ПОДВИГИ

Скачет Манчаары, подняв батыйа, через лес, через аласы... Подъезжает к загону, с наскоку жерди изгородей разрубает, выпускает на волю табун. Мчатся кони свободные...

У ОЗЕРА. ВЕЧЕР

Рыбак Топпот бросил в озеро снасти (корчагу), потом вышел на берег, сел отдохнуть под обрывом. Он вынул из-за пазухи сухую лепешку, стал с наслаждением грызть и тут вдруг услышал: прямо над ним подъехали два всадника, остановились. Топпот испуганно съежился, притих.

Кенчех. Это близко отсюда, Манчаары?

Манчаары. Близко. Верст этак три. Ночью нагрянем к Чаччыына... Говорят, он съездил в город недавно, отоварился славно.

Кенчех. Потрясем, значит, старика! Пусть богатством своим с нищим народом поделится. Ха!

Манчаары. Ладно, переждем до ночи в том густом лесу. Поехали.

Разбойники удалились. Топпот тотчас вскочил, побежал к юрте своего хозяина, к Чаччыына.

В ЛЕСУ. РАЗГОВОР ДРУЗЕЙ У КОСТРА

Ночь. В темной чаще слышны голоса двух разбойников да топот копыт.

Манчаары. Может здесь мы, Кенчех, остановимся?

Кенчех. Хорошо. Вроде полянка подходящая и место глухое. Костер разожжем. Пожрать охота.

Друзья ломают ветки сухие, собирают в кучу.

Кенчех. Но чем, догор, костер нам разжечь? Забыли сухую бересту приготовить заранее. Хотя бы бумагу какую...

Манчаары. Есть у меня бумага подходящая... Много этого добра.

Он достает из сумы ворох хрустящих ассигнаций, поджигает по одной «бумажке», разжигает костер: ярко вспыхнули ветки... Он кидает еще и еще... Разгорелся огонь, стало светло.

Кенчех. И не жалко? Ведь деньги.

Манчаары. Что жалеть их? От денег, догор, и пошла вся беда человечья. Ведь жили якуты до недавней поры без монет золотых и бумажек этих чертовых... Жили. Если б воля моя, то собрал бы все «роскоши» их, богатства и деньги людские — и сжег! И тогда уравнялись бы все, жили в согласии, в братстве. Не обижали, не мучили, не убивали друг друга тогда из-за жадности, алчности глупой. Но наступит ли когда жизнь такая хорошая? Как ты думаешь, друг?

Кенчех. Навряд ли. Слишком жадные стали, злые... Все себе да себе! Обезумели вовсе. Раньше не было у нас такого, это правда.

Манчаары. Ладно, хватит об этом. Пожуем сейчас малость, кумысу попьем и в полночь к Чаччыына в гости пойдем. Вот будет потеха!

В ЮРТЕ ЧАЧЧЫЫНА

За огромным пустым столом сидит хозяин — сухой, костлявый старичок. Он, причмокивая, пьет чай из фарфоровой чашки. Тут вбегает запыхавшийся от спешки Топпот, тотчас хватает ыагас с молоком и начинает жадно, захлебываясь, пить.

Чаччыына (сердито). Нохоо, ты что, спятил? Что случилось?

Топпот. М-ман... Манчаары!.. Манчаары!! Он... он...

Рыбак показывает пальцем в сторону леса.

Чаччыына. Манчаары, говоришь? Ты не бредишь, дурак? Отвечай!

Топпот. Двое их... Разговор их у озера я подслушал. Они, разбойники, к тебе ночью задумали нагрянуть... Беда!

Хозяин растерянно моргает глазами, что-то бормочет. Топпот, воспользовавшись моментом, тотчас выхватывает из котла вареное мясо, жадно впивается в кусок зубами — чавкает.

Чаччыына (опомнившись). Позвать сюда работников из амбара!

Топпот (отбросив обглоданную кость). Позвать сюда работников... Быстро!

На крики в юрте прибежали косари Чаччыыны: трое здоровых молодых мужчин. Среди них силач Беге Уйбаан.

В ЛЕСУ

Кенчех подбрасывает в костер дрова. Манчаары, лежа на спине, смотрит на звезды.

Манчаары. Как небо ночью прекрасно! Луна да звезды... Простор!

Кенчех. Небо? Как ты, Манчаары, думаешь, Айыы Тангара сверху видит все наши с тобой дела?

Манчаары. Видит все. Я знаю.

Кенчех. Осуждает должно быть. Как ни крути, ведь разбойники мы... Это плохо.

Манчаары. Разбойники?! Жизнью тяжкой своей, с цепями и кровью, грехи откупаем... (Кивает на звезды). Он знает. Прокуроров мирских я не признаю. Только Он — истинный наш Судия, Улуу Айыы Тангара. Что решит, то и будет!

Оба смотрят на небо. Сверху упала звезда, яркая, быстрая.

НАЛЕТ НА УСАДЬБУ ЧАЧЧЫЫНА

Полночь. Тишина. Манчаары легкой тенью крадется к юрте. Кенчех остался с лошадьми на опушке леса, ждет сигнала. Манчаары тихо открыл дверь, вошел в темную юрту. Он подошел к камельку, подбросил на тлеющие угли сухие лучины и дрова. Ярко вспыхнуло пламя, осветило всю юрту.

Манчаары (громко). Эй, Чаччыына! Я, Василий Манчаары пришел. Поднимайся! (Он подошел к старику, приставил к груди батыйа). Где ключи от амбаров? Отдай мне не медля!

Чаччыына. Нет, нет... я... Сейчас!

Тут неожиданно распахнулась дверь чулана, и выскочил парень с ружьем наготове.

Парень. Попался разбойник!

Второй работник замахнулся дубинкой — ударил, но Манчаары увернулся. Третий, Беге Уйбаан, навалился на него сзади, схватил за правую руку с батыйа. Завязалась борьба.

Парень (целясь). Стой, стой! Пристрелю!

Манчаары ловким приемом перекинул через себя Уйбаана, потом ударом ноги выбил у парня ружье — раздался выстрел, и пуля выбила из рук Топпото миску-кытыйа с простоквашей, которая облила все его щекастое лицо, а дубинка, которая скользнула по плечу Манчаары, шмякнула обжору по лбу — Топпот упал опрокинув на себя большой ыагас с молоком. Шум, крики, ругань! Манчаары уже был у двери, но, наступив на разлитое молоко, поскользнулся и упал. Тут Уйбаан всей своей тяжелой тушей навалился на него, прижал к полу.

Чаччыына (истошно кричит). Убей его! Задави!

Уйбаан, размахнувшись, бьет здоровенным кулаком по лицу Манчаары, хочет оглушить его. Бьет ожесточенно еще и еще... Тут на разбойника навалились еще двое, скрутили его наконец.

Манчаары (сплевывая кровь). Ну, Уйбаан, теперь берегись... Вот сбегу из тюрьмы, возвращусь, тогда не помилую... Убью! Запомни... Убью!

Чаччыына (бьет налетчика тростью). Так тебе, сатана! Так тебе!.. В амбар его — под замок! Завтра в город его отвезем. Вот будет радость: поймали Манчаары! Чтоб ты сдох там в тюрьме! Тьфу! (Плюется).

Манчаары три раза громко крикнул по-вороньи, предупредил этим друга. Кенчех, услышав сигнал, сел на коня и поскакал прочь от усадьбы Чаччыына. Топот копыт.

НЕРЧИНСКИЕ РУДНИКИ. ШАХТА

Манчаары с каторжанами, закованными в цепи, киркой ковыряет руду. Стук монотонный... Черные лица людей. Полумрак. Кирка товарища, соскользнув по камню, рассекает концом правую голень Манчаары — льется кровь. Очень больно. Как быть? Тут к нему подходит обросший густой бородой, очень худой каторжанин. Он внимательно осмотрел рану, потом оторвав от края своей одежды кусок, перевязал ее: кровь перестала течь, стало легче. Манчаары заметил, что человек этот не похож на других каторжан и держится как-то особенно, «по-господски».

Манчаары. Ты кто таков? Откуда будешь?

Он. Я, Полонский Андрей Севастьянович. Слыхал, может, про бунт декабрьский на Сенатской в Санкт-Петербурге?

Манчаары. Слышал. Царя, вроде, тогда хотели убить. Ты про этот бунт говоришь?

Полонский. Хотели, чтобы в России власть без насилия установилась, но просчитались — не вышло. Пятерых, знаешь, повесили, а нас вот сюда — Нерчинские рудники. Из наших сейчас я один тут остался. Друзья, кто в Чите, кто в Петровском заводе цепи таскает.

Манчаары. Во-от оно что. Из господ будешь, значит?

Полонский. Дворянин. Воевал я с французами... Кровь видел, смерть. Война многому учит человека и по-другому на мир глаза раскрывает. Все под Богом одним ходим, хотя в разных странах по-разному Его называют. Не так ли?

Манчаары. Не знаю... Ну спасибо тебе, Полонский, за помощь. Я — Василий буду. Федоров. Якут. На Лене-реке, на севере родина. Далеко.

Полонский. Знаю ваш край. Туда из наших выслали — князя Голицына, Чижова, Бестужева... И Муравьева-Апостола тоже. Не встречал, Василий таких?

В ТЮРЕМНОМ БАРАКЕ. ВЕЧЕР

На постеленных соломой нарах отдыхают каторжане. Манчаары с друго-эвенком, Хосуном, сидят рядом.

Манчаары. Нет, не бывал я у вас, Хосун, на реке Оленьке. Говорят, там все тайга да тайга... Нет аласов широких как у нас, нет простора.

Хосун (обиженно). Как нет простора?.. У моря Ледовитого — тундра обширная... Ширше будет ваших якутских аласов! У нас много озер, речек быстрых. Гуси жирные, олени, сохатые... Я мяса хочу! Мяса!! Здесь жидко кормят — каша одна. Надоела! Нет, убегу я отсюда, не выдержу...

Манчаары. Отсюда, догор, еще не бегал никто. Ты это брось. Я знаю.

Хосун. Боишься? Это мне говорит знаменитый Манчаары-Беглец? Пахай! А я все равно убегу... Мяса хочу! Убегу!

По проходу барака с ватагой «душегубов» идет известный в Сибири Малай Хан, которого здесь все боятся — толстый детина с перебитым носом. Хан медленно подходит к Полонскому, нарочито низко кланяется ему, расшаркивается.

Хан. Ваша Светлость, граф Полонский, можно-с в ваши покои с визитом? Простите меня, оборванца!

Полонский гордо молчит, не отвечает ему.

Хан. Ах, Ваша Светлость, никак брезгуете нами? Вам неудобно? Ах, слишком жарко и душно? Так мы счас поможем. (Подмигивает дружкам). Они, граф наш, спать собралися... Подмогите, разденьте его. Разденьте!

Подручные Хана, веселясь и гогоча, начинают насильно раздевать Полонского. Сняли все до нага.

Манчаары (поднялся с места). Оставьте! Отдайте ему одежду.

Хан (удивленно). Чаго-о? А ты кто таков? Отколе красивый такой?

Манчаары. Якут я. Манчаары.

Хан (приближаясь). Манчара. Знакомое что-то. Сойдемся поближе тогда... Ну?

Манчаары. Графа не трогай. Он мне друг будет.

Хан (с усмешкой). Графа, может, не трону, а вот тебя...

Главарь, размахнувшись, бьет его... Но Манчаары спокойно увернулся от удара. Хан еще бьет, еще... но все мимо. Вот так ловкач! Тогда Хан, обозлившись, схватил ручищами тяжелый ушат с парашей, поднял вверх... Но тут Хосун, подпрыгнув, молниеносно тюкнул его кулаком в темечко. Ух! Хан, вскрикнул от боли, рухнул вниз, опрокинув на себя ушат. Тут на друзей налетела вся ватага, и началась катавасия жаркая! На помощь к Манчаары с Хосуном ринулись их земляки-якутяне и «сударские».

В КАРЦЕРЕ. ПЕСНЯ

Обоих «зачинщиков драки», Манчаары и Хосуна, посадили в «холодную». Здесь было темно и тоскливо. Земляки сидели на каменном полу тесно прижавшись друг к другу. Сквозь решетчатое окошко виднелся тонкий серп Луны.

Манчаары. Смотри, Хосун, какой золотой «хамыйах» висит на небе! Красиво. Эта Луна сейчас висит и над моим Арыылаахом. И Матыйаас, может быть, тоже смотрит на нее...

Манчаары начинает тихо петь:

Луна, золотая Луна!

Озеро круглое блещет в ночи —

зеркало нашей судьбы...

Я вижу тебя и себя — отражения наши.

Входит в сердце мое

сила незримого счастья!

Он видит лицо любимой своей — Матыйаас. Вот он обнимает ее нежно... Они лежат на зеленой шелковистой траве, милуются, Манчаары шепчет ей слова любви... Он гладит ее лицо, груди, нюхает сладострастно, вдыхает чудный запах ее пышных волос, белого тела. Он чувствует горячее, трепетное тело девушки... О, Матыйаас! Любимая!!!

У ЛЕТНЕГО ЖИЛИЩА-БАБААРЫНА. ПОЛДЕНЬ

Матыйаас, простоволосая и босоногая, несет из хотона два тяжелых ведра-ыагаса с молоком. Она вся высохла, почернела от тяжелой работы в коровниках Чоочо, кожа на руках потрескалась, покрылась мелкими ссадинами и шрамами. Вот она поставила на лавку свои полные ведра, села отдохнуть. Утомившись, Матыйаас задремала под жаркими лучами июльского солнца, и вдруг...

Голос мужчины. Матырыана!

Девушка вздрогнула, открыла глаза и увидела перед собой нарядно одетого человека. Это был амгинский князь Байаас Никифоров.

Матыйаас. Уой!

Байаас. Прости меня... Я, кажется, разбудил тебя, Матырыана. Вижу, тяжело нынче тебе... Похудела как.

Матыйаас. Похудеешь тут. Днем и ночью коровий отход из хотонов выгребать... Сдохнешь.

Она прячет под лавку вымазанные скотскими испражнениями свои босые ноги. Байаас достает из сумки круглое зеркало в красивой медной оправе и гребешок-тараах из мамонтовой кости.

Байаас. Как тебе это?.. Нравится?

Она берет в руки зеркало, смотрит на свое забрызганное молоком лицо.

Матыйаас. Зеркало-то хорошее, а вот мое лицо... Нет, Байаас, это не для нас, хотонских девок.

Байаас. Матырыана, я вот из города сейчас... проездом домой — в Амгу. Очень хотелось видеться с тобой, потому и подарки эти купил для тебя на базаре. Бери!

Матыйаас. Для меня? Зачем? Вези это добро своей жене. Она ждет тебя, должно, с нетерпением.

Байаас (вздыхает). Нет теперь у меня жены, Матырыана. Умерла нынче весной от болей в животе...

Матыйаас. Умерла? Ну, ты... прости. Не знала.

Байаас. Послушай, Матырыана, я ведь все думаю вот о тебе. Уже несколько лет прошло с того ысыаха, а забыть тебя не могу. Прошу тебя, не откажись... Выйди замуж за меня! Я ведь... Я люблю тебя... Люблю!

Матыйаас. Нет, Байаас, ведь я... я...

Байаас. Я знаю, ты ждешь его — Манчаары. Не так ли? Молчишь. Так вот Манчаары, говорят, после побега очередного снова попался, и его теперь отправили надолго в Нерчинские рудники, на каторгу, откуда никто еще не убегал и здоровым не возвращался. Не вернется он... Поверь. И если даже вернется, то быстро поймают, как ловили его всегда.

Матыйаас. Не вернется... Еще два года такой жизни в хотоне и я... Меня дух чахотки заберет, как подругу мою — Кюнней. Так вот, Байаас.

Байаас. Я спасу тебя... Уедем в Амгу. Будешь у меня полной хозяйкой в доме — купаться в шелках и каждый день оладьи кушать с вареньем. И отца твоего, Ырыа Ылдьаа, к себе заберем. Пойдешь за меня?

В «ХОЛОДНОЙ». НОЧЬ

Манчаары подошел к двери карцера, приложил ухо, прислушался. Хосун резко выпрямился, вопросительно посмотрел на друга.

Манчаары. Тихо стало... Уснули.

Хосун. Нам повезло.

Манчаары. Почему?

Хосун. Отсюда, из «холодной», легче бежать. Нет людей. Мы одни.

Манчаары. Ты все рассчитал, Хосун?

Хосун. Ножик, чайник, веревку... Все это я спрятал под мусором во дворе, приготовил заранее. Давай копать.

Хосун и Манчаары, приподняв каменные плиты настила, начинают железными мисками землю копать. Работают быстро, торопятся. В темноте — только шепот и шуршание.

ПОБЕГ ИЗ ТЮРЬМЫ

Выйдя через подкоп, друзья тихо пробираются вдоль высокого тюремного забора. Закинув веревку за макушку столба, Манчаары быстро вскарабкался по ней наверх, потом помог Хосуну. За первым забором оказался еще один, но ниже первого, а между ними глубокий ров с водой. Манчаары перекинул конец веревки с грузилом за выступ забора, попросил друга перебраться на руках первым. Хосун ловко перемахнул забор — исчез. Но тут их заметили охранники. Тревога. Манчаары, как канатоходец, быстро побежал по веревке, но тут она оборвалась... Он успел ухватиться за конец, повис над обрывом. Все ближе охранники... Манчаары, раскачавшись, перевалился через второй забор, упал на землю — и побежал. И Хосун тут. Уже бегут за ними казаки, стреляя на ходу. Хосун кинулся резко в сторону, исчез. Потом Манчаары в темноте услышал тихий свист: это звал его друг. Они оба спрятались под кучей мусора, и казаки пробежали, не заметив, мимо.

ВНИЗ ПО ЛЕНЕ-РЕКЕ. ПЕСНЯ

Утренняя река окутана туманом. Тишина, На плоту, тесно прижавшись друг к другу, сидят беглецы — Манчаары и эвенк Хосун. Вот пролетела стая уток. Рыбаки осматривают сети. Гордо подняли вверх острые головы Ленские Столбы. Проплывают мимо них берега, песчаные острова, плесы... Вот она, наконец, родина Манчаары! Охваченный чувством радости, Манчаары вдруг громко запел:

Дьиэ-буо!

К аласам своим

широким-привольным,

с озерами чистыми,

чудно-прозрачными,

со цветами нежно-прекрасными,

к лесам своим,

к деревьям мохнато-игольчатым,

с листьями тонко-кружевными,

пахуче-зелеными...

Возвращаюсь я! и т.д.

Навострили уши, остановились на берегу лошади. Подняли головы от сетей рыбаки, косари перестали косить, слушают песню. Старик-баасынай толкнул в бок сына, кивнул на проплывающий по реке плот.

Старик. Видать знаменитый Манчаары опять на воле... Это он! Я запомнил голос его, когда пел, раздавая народу богатство купцов-толстосумов в Олекме. И мне кое-что тогда перепало. Я видел, я слышал его... Манчаары вернулся!

Сын. Эх, увидеть бы его хоть одним глазком! Большо-о-ой он должно быть, сильный! Богатырь!

В ТЕМНИЦЕ. РАЗГОВОР О ДУШЕ

Горит на столе огарок свечки, освещая только лица и руки беседующих, — все остальное потонуло в сырой и тухлой тьме. Манчаары устало садится на пол и, помолчав, начинает дуть на раны свои от цепей на руках — гнойные, кровоточащие... Владыка, чуть прищурив свои голубые глаза, грустно вздохнул.

Манчаары. Нет, не выйти мне отсюда никогда. Забыли люди меня... Забыл меня Тангара!

Вениаминов. Не Он оставил тебя, Василий, а ты отвернулся от Него. В страданиях и печалях черных замкнулся ты. Но знай, что и Иисус Христос, сын Тангара, страдал как никто из сынов человеческих. Его мучили и проклинали, ненавидели и гнали, и замучили, прибив гвоздями на кресте. И предал Его тот, кто был с ним всегда рядом, кто знал Его, с ним ел и пил...

Манчаары удивленно поднял глаза на владыку, придвинулся ближе к нему.

Манчаары. Разве Христа предал друг? Но ведь меня тоже... Замучили, распяли его... Я знаю. Слышал.

Вениаминов. Но Христос, если б того захотел, мог бы разом погубить всех врагов и недругов своих. Но Он этого не захотел. Он страдал и видел все беды людские... Он любил их. Иисус Христос прощал врагам своим и молился о спасении их грешных душ, точно как и мы должны прощать врагам своим, добром платить за сделанное нам зло. Добром! И спасется ныне тот, кто пойдет путем Иисуса Христа.

Манчаары. Поздно мне, догор... Умру я здесь, в этой яме. Кончено.

Вениаминов. О смерти думаешь? Не плоти твоей, Василий, смерть страшна, а погибель души твоей прежде. Душу очисти и сердце свое покаянием, гордыню земную умерь, и тогда Тойон Тангара, Отец Наш Небесный, войдет в темницу твою, светом спасения душу наполнит. Думай о том, что я тебе сейчас сказал, Василий. Я еще приду к тебе... Верь и надейся!

Владыка поднимается, поворачивается к зарешеченному, тускло светящемуся окну темницы и крестится, читает молитву.

Вениаминов. Сердце чисто сожизди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей... Сила бо Моя в немощи совершается. Спасенье мое покаянье есмь... Жертва Богу, дух сокрушен: сердце сокрушено и смиренно Бог не уничтожит. Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго! Аминь!

ЯКУТСК. В ТРОИЦКОМ СОБОРЕ

Верующие внимательно слушают проповедь молодого священника на якутском языке. Свечи горят, на стенах лики святых. Поет церковный хор.

Священник. Айыы Тойон мин маныыЇытым, кыЇаліаны билиэм суоіа мин: Кини миигин єµ мэччирэµµэ бўєбэйдиир, сырдык, ыраас уунан утахтыыр, куппун уоскутар-бєієргєтєр, кырдьык суолугар сирдээн киллэрэр бэйэтин улуу аатын туЇугар. Єлўў дойдутуттан да аастарбын саллыам суоіа туохтан да. Кини миигинниин баарын тухары!

Стряпчий прокуратуры Матвей Александров крестится на икону распятого Христа, потом тихо проходит в служебный отсек Собора. Вениаминов, увидев вошедшего к нему стряпчего, отложил тотчас бумаги и перо. Лицо архиепископа приветливо светилось. Они были давно знакомы, знали близко друг друга. Александров поклонился, учтиво поцеловал ему руку.

Вениаминов. Я жду тебя, Матвей. Садись-ка, поговорим.

Александров. Вот послушал я, Владыка, сейчас в Соборе проповедь... Удивлен! Сказывают, Вы научили самого Господа Бога говорить по-якутски. Перевести за срок такой краткий на местный язык все Евангелие и Псалтирь... Это подвиг, скажу Вам сердечно!

Вениаминов. Проба, друг, в начале была... Я живал когда на Аляске, в Уналашках, перевел на язык алеутский Святое Писание. Так и школу, часом, открыл для детей алеутских. А язык наших якутов, твердо стою на том, наши русские люди обязаны знать. А священники — перво наперво. Церкви построили мы, но веру христианскую не насильственно тут надо внедрять, обманом и ложью постыдной, уничтожая их арангасы, надгробия и сэргэ, а с любовью и лаской, добром побеждая угрюмость их. Не мечом, а правдой сердца завоевать! Я знаю чистую душу язычника, природы детей... Я проникся и понял: Слово — вот ключ! Ведь сказано: «В начале было Слово, и Слово был Бог».

Александров. Да, вот и я, Владыка, слово особо ценю. Хочу, чтобы люди правду и истину знали, читая поэзы. Сам сочиняю даже порой.

Вениаминов. Сочиняешь? А что?.. Расскажи.

Александров. Стихи, содержание которых не нравится многим. Признаюсь, написал тут поэму одну... Про Манчару-разбойника.

Вениаминов (удивленно). Про Манчаары? Вот оно как... Прочти-ка.

Александров. Вот часть одна... краткая.

Откашлявшись, немного волнуясь, он начинает читать:

...И человек, хоть кое-как дыша,

Все об одной награде Бога просит.

Чтоб спать в гробу меж дедом и отцом

С безжизненным, но радостным лицом.

Лишенный прав, наследия и чести,

Как легкая добыча клеветы,

Я уберег одно лишь право мести —

Смердящий плод людской неправоты.

С тех пор моя душа одним ожесточением,

Как бездна тьмой, питалась и жила,

С тех пор на Божий мир глядел я

с отвращением,

В нем виделись мне только духи зла.

И я свершил земное назначенье,

Закончил все житейские дела,

Стал пуст и нем, как старая могила...

Но родина еще мне не постыла,

Моя душа ее не разлюбила...

Александров замолчал, остановился.

Вениаминов. А дальше?

Александров. Поэма большая, если Вам интересно, Владыка, то я перепишу. Хотите?

Вениаминов. Хорошо. Есть тут интерес. Я ведь недавно был у Манчаары в тюрьме, говорил с ним хорошо. Срок приговора у него давно истек, а он все в цепях. Измучился весь. Надо помочь человеку, я думаю. Вот хочу поговорить с самим Улахан Тойоном о несчастном — отпустить его должны. Ты знаешь его?

Александров. Знаком. Состоял в комиссии следственной по последнему делу его. Но говорил я не только с ним, но и со свидетелями тоже.

Вениаминов. С кем это?

Александров. С головой улуса Чоочо Слободчиковым и писарем его. Кстати, этот человек, Суруксут Макаар, в свое время учился в Иркутске, довольно грамотный субъект, но... Разговаривал с друзьями Манчары — Кенчех и Нюкуус, а также с князем Никифоровым и его женой Матреной, которую он умыкнул у него. Говорил с каждым отдельно и очень много узнал про Манчару. Тогда и зародилась мысль написать о нем поэму.

Вениаминов. Матвей, расскажи мне об этом человеке подробно... Тяжкая судьба. И эта Матрена... Не грех ли тут его, Манчаары? Что это было?

НАЛЕТ НА ИНОРОДНУЮ УПРАВУ

На большой суглан собрались все знатные, авторитетные люди улуса. Чоочо, как кулуба, сидит на самом почетном месте, и рядом с ним — Суруксут Макаар. Он пишет протокол заседания. В углу обширной юрты горит комелек.

Чаччыына (размахивая тростью). Сатана! Он опять сбежал, этот разбойник... Покоя в улусе теперь не будет. Что делать?

Первый князь. Пятый побег совершил из тюрьмы. Совсем обезумел!

Второй князь. Надо из города вызвать отряд казаков. Поймают Манчаары.

Чоочо. Толка, друзья, не будет. Ловок подлец... В другие улусы уйдет. Подумайте.

Суруксут. Можно я, тойоны мои, вставлю слово.

Чаччыына. Говори. Придумай.

Суруксут. Он сначала придет в Арыылаах поклониться могилам родителей. Так он всегда делал после побега. И вот тут-то его и надо... застрелить. Кончить надо разом вопрос!

Чаччыына. Верно Суруксут говорит!

Первый князь. Убить человека?! Как-никак он...

Чаччыына (с жаром). Он, негодяй, Чоочо убить обещал и Уйбаана Беге! Нет, застрелить его надо как пса бешеного... И все!

Тут в юрту вбегает какой-то мужичок... Он взволнован.

Мужичок. Манчаары!.. Манчаары скачет сюда! Уже близко совсем... Алдьархай!

Паника в юрте. Чаччыына, испугавшись, быстро залез под стол, затаился. Чоочо быстро встал и направился к черному выходу юрты. Исчез.

Манчаары (всех оглядев). Где Чоочо?! Говорите, а то... (Поднимает угрожающе батыйа).

Второй князь. Да он... он... вышел куда-то.

Манчаары, увидев Суруксута, схватил его за шиворот, выволок на середину юрты.

Манчаары. Мразь! Ты должен знать, где твой тойон. Говори!

Суруксут бормочет что-то невразумительное, и Манчаары, угрожая острым концом оружия, теснит его, подталкивает к пылающему огню комелька. Вот писарь почти падает в пламя, побледнел, стиснул зубы.

Манчаары. Говори!

Суруксут. Он... он... убежал. До прихода... он ушел! Ускакал! Испугался те... тебя!

Манчаары, отпихнув в сторону Суруксута, выскочил на улицу. Нет кулуба, нет уже Чоочо... Ушел!

НА ОПУШКЕ ЛЕСА. ПОЛДЕНЬ

Поздняя осень. Падает снег. К аласу князя Никифорова подъехал всадник с запасным конем. Остановился. Смотрит на юрту Байааса... Это Манчаары.

В ЮРТЕ

Матыйаас ставит на стол перед слепым отцом чашку с чаем. В кытыйа — горячие оладьи. Байаас надевает замшевую куртку, берет в руки ружье.

Матыйаас. Ты это куда, Байаас. Поел бы...

Байаас. Я, Матырыана, тороплюсь... Уйдет баранак! Сылгысыты сказали, что ночью Манчаары зарезал двух моих кобыл и раздал мясо кумаланам наслега. Вот я его... (Поднимает ружье). Попадись, сатана, только!

Матыйаас. А может это не он... Другие.

Байаас. Другие? Нет тут других разбойников кроме него. Ты это что?.. Решила дружка своего прежнего защищать? Не забыла еще его?.. Смотри, я еще припомню тебе, Матырыана, как гуляла тогда... Подожди!

Матыйаас. Ты опять?.. Грозишься? Смотрю, ты свихнешься скоро от ревности. Зачем Долломона избил недавно? И только затем, что вежливо разговаривал со мной в церкви. Злой ты, Байаас.

Байаас (гневно). Вот вернусь скоро... Поговорим обо всем этом. Вертихвостка!

Ырыа. Хватит, дети мои... Успокойтесь. Не надо сердиться, Байаас. Что было — ушло. И зря жену не обижай.

Байааас. Ты, старик, кумалан, молчи! Кто вас из нищеты и грязи вытащил? Забыли?! Смотрите у меня!

Байаас, хлопнув дверью, уходит.

НА ОПУШКЕ

Манчаары, увидев, что хозяин уехал, привязал лошадей и смело направился к юрте.

Далее