Афанасий Семенович Федоров.  Бывший артист Национального театра им. Ойунского, преподаватель Колледжа культуры. На фото он исполняет обряд камлания шамана на выставке работ Т.А.Степанова в Доме книги. Снимок начала 90-х годов.

Мифологические предания, в силу устойчивости традиционных формул, сохраняли древние представления о происхождении «первых» кузнецов, шаманов и воинов. В народном сознании складывалась своеобразная иерархическая лестница сакрализованных каст, представители которых наделялись особой магической силой. Могущество тех или иных ремесленников определялось древностью «корней» их предков. Порой эти традиционные представления становились причиной поражения легендарных героев, которые не хотели признавать силу и старшинство «корней» своих соперников.

О трагическом исходе соперничества воинов с кузнецом повествуется в преданиях северных якутов, собранных Г.В.Ксенофонтовым (1, с. 272—276). Согласно одному из них, к якутскому кузнецу прибыли два хосууна. Познакомившись с кузнецом, старший воин спрашивает: «Скажи мне, ... что по своему корню и происхождению будет старше — кузнечное ли искусство или наше — витязей?»

Не получив ответа, витязь с размаху ударил своим батасом по наковальне. Батас врубился в него на четыре пальца вглубь и засел так крепко, что сам воин не смог его вытащить. Кузнец напильником протер наковальню с обеих сторон батаса и вытащил его, не повредив клинка. Витязь осмотрел лезвие и сказал: «Оказывается, по своему корню кузнецы должны быть старше витязей».

Затем, заказав кузнецу выковать нож особой закалки, воины ушли. В назначенный срок, в начале зимы, они снова явились. Кузнец передал им нож, выкованный из лезвий трех девятков оружий, и попросил его испытать. Старший витязь, положив на колени заднее стегно оленя-самца, резанул ножом. Лезвие, перерубив мерзлое мясо и колени хосууна, врезалось в боковой брус нары. Увидев это, младший воин бросился к выходу, но кузнец своим молотом ударил его в надколенную чашу и раздробил ее. Старик тут же убил обоих витязей (там же, с. 272—274).

В этом предании довольно ясно прослеживается основная идея: кузнец сильнее воина. Неслучайно северный витязь решил испытать именно наковальню. Своим ударом он бросил вызов самим духам-покровителям кузнечного ремесла. Примечательно то, что в последний раз воины пришли к кузнецу поздней осенью (добдурга сагана). Это говорит о том, что они не были настроены дружелюбно, ибо именно в это время года среди воинов-охотников начинались кровавые столкновения. Учитывая данный нюанс, сказители добавили в предание такой сюжет: прежде чем заказать оружие, витязи вероломно убивают сына кузнеца, тем самым завязывая узел кровной мести. Старый кузнец, расправившись с ними с помощью молота, доказывает, что корень кузнецов старше и сильнее корня воинов-охотников.

Сюжет изготовления оружия особой закалки, от которой впоследствии погибал сам заказчик, существовал и в других якутских преданиях. Но в них пеший воин превращается в именитого родоначальника, а кузнец — в великого шамана.

Так, в одной популярной легенде шаман Чачыгыр Таас противостоит деспотического нрава богачу Улуу Кудангса. Последний заставляет шамана спуститься вниз к самому божеству кузнечного ремесла и заказать ему меч особой прочности. Шаман исполняет приказ хозяина и преподносит ему оружие, выкованное духами-покровителями кузнецов. Но роковой меч-самосек нечаянно отрубает голову самому Улуу Кудангса.

Здесь интересно описание «путешествия» шамана к божеству кузнечного ремесла. Для того, чтобы добраться до священного места, где жил Кытай Бахсыылай, шаман Чачыгыр Таас вынужден был пройти через расплавленное серебряное море (кемюс байгал), а затем через медное море (алтан байгал). При этом он просил духов-хозяев этих морей убавить свой огненный жар и пропустить его к назначенному месту. В своем заклинании Чачыгыр Таас упоминал, что во время посвящения в шаманы он спускался к корню кузнечного ремесла (2, л. 182—184).

Очевидно, свое имя Чачыгыр Таас (ср.: як. чачы таас — «камень-брус») шаман получил во время посвящения от самого божества кузнецов Кыдай Бахсы. Обращаясь к духам Нижнего мира, Чачыгыр Таас жалуется, что он действует не по своей воле. Следовательно,оскорбленные духи-покровители кузнечного ремесла должны были заступиться за униженного шамана-кузнеца и покарать надменного властителя. По сути, Великий Куданга решил поставить себя наравне или даже выше самих божеств кузнечного мастерства. Такая дерзость воинственного вождя не могла оставаться безнаказанной. Здесь древний мотив «кузнец сильнее воина» трансформировался в мотив «шаман сильнее родоначальника».

В более поздних преданиях данный мифологический мотив исчезает. Согласно генеалогическому преданию нахаринских якутов, родоначальник Бюгюйэх имел сына по имени Эгдэгэс уус. Достигнув средних лет, Эгдэгэс стал знаменитым кузнецом. В эту пору Дыгын был еще молодым воином. Однажды он решил встретиться с кузнецом. Когда Дыгын подъехал к дому соперника, хозяин вышел ему навстречу и,натянув лук сразу с пятью стрелами (по числу пальцев), предупредил: «Не подходи, добра не увидишь. Прострелю тебя в пяти местах сразу». Дыгын, услышав угрозу, пал духом и возвратился обратно (3, л. 17—18).

В предании, записанном П.Т.Степановым в 1944 г.,предок нахаринцев Эгдэгэс уус устрашает Дыгына своей воинской выучкой. Однако, в данном сюжете можно легко заметить то, что здесь повествуется о противоборстве нахаринского кузнеца с кангаласским воином. Дыгын отказался от поединка потому, что он понимал: корень кузнечного ремесла древнее и сильнее корня воинского искусства.

Представление о том, что кузнецы были «сильнее» воинов, существовало у кочевников. Средневековые монголы считали Чингис-хана «кузнецом». По свидетельству монаха Рубрука, во время ежегодных праздников монгольский хан первым ударял молотом по наковальне, за ним то же самое совершали и все остальные военачальники монгольских племен (4, с. 190).

Вожди степных племен были прежде всего воинами. В этом отношении даже сам Чингис-хан не выделялся из общей среды. Наделение образа Чингис-хана чертами культурного героя («титана-кузнеца») показывает, что в монгольской империи все кузнецы (дархаты) должны были начинать работу только после священного ритуала великого хана. Этот обряд свидетельствует, что в период создания монгольского государства жреческая власть кузнецов была полностью передана военной аристократии.

В некоторых исторических преданиях якутов известный предводитель кангаласцев упоминается под именем Тыгын Дархан. Как считал Ф.Ф.Васильев, в древнем якутском обществе наследственный титул дархан (с монг. «кузнец») носили исключительно представители правящей верхушки, прямые потомки Эллэя. Лица, не являвшиеся воинами или военачальниками (например, шаманы), не имели права носить данный титул. При этом Ф.Ф.Васильев отмечал бесспорную связь триады «воин — шаман — кузнец» (5, с, 48—50, 178). По мнению автора, в традиционной религии якутов «кузнец и шаман не противоположны друг другу... Наоборот, культ кузнеца генетически связан с концепцией шаманизма и сыграл огромную роль в ее становлении» (там же, с. 181).

А.П.Окладников, ссылаясь на устные сообщения якутского фольклориста А.С.Порядина, отмечал, что у якутов Мегинского улуса наследственный титул дархан встречался вплоть до христианизации. Согласно преданию мальджегарских якутов, генеалогическое древо Тыгына строилось по следующей нисходящей линии: Элляй — Чыкын — Дойдуну дархан — Хомуиан дархан — Таас-Табылы — Онуйэ баа — Уордаах Кюннэй — Чыкын Кангалас — Чыкын Мурман (он же Тыгын или Тыгын дархан). При этом А.П.Окладников приводит интересное сведение: «шаман Таас-Табылы не был воином и, тем более, военачальником. Он не имел по этой причине наименования дархана. Сын Таас-Табылы, Онуйэ баай был богаче отца, умнее и сильнее, но все-таки не был военачальником и дарханом» (6, с. 106—107).

Здесь совершенно ясно говорится, что Таас-Табылы не имел звания дархана не потому, что он был шаманом, а именно потому, что он не являлся военачальником. Та же участь постигла и его сына. Значит, звание «кузнеца» передавалось по наследству лишь тому воину, кто мог достойно носить оружие, с помощью которого была завоевана эта власть.

В пользу нашего мнения о том, что шаманы могли носить титул дархан, говорит тот факт, что сам Эллэй — первопредок всех якутских дарханов — считался «первым» кузнецом и шаманом. В условиях межклановых распрей некоторые шаманы становились военачальниками. По преданиям якутов, таковым являлся известный родоначальник таттинцев Кэрэкээн ойуун. По всей видимости, звание дархана мог носить и мегинский шаман Быйанг Тенгюлгю. По общераспространенной версии преданий, Быйанг ойуун был убит болугурским богатырем Омоллооном. В «Эллэйаде» мегинский старец упоминается как «белый шаман Быйангнаах Тэгилгэ» (7, с. 125).

В свое время С.И.Боло записал предание о «белом» шамане Ойуун Уола, который «живым» вознесся на небеса. Этот шаман, бывший предком Хоптогинского наслега, имел плащ с серебряными украшениями (8, с. 225, 304). На тотемистическое начало названия данного наслега указывает слово хопто — «чайка, мартын». Вспомним Эллэя, прибывшего к Омогою с белой чайкой в руках. По другой версии, он был совершенно «голым» и с ног до головы был покрыт птичьим пухом. Его сын-первенец, «белый» шаман Намылга Сиэл (досл. «длинная грива»), улетел вместе с белыми чайками в дьабын — «небытие».

Видимо, серебряные украшения якутского шамана заменяли белые перья тотемической птицы. Здесь «серебряный плащ» светлого шамана сопоставим с «серебряным панцирем» (кемюс куйах) светлых богатырей Верхнего мира. В записях якутского этнографа А.А.Саввина есть сведения о том, что железные подвески шаманского костюма (например, долуо тимирэ, дабыдал тимирэ, кўсэнгэ, кўн) служили в качестве «брони» (куйах). С помощью этих защитных доспехов шаман отражал нападение злых духов, вооруженных копьями и каменными шарами (9, л. 7—9).

Согласно сообщению абыйского шамана И.А.Суздалова (айыы ойууна Сапалаай), шапка «белого» шамана из цельной шкуры головы жеребенка вместе с ушами и гривой называлась «священной шапкой дуулага» (10, с. 11). Общетюркское слово дулага означает «шлем». В комплексе защитного вооружения якутских воинов Ф.Ф.Васильев отмечал наличие деталей брони: кюн («солнце»), кюсэнгэ (с тюрк. кюзленги — «бронзовое или золотое зеркало») и дуулага (5, с. 111—116). Ритуальный плащ тувинского шамана также назывался куяк — «броня, панцирь» (11, с. 268, 270).

С появлением металлических фетишей шаманский костюм мог утратить тотемистические черты и превратиться в воинский доспех. Мифические сцены борьбы древних шаманок в образе матери-зверя постепенно могли вытесняться сюжетами сражений эпических богатырей. Если раньше души шаманок улетали на небеса, превратившись в белых птиц, то позднее души усопших воинов отправлялись в дьабын на своих боевых конях. Так могли рождаться образы крылатых («длинногривых») небесных коней.

В сложении образов светлых богатырей айыы важную роль могла сыграть идеология женского шаманства. В ранних якутских эпосах сестры-близнецы Уолумар и Айгыр являлись не только шаманками, но и воительницами. На фоне этих героинь образы богатырей айыы казались весьма бледными и слабыми. Причину этой «слабости» мужчин следует искать в особенностях матрилокального общества, в котором обряды посвящения охотников и воинов совершались женщинами-жрицами (як. киибэс?).

В якутском олонхо богатырь сперва направляется прямо на восток и прибывают к местожительству 8 шаманок — дочерей богини Ийиэхсит. Эти шаманки дают ему три имени для того, чтобы он мог путешествовать по трем мирам Вселенной. Затем они направляют его к корню трех кузнецов. Там богатыря расплавляют в кузнице и закаляют в воде смерти» (12, с. 17—18).

Из этого описания очевидно, что обряд посвящения витязь сначала проходит у светлых шаманок айыы, а затем у покровителей кузнечного ремесла. Воин становится шаманом, имеющим духов-покровителей как в Верхнем, так и в Нижнем мирах. Глагол усуйуу («посвящение») происходит от як. усаарыы «расплавлять».

О первичности инициации шаманок, на наш взгляд, говорит древний якутский обряд посвящения юношей в охотники, проводимый тремя почетными старухами. Они шили колчаны, укладывали стрелы и проверяли сноровку будущих охотников. По итогам испытаний старухи опоясывали лучшего стрелка колчаном с 9-ю стрелами, среднего — с 7-ю, а слабого — с 3-мя стрелами. Затем они надевали на большой палец левой руки роговую или медную пластину дапсы, предохраняющую руку от удара тетивы (13, с. 23—25).

Судя по тому, что обряд посвящения проводился тремя почтенными старухами, можно предположить, что подобным испытаниям молодые охотники могли подвергаться трижды. У якутов до сих пор существует поговорка: «Парень-удалец опоясывается три раза». В этой поговорке упоминается древний обычай прохождения трех стадий инициации.

По мнению В.И.Абаева, в течение тысячелетий «колдун» был центральной фигурой общества. «Тема «шаман сильнее воина» могла родиться в период перехода от шаманской идеологии к идеологии воинской... Переходный период создает и переходный тип эпического героя: полуколдуна-полувоина» (14, с. 11—18).

Однако следует учитывать тот факт, что кузнецы считались сильнее и старше шаманов (15, с. 103—105), а тема «шаман сильнее воина» является трансформацией более древней темы «кузнец сильнее воина». Сами воины первоначально были охотниками и признавали магическую силу родовых жриц — «хозяек» лесных зверей и птиц.

По традиционным представлениям якутов, шаманка (удаган) по своему достоинству стояла выше шамана (8, с. 141; 12, с. 14; 16, л. 103). Истоки женского шаманства можно проследить на примере гончарного ремесла. Обжиг горшков предполагает, что этим ремеслом могли заниматься женщины-жрицы, хранительницы родового очага.

По этому поводу П.А.Ойунский писал: «Священен труд кузнеца, как труд, производящий орудия смерти, священен труд горшечника, как труд, производящий огнеупорную посуду. При этом, неизвестно, являются ли представители указанных профессий неприкосновенными. Есть, например, указание, что дух кузнеца тяжелее и сильнее духа шамана, что душа шамана не может съесть душу кузнеца.

...В эпоху «олонхо» труд горшечника — создателя водонепроницаемой и огнеупорной посуды, считается священным. Стук колотушки или лопаты горшечника гулко отдавался по своду нижнего мира, причиняя беспокойство жителям этого мира» (17, с. 169, 184).

Более подробные сведения о поверьях и обычаях, связанных с гончарным ремеслом, были собраны А.А.Саввиным (18, л. 23—28, 43). В старину гончарным ремеслом в основном занимались женщины. Они передавали свое мастерство по наследству. Горшечницы наделялись магической силой и могли заниматься предсказаниями. Согласно мифологии, корни мастеров по меди, серебру и железу находились на севере. В эту страну можно было попасть, направляясь «вниз» по устью реки. Дальше всех корней находилось местожительство покровителя горшечников. По другой версии, дух-предок гончаров располагался на левой («женской») половине, а дух-предок кузнецов находился на правой («мужской») половине очага. При этом корень гончарства считался древнее корня кузнечества. Поэтому кузнецы и шаманы величали горшечниц агаспыт («старшая сестра»). Корень гончарства был создан богиней земли, и потому горшечницы не боялись даже духа-покровителя охоты Барыылааха.

Лопатки для изготовления глиняных горшков назывались булаайах. Ими ударяли по бокам сосуда, подставляя изнутри круглый гладкий камень (таас). Когда рождался ребенок, родители заказывали для него новый сосуд. Развал или раскол изготовляемого сосуда предвещали скорую смерть ребенка.

Якуты верили, что злые духи боятся перевернутого горшка. Поэтому они использовали глиняные сосуды в качестве фетишей. Существовала притча, согласно которой ребенок-сирота величал глиняный сосуд кюес ийэ — «мать-сосуд».

В случае вражды горшечница могла погубить кузнеца или шамана. Для этого ей достаточно было ударить топором по следу соперника. Удары наносились крест-накрест. После такого магического действа человек, обидевший горшечницу, должен был умереть (19, с. 39—41).

Лопатка горшечниц, как и шаманская колотушка, называлась булаайах. Так как она была неотделима от круглого камня, можно эти инструменты горшечниц связать с «каменными колотушками» алтайских шаманов (20, с. 107—108). У тюрков Причулымья шаманская колотушка называлась каллак « ложка» (там же, с. 41). Это сходится с мнением Е.С.Новик о том, что «бытовым эквивалентом шаманской колотушки была именно поварешка» (21, с. 87).

У якутов заготовка ложки (хамыйах) напоминает шаманскую колотушку. Слово булаайах родственно с як. бюлююр — «мутовка» (с як. булаа — «размешивать»). Таким образом, древнейшими шаманскими колотушками могли являться обычные лопатки, мутовки и ложки. Вспомним предание о том, что во время рассекания духи предков черпали кровь шамана «колотушкой» бубна.

Эти «женские» атрибуты дают основание видеть в глиняном сосуде древний прообраз шаманского бубна. Начиная с неолита, люди научились хоронить в глиняных сосудах умерших детей, а позднее и взрослых покойников. В земледельческих странах Востока такие погребения были распространены от Палестины до Кореи и Японии. По данным А.П.Деревянко, иногда покойник помещался внутри двух кувшинов, состыкованных горлышками (22, с. 206).

Отголоском данного обряда являлся обычай изготовления тюктюйэ. Якутские шаманы запирали «злого духа» внутри глиняных горшков, соединив их горловинами. Они замазывали стыки сосудов глиной, обвязывали их волосяными веревками и хоронили в земле (8, с. 206).

Древние сосуды имели круглое дно, поэтому глиняные вместилища духов (останков умерших) должны были принимать форму яйца или утробы матери-зверя. Эти яйцевидные горшки-фетиши сопоставимы с якутскими бубнами, которые также имели форму яйца. В этой связи интересно замечание Е.Н.Романовой том, что «шаманский бубен дублировал функции глиняного горшка» (19, с. 35). К сожалению, мы не имеем сведений о том, что глиняные сосуды использовались в качестве ритуального инструмента. Слабым намеком может быть только сообщение о том, что вместо шаманского бубна якуты иногда применяли сковороду. Логично предположить, что до появления привозной посуды якуты могли заменять бубен глиняным сосудом (23, с. 83).

С появлением касты кузнецов женщины-жрицы теряли свою власть над огнем. Укротив стихию огня и металла, кузнецы возлагали на себя жреческие функции. Однако в бронзовом веке у саяно-алтайских племен женщины-шаманки еще должны были пользоваться былым влиянием. Об этом можно судить по материалам А.М.Сагалаева: «В алтайском фольклоре изредка встречаются упоминания о медном бубне (джес тюнгюр), причем ее хозяйкой является старуха-шаманка (кам-эмеген), персонаж раннего этапа развития алтайского эпоса» (24, с. 22).

Мы не располагаем этнографическими данными, подтверждающими сведения из алтайского эпоса, и потому можем поделиться только общими соображениями. Сакральная сила фетиша заключалась не только в материале, но и в его форме. Значит, чтобы передать бронзовым котлам магическую силу, кузнецы должны были копировать внешнюю форму круглодонных глиняных сосудов. Вместе с тем они обязаны были перенять и ритуалы, связанные с гончарным ремеслом. Как считал А.П.Окладников, прямыми предшественниками ритуальной посуды чороон являлись глиняные сосуды и скифские котлы (25, с. 228). Близкое сходство обнаруживается между кубками ымыйа и глиняными сосудами кулун-атахской культуры.

По материалам А.А.Саввина, покровителями кузнецов (уус терде) выступили 9 духов: Кыырык Тебе Кыса уус, Чуолган уус,Сорго уус, Кюеттээнэй уус, Чыскы уус, Кыстык уус, Балта уус, Сиэрэ уус (уусу анааччы), Игиисит уус, Кыптыы уус, Ыhыы уус. Все они были родными братьями. Самым старшим среди них считался Аан Тюптюйэ (26, л. 50).

Если внимательно пересчитать духов поименно, то их было не 9, а 12. Все духи носили названия инструментов ремесла. Видимо, мастер, обладавший полным набором инструментов, считался великим кузнецом. Теоним Аан Тюптюйэ («изначальный сосуд») указывает, что главными покровителями якутских мастеров являлись духи умерших предков-кузнецов.

По записям С.И.Боло, покровительницей гончарного ремесла считалась старуха Дюбдюйэкээн эмээхсин (27, л. 42). Сопоставляя мифические имена Аан Тюптюйэ и Дюбдюйэкээн эмээхсин, можно легко установить, что в основе этих теонимов лежало слово тюктюйэ — «сосуд, фетиш». Очевидно, як. диал. тюптюйэ является уменьшительной формой названия глиняного сосуда тюптэх, который по-другому назывался багарах (18, с. 16).

Сакральное имя Аан Тюптюйэ первоначально должна была носить покровительница гончарного ремесла. По традиционному мышлению якутов, слияние двух культов могло произойти следующим образом: первопредок кузнецов поселился в доме прародительницы горшечниц, вступил с ней в священный брак и поделил родовой очаг на «мужскую» и «женскую» половины. Так Эллэй превратился в «первого» горшечника и «первого» кузнеца. На вероятность такой мифологической версии указывает А.Голан, отмечавший, что «у некоторых племен Западной Африки кузнец и горшечница могут вступить в брак только друг с другом (это объясняется тем, что супругом богини считался божественный кузнец...) (28, с. 13).

Алтайскую шаманку с «медным бубном» можно сравнить с японской богиней Амэ-но удзумэ. Она считалась прародительницей японских жриц из рода Сарумэ и играла важную роль в мифе о богине солнца Аматэрасу. Оскорбленная и разгневанная бесчинствами Сусаноо, Аматэрасу удаляется в небесный грот, оставляя Вселенную во тьме. Призывая богиню солнца, Амэ-но удзумэ распускает завязки своей одежды и в состоянии священной одержимости пляшет на перевернутом чане, чем вызывает громовой хохот богов. Привлеченная всеобщим весельем, Аматэрасу выходит из своего укрытия (29, с. 66, 74).

Данный сюжет любопытно сопоставить с культом богини Айыысыт. По якутским представлениям, развязывание всех узлов одежды должно было обеспечить легкие роды. Громовой хохот японских богов соответствует одержимому смеху якутских женщин во время обряда проводов богини Айыысыт. Данный обряд проводился после восхода солнца. Священный «чан», как и «медный бубен», принадлежал женщине-жрице. И, наконец, перевернутый небесный «чан» сопоставим с сакральным сосудом, внутри которого якутские повитухи хоронили послед новорожденного ребенка. Все это говорит о том, что скифские бронзовые котлы служили древними прообразами «медных бубнов» алтайских шаманок.

Особенность шаманства заключалась в том, что во время своих мистерий шаман становился воплощением «ожившего» фетиша — духа умершего предка. Именно поэтому для первобытных людей понятия «барабан», «дух» и «жрец» тесно переплетались и порой звучали почти одинаково (ср. перс. хом — «яма, сосуд, барабан» с тюрк. кам — «шаман(-ка)» и с яп. кама — «котел», ками — «дух, божество»). Сюда же можно отнести название якутской богини Хаам Айыысыт.

Рассматривая якутские предания, можно установить следующую мифологическую картину: «горшечница сильнее кузнеца», «кузнец сильнее шамана», «шаман сильнее воина». Вероятно, последняя тема возникла из более ранней темы «кузнец сильнее хосууна». Для того, чтобы возвыситься, северному воину-охотнику нужно было ликвидировать жреческую власть кузнецов. Захватив эту власть, воины превращались в шаманов и обретали собственный «шаманский» корень. Но древние охотники были зависимы от родовых жриц, и это отразилось в представлении, что шаманка (удаган) и кузнец (дархан) были сильнее шаманов. Таким образом,старому священному союзу горшечниц и кузнецов противостояла молодая и сильная каста воинов-шаманов. Превратившись в «культурных героев», военные вожди могли установить культ жреца-царя, являвшегося земным воплощением верховных божеств Верхнего и Нижнего миров.

Литература и источники

1. Ксенофонтов Г.В. Ураангхай-сахалар. Очерки по древней истории якутов. — Т. I. Кн. 2. — Якутск, 1992. — 317 с.