девять лет. Не так ли?

Чоочо. Ну, так вроде... А что?

Суруксут (поднимается). А то, что теперь... Если Манчаары сейчас надолго засадят в тюрьму, то... То земля отца его, Арыылаах, целиком перейдет по закону тебе, кулуба. Вот так получается!

Чоочо (удивленно). И это, значит, по закону все будет мое? (Смеется). Толково.

Тут жена головы, увидев кого-то в окно, испугалась, засуетилась.

Чоочо. Кого это ты, Кэтэриис, в окно увидела?

Кэтэриис. Манчаары сюда идет. Грязный какой-то, худой... Тыый!

В гостиную, постучавшись, входит Манчаары, стоит у двери.

Чоочо. Ну, что расскажешь, племянник? Хорошо там, в остроге?.. Мы уже знаем тут все про тебя. В городе отменно отличился и тут тоже успел с дружками дела натворить. Молодец!

Манчаары. Помоги, абага... Оговорили меня. Не крал я... не брал этот платок... Не виновен! Поверь!

Суруксут (усмехаясь). «Не брал» говорит. Дело тут темное... Да-а.

Чоочо. А где конверт с письмом? Где деньги? Ты передал все купцу Игнатьеву?

Манчаары. Нет, абага... Я все потерял там, в кабаке... Выпили вот... Виноват!

Чоочо. Виноват, конечно! И конверт и голову потерял в Якутске... Вижу толк из тебя не выйдет. Баранак!

Манчаары (встает на колени). Простите!.. Помоги, абага! Помоги!

Чоочо. А как я тебе помогу? Грех если такой совершил, то...

Манчаары. Ведь главный там... исправник Слободчиков, твой крестный, друг твой большой... И Улахан Тойон, сам областной, тоже знает тебя. Слово замолви — и отпустят меня, невиновного. Клянусь тебе именем Айыы Тангара — не крал я!

Кэтэриис (волнуясь). Я вижу, что Манчаары и вправду... Разобраться бы надо. Съезди, Чоочо, с ним в город. Ведь племянник он твой как-никак... Помоги.

Чоочо. «Помоги, помоги». Заладили! (Замолчал, задумался). А, действительно, парню надо помочь. Отвезу-ка я в город его сейчас... Как ты думаешь, Макаар? (Подмигнул Суруксуту).

Суруксут. Если учесть все... толково... как мы давече тут говорили... Да, в город надо его отвезти. Разберутся.

Чоочо (решительно). Хорошо. Собирайся, Манчаары. Сегодня же едем. И побыстрее!

ГОРОД. ПОЛИЦЕЙСКОЕ УПРАВЛЕНИЕ

Исправник Слободчиков, увидев вошедшего в его кабинет Чоочо, тотчас поднялся с кресла, подошел к нему и, радуясь встрече, крепко обнял его, трижды поцеловал.

Исправник. Дорогой мой!.. Ну, рад, рад видеть тебя... Хорош! (Хлопает по спине).

Чоочо, несколько растерявшись от такого радушия начальника, волнуясь, вытащил из сумы связку собольих шкур, протянул исправнику.

Чоочо. Вот, Николай Афанасьевич, как тебе обещал... Жене твоей на шапку. Подарок.

Исправник (щупая мех). Ну, чудо великое! Спасибо, Василий. Да тут, брат, на две шапки шкурок-то хватит! (Хохочет). Ну, значит, одна будет моя. Добро!

Чоочо. Тебе, догор, и Анне Ивановне... Оннук.

Тут исправник замечает стоящего в тени портьеры юношу. Он удивленно заморгал, подошел ближе.

Исправник. Так это... Манчара?! Федоров! Беглец наш острожный! Вот тебе, батенька, и Юрьев день! (Повернулся к голове). Как это, Чоочо, прикажешь понять-то? Он же...

Чоочо. Это... племянник мой. Знаешь?

Исправник (разводит руками). Ах, племянник он твой! Так бы, Чоочо, сразу и сказал. Интересно все получается. (Задумчиво погладил усы). Но парень твой совершил преступление тут, в городе. Знашеь какое?

Чоочо. Знаю, догор.

Исправник. Понятно, понятно. (Погладил шкурки). Огородить, значит, хочешь его, племянника-то? Но только ради...

Чоочо. Нет, Николай Афанасьевич, я хочу, чтобы ты его... задержал. Позови-ка, начальник, охранников.

Манчаары (недоуменно). Охра... охранников?! Зачем, абага? Ведь мы... я...

Чоочо (гневно). Ты вор, Манчаары! Кроме того, в городе натворил, в наслеге родном ты украл моего жеребенка — и съел! Сатана!

Манчаары. Как это?.. Ты что?!.. Какого еще жеребенка? Не крал я!

Исправник. Охрана! Взять подлеца!

Входят охранники, хватают парня, руки скрутили назад.

Чоочо. Ты еще отпираешься?! Врешь!!! А это что у тебя?

Голова, быстро нагнувшись, вытаскивает из-за голенища его торбазов нож разбонийка Турааха.

Чоочо. Нож! Это нож вора Турааха, с которым ты украл и съел жеребенка из моего табуна! Голову его, кстати, нашли недалеко от твоей юрты — в Арыылаахе. Все сходится, дорогой племянник. И деньги мои присвоил — пропил в городе! В острог его надо! Надолго!

Манчаары. О люди! О Тангара! Ты видишь... Не вор я!.. Не вор!

БАЗАРНАЯ ПЛОЩАДЬ. КАЗНЬ

На скрипучих тюремных дорогах везут осужденного, на шее которого болтается дощечка с надписью: «Преступник Манчара». Галдит народ в ожидании казни. Пришли: сам Улахан Тойон (областной начальник), исправник Слободчиков, стряпчий суда Александров, Чоочо, Байаас Никифоров, мать «преступника» Маайа, шаман Тэппэк, Кенчех, Нюкуус, друзья... Много казаков.

Толпа. Еще давай! Так ему, разбойнику!.. Мало!

Исправник (стряпчему). А держится молодцом. Выдержал.

Кенчех. Ни стона, ни звука... Манчаары!

Александров. Молод ведь... В кровь человека!.. Разве можно так?

Байаас (поглаживая свой кортик). Теперь будет знать... Сатана!

Тэппэк (оглядывает толпу). Что творится с людьми? Бьют друг друга нещадно... Теперь сын не жалеет отца, дядя — племянника. Беда!

После казня окровавленного юношу увозят на дрогах в тюрьму. Люди расходятся. Маайа с плачем и криком — «огом! кемюсюм!» — бежит за дрогами, цепляется за задний борт, как бы пытаясь остановить телегу. Казак-охранник пинает ее в грудь, и Манчаары видит, как мать, побледневшая, простоволосая, с широко открытыми глазами, охнув, падает на грязную дорогу вниз лицом... Улахан Тойон смущенно отвернулся, досадливо махнул рукой в белых перчатках.

Александров (остановился). Зачем?.. Кто это?

Мать лежала в пыли без движения и признаков жизни.

Чоочо. Что это с ней? А пыли-то! (Сплюнул).

В ТЕМНИЦЕ. ДВОЕ

Через узкое зарешеченное окошко слабо пробивается солнечный свет. Манчаары жадно пьет из железной кружки воду, которую по просьбе архиепископа принес надзиратель. Он успокоился, черты лица его чуть разгладились, глаза оживились. Вениаминов молчал, гладил белой рукой густую бороду свою. Он думал.

Манчаары. Так, догор, начались мытарства мои — тюрьмы да ссылки. Но держать в заточении меня не могли — убегал. Поймали последний раз — на цепь посадили. Двенадцать лет гнию в этой темнице, отсидел больше срока... Но забыли меня, стало быть, по-нарошку. Боятся.

Вениаминов. Но ведь выйдешь когда, снова возьмешься за старое — зло творить-совершать?

Манчаары с тоской посмотрел на окошко с решеткой. Вздохнул.

Вениаминов. Не так ли, Василий?

Манчаары. Нет, догор. Много я тут, сидя в яме черной, холодной, думал-передумал о прошлом... Нет, за нож воровской и батыйа не возьмусь. Не молод уж я... Довольно. (Помолчав). Злой я был, верно. После первого казня здесь, на Малом базаре, я лишь мести хотел. Ведь зло порождает лишь зло... И вот, вернувшись с первой каторги домой, в родные места, я увидел самое страшное. Страшное!

НА РОДИНЕ. АРЫЫЛААХ

Етех родителей: старая юрта, сэргэ... Двор усадьбы бурьяном, полынью зарос. Манчаары, воткнув в землю пальму-батыйа, в юрту родную заходит. Пусто и холодно. Он находит в углу детские игрушки свои — лук со стрелами. Посидел, помолчал. Потом он вышел во двор, побрел по аласу. Подошел к любимой сосне одинокой, погладил ствол золотистый ее. Постоял. Затем Манчаары поднялся наверх к могилам родителей, к погосту предков своих. Но что это? От кладбища старого почти ничего не осталось: сгорели все надгробия и арангасы, стоят черные, обуглившиеся кэрэхи шаманские...

Манчаары в смятении побежал к священному месту, где стоял Ытык Мас. У черного, обуглившегося ствола Священного Дерева он увидел сидящего к нему спиной седого человека. Это был шаман Тэппэк.

Тэппэк (не оглядываясь). Ты пришел, наконец, Манчаары? Жду тебя.

Манчаары. Что тут случилось, Тэппэк? Пожар лесной бушевал?..

Тэппэк. Не лесной это пожар, догор. Сами люди все сожгли... По указу Улахан Тойона и улусной Управы. Не должны якуты-иноверцы в арангасах покойников прятать. Шаманов решили со света изжить. Веру христианскую заставляют обманом насильно принять. А наш голова улусный, твой абага, людей своих с казаками из города послал сюда все спалить. Но перестарались они с дуру и сожгли это Дерево, святая святых — Ытык Мас, духа местности главный обитель — Аан Алахчын. И беды обрушились тотчас на нас — засуха, голод... Алдьархай!

Манчаары. Значит, Чоочо спалил тут... И меня он в тюрьму посадил, чтобы землю отцовскую, Арыылаах, себе забрать. И мать моя умерла от того... Тэппэк, где Матыйаас?

Тэппэк. Матырыана твоя в Амге. Замуж вышла за князя Байааса. И старик Ырыа тоже там.

Манчаары. Чоочо! Ты один виноват в бедах-несчастьях моих... Доберусь до тебя... Кровью омоешься собственной! Все, собаки, сожгли тут, и могил не осталось родителей... Абаккам!

Тэппэк (задумчиво). Великое зло творят нынче люди. Веру свою забывают, предков заветы нарушили, землю стали делить, деньгами позвякивать... Скоро воду и небо начнут все делить, себе забирать. Себе! Разве было у якутов раньше такое? Ведь делились с соседом — самым последним! Помогали друг другу! Теперь все гибнет-горит в нашем Арыылаахе. Ожесточились сердца у людей, даже близких своих уже не жалеют. Беда, большая беда!

ЗАКЛИНАНИЕ

Тэппэк в белой одежде жреца, с березовой веткой с колокольчиками в руке поднимается на вершину большого кургана. Манчаары, стоя внизу, у подножия, смотрит на него. Тэппэк поднимает руки к небу — Тангара, начинает петь заклинание:

Айыы Тангара!

Дух восьмиуступной вселенной, слушай!

С добрым сердцем, с помыслами благородными

дух цветущей растительности Аан Алахчын Хотун,

слушай!

Оберегающая нас от черно-погибельных сил,

воспитавшая нас Хранительница, Иэйэхсит Хотун,

слушай!

Создавшая людей, солнцеподобная Айыысыт Хотун,

слушай!

Дух рогатых, кормящая изобилием белым

Ынахсыт Хотун, слушай!

Верхний с девятью соединениями, Хотой-тангара,

слушай!

Все Верхние духи-айыы, желающие двуногим

родичам своим на Средней земле

добра и радости, слушайте!

Черные тучи несчастий, ветер беды

обрушился вдруг...

Настал день, когда злой дух беды —

восьминогий Аан Адьарай абаасы

коварством и хитростью добрался до нас,

родичей айыы!

Настал день, когда силы зла хотят

испортить радости и помыслы чистые,

хотят проглотить души наши,

сердца и разум болью затуманить!

Настал день, когда сильный и властный

ногами попирает слабых и немощных,

когда жадный отбирает кусок у рта,

когда злобный плетью невинного бьет...

Настал день, когда слезы наши и кровь —

благодать золотая для людей-абаасы!

Слушайте, живущие на девяти небесах Айыы!

В ширине своей завертывайте нас,

в тесноте своей скрывайте нас!

Ты, Улуу Тангара, мира Великий Создатель,

слушай!

Не отдавай нас,

детей своих неразумных,

восьми хитростям Аан Адьарай абаасы!

Перешиби его насквозь

своей веселой серебряной плетью!

Спаси, спаси нас, Тойон Тангара!

Тэппэк стоял на вершине кургана с поднятыми вверх руками. Послышались пронзительные крики птиц в вышине... Сгустились тучи над аласом, ветер раскачал камыши и деревья, замычали быки, заржали громко лошади... Манчаары оглядел свой алас, представил как было тут без него, увидел: горят арангасы, сэргэ и кэрэхи шаманские, идолы... Полыхает сам Ытык Мас, славного духа обитель. Увидел: лица покойных родителей, друзей, свою Матыйаас... Увидел лицо Чоочо и людей бегущих с огнями, с факелами... Пожар!

Манчаары (сжимая в руках батыйа). Клянусь... Я отомщу! Отомщу! Помоги мне, Айыы Тангара!.. Помоги!

Манчаары громко, переливчато свистнул, и белый конь его прискакал на зов хозяина. Он быстро и ловко вскочил на коня и, подняв вверх батыйа, поскакал по аласу. Сай да-а-а!