Жены и дети духоборов
(путевые заметки)*

По предложению графа Л.Н.Толстого, 24 марта 1899 г. я выехал из Москвы по Рязанской железной дороге навстречу партии духоборских жен и детей, едущих с Кавказа в Якутскую область.

Как известно, года 3 тому назад в Якутскую область сослана была партия кавказских духоборцев за отказ от военной службы. Там эти сектанты, образовав колонию в 90 человек и поселившись на Усть-Ноторе, за короткое время успели несколько оправиться и обзавестись хозяйством. Они построили себе избы, обзавелись кое-каким инвентарем, приобрели несколько лошадей, коров, начали сеять хлеб и огородные овощи, скашивают значительное количество сена. Словом, принялись за дело горячо, со свойственными духоборам энергией, трезвостью и трудолюбием, так что в хладных дебрях якутской окраины они обещают быть истинными носителями культурных начал. Так вот, значит, несколько оправившись на новой родине, эти духоборцы решили выписать своих жен и детей из Кавказа.

Прождав лишние сутки на ст. Козлов, я встретил партию в 41 чел. Едут 25 женщин, 1 старик и 15 детей (3 — 7 лет). Партия из Тифлиса выехала 18 марта в сопровождении полицейского надзирателя К.В.Высоцкого. 20 марта она села на пароход с Ватума, где, по просьбе надзирателя, ей было сделано 50% скидки. 22 марта партия выехала из Новороссийска в переселенческом вагоне IV класса. Билет IV класса от Новороссийска до Иркутска по удешевленному переселенческому тарифу стоил всего 7 руб. 15 коп. 26 марта я встретил партию в г. Козлов.

Состояние партии я нашел в следующем виде. В общем, настроение женщин было бодрое. Только у одного мальчика было констатировано лихорадочное состояние и он казался слабым, истощенным. Сверх того, у одной женщины нашли воспаление соединительной и роговой оболочки глаза. Железнодорожный доктор отпустил нам нужные лекарства, а мальчик принимал хинин. Партия, когда я представился от имени графа Л.Н.Толстого как проводник и врач, была, повидимому, обрадована и даже тронута. Меня обступили кругом и то и дело раздавались голоса: «Вы от дедушки?.. Вас дедушка прислал?.. Вы от графа?.. Дай ему Господь Бог здоровья и проч...» При этом их грустные, простодушные физиономии отражали непосредственную радость.

Я тут же познакомился с сопровождающим их надзирателем К.В.Высоцким, который о партии дал самый лестный отзыв и всячески об ней заботился. Затем пришли начальник дистанции, его помощник и их супруги. Они тотчас же распорядились приготовить для партии постный обед, а детям роздали по яблоку и сдобному калачу.

Картина была довольно умилительная. Отощавшие в 8 суток тряски, качки, а потом опять тряски дети, более недели не евшие ничего сдобного и горячего, с такой жадностью, принялись за эти яблоки и калачики, что являлось невольное желание устроить им что-нибудь подобное... Шутка ли женщинам и детям сделать 11000 верст (расстояние от Тифлиса до Усть-Ноторы в Якутской области)! А в перспективе этапное передвижение от Иркутска до Якутска (2800 верст). Задача — сберечь этих женщин и детей для свидания с их отцами — казалась по-истине трудной и сложной... Путь длинный, тяжелый... А ну, если дорогой дети захворают тифом от голода и переутомления!.. Если появится дизентерия, цынга и проч... Что я тогда должен делать?! Духоборы не едят мяса, рыбы и вообще избегают всего, что есть результат смерти или убийства... Значит, задача еще более осложняется. Сердобольный надзиратель раз хотел ребятишек угостить супом, но матери не разрешили детям есть суп.

Из Козлова партия была отправлена в тот же день в двух вагонах через Тамбов, Пензу, Самару и т.д. Люди проявили тут лучшую сторону своей души: обласкали детей, утешали и даже дали им на молочко. Словом, станция «Козлов» промелькнула светлой точкой в тяжелой и трудной жизни этих женщин и детей.

Так как у меня был взят билет III класса от Москвы до Иркутска, так как партия ехала в IV классе, и так как состояние ее было удовлетворительно, то я с общего согласия партии, решил несколько опередить ее, заехать по личным делам в Томск и в станции «Тайга» снова встретить... Тут я прерываю на некоторое время свои заметки...

* * *

Опередив партию со станции «Козлов», я рассчитывал прибыть в Тайгу на 1—3 дня раньше ее прибытия, чем и воспользовался для того, чтобы заехать в Томск, где у меня не мало нравственной связи, друзей и знакомых, с которыми давно хочу видеться, но с которыми снова придется расстаться на долгий срок, или даже навсегда... С каким тяжелым чувством в таких случаях приходится расставаться с милыми и дорогими лицами, каждый знает по своему опыту, и потому тут излишни всякие комментарии... Но должен сказать, что Томск для меня еще дорог тем, что я там провел первые годы моего студенчества, — это были, несомненно, тяжелые, но в то же время лучшие годы моей жизни... Не важно, что тогда пришлось несколько разочароваться как в жизни и людях, так и в университете и профессорах. Не важно также и то, что многие обстоятельства жизни и ближайшей обстановки больше нравственно угнетали, чем способствовали нашему развитию и благосостоянию. Впрочем, чисто азиатские черты местной жизни и ближайших сфер не убили энергии в лучших наших товарищах и не повлияли деморализующим образом, как того можно было ожидать, а скорее их нравственно закалили и подготовили к тяжелой жизненной борьбе, — это видно, во-первых, из того, с каким успехом томские студенты работают на врачебном поприще, а во-вторых, из образцового поведения их в чисто товарищеских делах. Сделав маленькую экскурсию в область прошлого, я перехожу к настоящему.

В Томске удалось мне провести всего 3 дня (3,4 и 5 апреля). За это время я встречал не мало поистине добрых и отзывчивых людей, пожелавших непременно оказать посильную помощь нашей партии, т.е. духоборским женам и детям. При этом иногда отдавались прямо таки последние и трудовые копейки. Например, одна учительница начальной школы почти силой вручила мне 5 рублей, а сын ее (гимназист) высыпал почти все содержимое своей копилки и отсчитал рубль серебряными монетками. Другой раз кондуктор железной дороги, молодой краснобай со слащавым малороссийским акцентом, предложил матерям двугривенный, говоря: «возьмите детям на орешки...» Подобная лепта бедных людей есть, несомненно, выражение лучших движений человеческой души и потому она трогает и радует даже больше, чем более крупные пожертвования людей богатых. Однако без чувства благодарности я не могу вспоминать о С.И.Т-ской (жена инженера), которая не только доставила значительную сумму денег, но снабдила нас еще кое-какими лекарствами, перевязочным материалом и на дом прислала 100 яиц, несмотря на мой отказ брать громоздкий узел. Впоследствии я убедился, что эти яйца составляют не менее существенное приношение, чем деньги. Главное — во всем этом стремлении снабдить деньгами, провизией и лекарствами видна какая-то чисто материнская забота, которая греет, радует и утешает всякого человека при нужде и горе. Таким образом всего в Томске пожертвовали 93 руб. 50 коп.

Глядя на столь отзывчивое отношение сибирской публики к судьбе невинных детей и женщин, я невольно радовался, умилялся и мое самолюбие находило для себя в этом удобную пищу, я гордился за наших сибиряков и сибирячек (особенно ретиво и отзывчиво относились последние).

Побыв в Томске не без некоторой пользы для партии, я приехал в ст. Тайга 6-го апреля. Но, к сожалению, мне пришлось здесь прождать лишние сутки.

На следующий день (7-го апреля) партия благополучно приехала в ст. Тайгу. Встреча была радостная для той и другой стороны. Я справился о здоровии партии. Ответили: «Слава Богу, все живы и здоровы». Но потом оказалось, что это не совсем правда, о чем речь будет ниже.

Узнав, что все наши женщины и дети едут в двух вагонах IV класса и что надзиратель едет с ними вместе, я решил тоже поселиться в IV классе, так как с билетом III класса я имею право ехать в IV классе.

Скажу несколько слов о вагонах IV класса. Это обыкновенные товарные вагоны в виде красных ящиков с белой надписью: 40 чел. — 8 лошадей. Построены они так, что в одну из боковых дверей свободно можно вводить лошадь, а на противоположной стороне другая дверь в виде калиточки, куда люди могут проникать свободно, но лошади не пройдут. По углам вагона, у самого потолка имеются четыре небольших передвижных окошечка, куда проникает свет и свежий воздух. На том и другом конце вагона, в два этажа, устроены широкие нары на манер крестьянских полатей, где люди могут размещаться поперечными рядами. В середине вагона стоит железная печка, которая быстро согревает внутренность вагона. Однако тепло в нашем вагоне не может держаться долго, так как при движении поезда все наши двери и окна начинают скакать, прыгать, трещать и хлопать, быстро накачивая извне холодный воздух и выбрасывая теплый. К счастью, женщины и дети наши одеты весьма гигиенично. У всех женщин есть ватные кофточки и овечьи полушубки, а у детей жилеты, курточки и штаны тоже на вате. Ворот у всех закрытый. Стало быть, французской моды не признают.

Когда я передал провизию и деньги, собранные в Томске в пользу партии (93 руб. 50 коп), одна из женщин сказала: «Сестры! Поблагодарим Господа Бога нашего за то, что он не оставляет нас и посылает нам через добрых людей помощь». Тогда все женщины стали вкруг, поклонились друг другу сначала в пояс, а потом сделали земной поклон, произнося вслух: «Спаси, Господи!..» Затем разошлись по своим местам, уселись и тихим, заунывным голосом затянули одну из любимых песен:

Пели они дружно, с большим чувством, без всякого крика и писка, хотя мотивы у них очень однообразны и отдельные слова трудно разобрать.

Из дальнейших справок я узнал, что состояние партии было далеко не блестяще. Правда, мальчик с лихорадкой — Федя Дымовский более или менее оправился. Но зато глаз у женщины значительно ухудшился за дорогу. Сверх того, у нас оказался еще больной. У 6-ти летнего Алеши Махортова оказалась сильнейшая цынга, так что у него буквально гнили зубы и челюсти. С виду он был очень истощен, лицо отечно, живот вздут. При осмотре нашел массу расшатавшихся и омертвевших зубов, так что изо рта шел невыносимый запах.

...Нечего делать, я решил удалить гниющие зубы, назначить дезинфицирующее полоскание, поднять насколько возможно общее питание и проч. Так как зубы едва-едва держались в деснах, то без труда я вырвал пальцами 4 зуба. При этом мальчик кричал, бился, защищался рученками и умолял о пощаде... В душе было больно и жалко мальчика, но скрепя сердце, делал то, что считал необходимым.

На станции «Боготол» я встретил товарища по университету доктора Сосунова. Он снабдил нас лекарствами и при помощи его щипцов удалось вытащить еще 3 зуба.

С этакими сюрпризами мы ехали от «Тайги» до Иркутска. Шлю искреннюю благодарность всем своим товарищам — докторам, которые нам помогали выдачей лекарств. В скобках скажем, что переселенческие врачи помогали нам скорее и больше, чем железнодорожные, которые оказались и менее обеспеченными медикаментами, и более опутанными разного рода формальностями, мешающими живому делу медицинской помощи. Так, напр., почему-то по моему рецепту из железно-дорожных аптечек не выдавали лекарств, так как непременно требовалась подпись своего врача, тогда как в Москве, Томске, Иркутске по моему рецепту выдавались какие угодно лекарства, ибо я тоже дипломированный врач Российской империи. Особенно важную услугу нам оказали переселенческие врачи станций Боготола и Канска (Сосунов и Оржешко).

Таким образом, мы ехали от ст. Тайга до Иркутска при довольно благоприятных условиях, пользуясь повсюду вниманием и добрым отношением интеллигентной публики. Единственным исключением в этом отношении может служить поведение вахмистра Когтева (нижний чин из жандармов), который служит на станции Нижнеудинск. Он, услыхав, что наши женщины в вагонах поют свои молитвы, вздумал было воспретить им пение. Женщины, конечно, растерялись и замолкли; но за них вступился надзиратель К.В.Высоцкий и пояснил г.Когтеву, что в этих песнях ничего предосудительного не заключается. Однако ревностный вахмистр не унимался и уже в повышенном тоне спрашивал надзирателя: «Да вы кто?.. Да вам какое дело?!» Тот отрекомендовался и прибавил: «Если вам угодно, я имею такое предписание, в силу которого жандармы на железно-дорожных станциях должны нам оказывать всякое содействие». Тогда вахмистр пошел жаловаться к ротмистру, но тот делу не придал никакого значения. Этот инцидент юридически окончился ничем, но оставил после себя неприятное ощущение в каждом из присутствующих. «Эх, родина-матушка «Сибирь»! — подумаешь невольно. Я этим пока заканчиваю свои заметки до Иркутска.

* * *

13 апреля, около 5 ч. пополудни, мы приехали в станцию Иркутск. С вокзала К.В.Высоцкий по телефону переговорил относительно квартиры с г. полицимейстером, который отнесся любезно и тотчас же указал нам временную квартиру. Квартиру нам отвели в доме Новожилова, по Преображенской улице. При этом, г. полицимейстер выразил свое сожаление в том, что мы не дали с дороги телеграммы... Если бы мы догадались это сделать, то наверное для нас была бы приготовлена лучшая квартира.

При выходе с вокзала мы встретили чиновника по переселенческим делам И.А.Струковского, который сначала принял было нас за переселенцев, а потом, конечно, дело разъяснилось; он, несомненно, нам оказал большую услугу, сообщив адреса и дав весьма полезные указания относительно дальнейших наших действий в Иркутске, не говоря про материальную помощь, которую нам впоследствии оказали иркутяне, и в чем г.Струковский принял видное участие.

Затем мы наняли двух ломовых извозчиков и, навалив в телеги свои узлы, мешки, сумки и проч. добро, двинулись беспорядочной толпой в город. Шли мы по знаменитому понтонному мосту через Ангару. Удивлению наших женщин не было конца, когда они увидели висячий на лодках мост, перекинутый через большую и бурную реку. Стараясь разглядеть устройство моста, они как маленькие дети, забегали вперед, и наклоняясь над водой через перила, всматривались в воду, под мост. Чудная Ангара катила свои быстрые и прозрачные волны, солнце радостно сияло и грело истомленные души наших сестер.* Дети бежали в рассыпную, опережая старших, и резвились на солнце с таким наслаждением, с каким молодые телята, задрав хвосты, прыгают по зеленой лужайке. При виде этой непосредственной радости детской души, чувствуя не менее радостное настроение взрослых матерей, которые впервые вступили на твердую землю после сплошной, почти непрерывной езды по железным дорогам в вагонах IV класса, — езды, продолжавшейся 26 дней, невольно радовалась и душа постороннего человека. По правде говоря, и есть чему радоваться, раз женщины и дети благополучно проехали около 7000 верст трудного пути. Но увы! Мой разум диктовал скептические мысли и для меня было ясно, что мы сравнительно немного сделали, так как нам предстоит преодолеть еще более трудную половину нашего пути — это расстояние от Иркутска до Якутска (2800 в.), которое мы должны пройти вместе с этапом да сверх того около 900 верст по Лене и Алдану, т.е. от Якутска до Усть-Ноторы, куда сосланы и поселены мужья наших женщин. Однако, свои грустные размышления я скрыл от сестер.

Прибыв в дом Новожилова, что на Преображенской улице, мы устроились во флигеле. Там сначала было довольно сыро, холодно, грязно, пыльно и очень заметно пахло затхлым подвалом. Но нам ли разбирать удобства помещения?! Благо, что квартира, дрова и вода доставлялись городской управой бесплатно. Но когда я пришел на следующий день, едва узнал вчерашнюю квартиру. Грязный и пыльный пол был тщательно выметен, низкие, черные от грязи нары были устланы и награмождены довольно чистой разноцветной одеждой, тючками и дорожными сумками, так что эти неприглядные нары на время забыли о том, что их из года в год топтали и грязнули полупьяные люди... Даже стекла в окнах выглядывали как то чище и веселее... Через два-три дня затхлый дух подвала исчез. Словом, из старого, полугнилого деревянного флигелька, ушедшего на половину в землю, получилась довольно сносная и даже приятная квартира. Тут невольно вспомнишь хвалебные фразы по адресу заботливых женских рук.

Не откладывая на долгий ящик, я на следующий же день поехал хлопотать по администрации. Был у губернатора, тюремного инспектора и полицимейстера, наводя справки о снаряжаемой в мае месяце этапной партии. Так как у жен духоборов не было достаточно средств, так как путь от Иркутска до Якутска (2800 в.) мог стоить очень дорого, то был выработан следующий план: с Тифлиса до Иркутска, как по морю, так и по железной дороге ехать на свои средства, а потом от Иркутска до Якутска последовать по этапу на положении арестантских жен, пользуясь казенной подводой, для чего, по закону, требовалось предварительно «арестоваться» в Иркутске.

Высшая администрация г.Иркутска отнеслась к судьбе нашей партии весьма любезно и предупредительно. Мне дано было разрешение сопровождать партию по этапу. К несчастью, мы не успели приехать к сбору первой арестантской партии в 300 чел., которые уже были набраны полностью, и список их был составлен. Всякое изменение уже законченного списка пересылаемых лиц могло вызвать большое неудовольствие среди арестантов. Потому не представлялось никакой возможности отправить нас с первой арестантской партией, которая должна была выехать из Александровской центральной пересыльной тюрьмы 5 мая 1899 г. Что же касается до второй партии арестантов, то она должна быть снаряжена только в июле месяце. След., для нас были возможны две комбинации: ждать до отправки второй арестантской партии, или ехать на свои средства в Якутск. Первая комбинация для нас была весьма неприятна по своей медлительности, а вторая прямо невозможна по недостатку материальных средств. Но администрация, в виде особого снисхождения к нашей партии, нашла третью комбинацию, — это отправить нас особой партией раньше всех. Таким образом, нам объявлено было быть готовыми к отъезду 23 апреля. Для перевозки нас со всем скарбом от Иркутска до Александровской тюрьмы были наняты за 50 руб. (на наш счет) какие-то обратные крестьяне, ездившие в Иркутск для продажи припасов перед праздником Пасхи. Александровская тюрьма находится в стороне от Якутского тракта, в 60 верстах от г.Иркутска. Итак, наш этапный путь принципиально был решен. Но редкое счастливое обстоятельство совершенно изменило наш план.

На следующий день я был в конторе А.И.Громовой, где встретил ее главного доверенного М.В.Пихтина,* на имя которого было письмо от графа Л.Н.Толстого с просьбой, если можно, взять жен духоборов на баржу какого-нибудь парохода, принадлежащего А.И.Громовой. Действие этого письма было поразительно. Тут же произошло нечто в роде семейного совета с сыновьями Анны Ивановны И.И. и В.И. Громовыми, которые отнеслись с горячей симпатией к просьбе Льва Николаевича, а М.В.Пихтин произнес следующие весьма трогательные фразы:

«Раз просит принять участие в судьбе этих людей такой всемирный писатель и великий человек, как граф Л.Н.Толстой, художественные произведения которого доставляли нам столько высоких наслаждений, то мы, с своей стороны, должны сделать все, что только нужно». После этого они решили взять на себя все издержки по доставке партии от Иркутска вплоть до Усть-Ноторы (около 3700 в.). Решили нанять на счет А.И.Громовой специальных возчиков (на 10 подвод), которые могли бы сначала доставить партию до с.Качуга, откуда начинается сплав купеческих товаров по р.Лене на плоскодонных судах, называемых паузками. Далее, с Качуга до станции Жигаловой, откуда начинается пароходное сообщение в полую воду, предполагалось отправить партию с паузками. Наконец, от Жигаловой вплоть до Усть-Ноторы считалось возможным доставить на барже Громовского парохода. Таков был план для дальнейшего нашего передвижения.

В тот же день я забежал в дом Новожилова и сообщил сестрам о решении Громовых доставить их даром вплоть до Усть-Ноторы. Сначала женщины, как будто, не поняли смысла этого объявления, а потом, когда я заключил: «Итак, сестры, у нас этапа не будет... Мы минуем этапное передвижение!..», разом несколько голосов повторило мои слова: «Этапа не будет!..», «Сестры, этапа не будет!..». «Этапа не будет!..» — крикнул сзади чей-то сиплый, но сильный голос. Оглянувшись назад, я увидел нашего старика Николая Чевильдеева. Его обычно спокойное, даже несколько апатичное лицо, было заметно взволновано и его большие стеклянные глаза глядели куда-то далеко... Но вот, слегка вздрогнули мышцы лица, шевельнулись полуседые старческие брови и по щекам его полились слезы... Но это были слезы радости, умиления... Плакали все кроме детей, которые глядели на старших большими, удивленными глазами и, повидимому, не давая себе ясного отчета в том, что происходило в душе старших, не знали что делать... Опомнившись от первых впечатлений, сестры стали в кружок, поклонились до земли и поблагодарили Господа Бога, за то что он шлет добрых людей. При этом произносили: «Спаси, Господи!..», «Спаси, Господи!..» Затем заставили проделать то же самое и детей.

В следующие дни в Иркутске духоборских жен и детей посещали разные интеллигентные люди, мужчины и женщины, доставляли им деньги и провизию... Появились какие-то братья и сестры духоборского толка, которые не раз водили наших сестер к себе в гости.

Не распространяясь много о добром отношении иркутских интеллигентов к нашей партии, я должен выразить особенную благодарность товарищам-докторам П.И.Федорову и П.Н.Шастину за их весьма участливое отношение, г-ну редактору «Вост. Обозр.» И.И.Попову с супругой, г. Писаревскому за выданные бесплатно лекарства на значительную сумму, А.Г.Лури, И.И.Майнову, И.А.Струковскому с супругой, высшей администрации г.Иркутска и городской управе. Вообще в Иркутске разные добрые люди надавали в пользу духоборских жен и детей свыше 200 руб.

* * *

В Иркутске помимо доброго отношения людей, были кое-какие неприятности. Так вскоре после нашего приезда в Иркутск, среди наших детей появилась корь. Сначала захворал мальчик Андрей Сафонов. Нам стоило большого труда изолировать больного мальчика с матерью от остальных детей. Тотчас же пришлось исхлопотать разрешение городской управы занять низ соседнего пустующего корпуса. Пришлось снова топить дом, доставить дрова и проч. Затем разделили партию на два дома таким образом: мать с больным ребенком и женщин бездетных оставили во флигеле, остальных женщин с детьми перевели в новый дом, приказав, по возможности, не сообщаться жителям этих двух домов. Но увы! Эти заботы почти остались бесплодными, так как я слишком часто не мог их контролировать, а как только я приходил, то заставал партию каждый раз смешанной, т.е. жителей флигеля заставал в большом дому и обратно. След., изоляция моя невполне осуществилась. Конечно, я прекрасно знал, что дело имею с совершенно неграмотными женщинами, которые не имеют ясного представления о заразном свойстве болезней и не могут понять значения изоляции, особенно при чрезмерно развитом братском и общинном духе, какой тут был на лицо; но тем не менее я не решился иначе поступить. Правда, я сначала предложил на время отвезти больного ребенка с матерью в Базановскую детскую больницу, но сестры не решились на этот шаг тем более, что они в скором времени надеялись отправиться в Якутскую область. С другой стороны, мне было положительно жалко насиловать их братское чувство и отделить мать и больного ребенка от общины, хотя бы на неделю.

Далее, состояние партии в Иркутске значительно улучшилось. Ребенок от кори выздоровел, другие дети, повидимому, не хворали. Цынготный мальчик Алеша Махортов значительно поправился. Больная глазами женщина тоже поправилась.

Наконец, 23-го апреля партию мы провожали из дома Новожилова за городскую черту. Партия шла в бодром настроении и пела свои священные гимны — псалмы. В день отъезда сестер иркутские духоборы устроили нечто в роде прощального обеда и провожали партию за городскую черту. Потом мне известно стало, что братья по религии снабдили сестер провизией и дали немного денег. Затем, из какого-то поселка под Иркутском вышли на встречу партии несколько братьев-духоборов на большую дорогу, привезли некоторое количество провизии и поклонились до земли. Прощание было, говорят, весьма трогательное. Многие плакали навзрыд. Но я немного отстал от партии в Иркутске с намерением нагнать ее дорогой, считая состояние ее вполне удовлетворительным.

Отстав от партии на 3 дня, я обогнал ее ночью на одной из станций и приехал в Качуг сутками раньше ее. Партия туда прибыла 29-го апреля. Тут я узнал, что сестры прибыли невполне благополучно. Во время одного спуска, лошадь побежала с горы вниз, причем одна из сестер свалилась с телеги, ударилась об землю коленками и платьем зацепилась за колесо. В таком виде лошадь волокла ее несколько сажен. Благо, что платье было сшито из непрочной материи и легко оторвало его колесом. Однако сестра получила несколько ссадин, одну рану и сильные ушибы в области обоих колен. Врач Торопов на одной из станций наложил на рану антисептическую повязку. Кроме того, оказались у нас еще больные. Дорогой у троих детей открылась корь, но сыпь уже успела исчезнуть. Таким образом, в с. Качуг у нас получилась целая больница. М.В.Пихтин отвел сестрам довольно удобный хлебный амбар на Андреевской пристани, где должна была происходить нагрузка товаров. Нагрузка заняла около двух дней. За это время мы сделали кое-какие закупки на дорогу, в с.Качуг сходили в фельдшерский пункт, где нас фельдшер принял весьма любезно и выдал кое-какие лекарства. Оказалось, что этот фельдшер уже знает из газет о приезде духоборских жен. Также он знает о том, что граф Л.Н.Толстой является покровителем этих женщин. В Сибири много поклонников Льва Николаевича и это меня нисколько не удивляет, так как сибирская публика любит читать и знает всех лучших русских писателей по их произведениям. Но в одном случае я был положительно удивлен. Когда я провожал партию из Иркутска, в поисках ямщика, забрел в один из захудалых дворов предместья и там встретил очень бедного еврея, который со мной разговорился и быстро догадался, что я тот самый врач, который сопровождает духоборских жен. «Позвольте Вас спросить, вы доктор?» — спросил он. На мой утвердительный ответ, он заговорил:

«Знаю, знаю!.. Мне очень приятно видеть вас... Вы едете по предложению графа Толстого... Я вычитал из газет».

Далее он стал распространяться о Льве Николаевиче в весьма восторженном тоне, и я был положительно поражен. Грязный, измученный и оборванный старик меня менее удивил бы, если бы попросил милостыню, чем стал бы рассуждать о графе Л.Н.Толстом...

После усиленной нагрузки, 1-го мая, около 3 часов дня, мы тронулись с Андреевской пристани на двух паузках. Прежде всего нам надо было перетащить паузки по канату на другой берег реки, оттуда по извилистой протоке требовалось проехать до с. Качуга, а там присоединившись к другим паузкам, поплыть вниз по Лене. Сначала рабочие бечевой потянули паузки против течения, затем на лодке перевезли тонкий канат, при помощи которого паузки перетянули на другой берег Лены, которая здесь не широка (всего сажен 50-60). Как только мы успели переплыть на тот берег, поднялся легкий ветерок. Лоцмана решили, что невозможно в такую погоду ехать дальше. Дело в том, что паузки способны плыть лишь в тихую погоду. Как только поднялся небольшой ветер, то он может согнать паузки на мель. Руль и весла плоскодонного судна-ящика, плашмя лежащего на поверхности воды и придавленного грузом в 3000 пуд., не в состоянии управлять этим судном, потому что паузки плывут вниз по течению, как щепки, предоставленные самим себе. Стоит подуть небольшому ветру с боку или даже сзади, на перекатах или кривых протоках легко может нагнать паузок на мель. Раз паузок сел на мель, то нужно употребить большое усилие, чтобы снять его, а подчас бывает и совершенно невозможно, особенно при одновременной убыли воды на реке.

В виду такой неожиданной остановки, нам пришлось всячески коротать время. Мы с сестрами тогда сходили в ближайший бурятский поселок с целью купить молока, но там на едва понятном русском языке спросили с нас 30 коп., за бутылку молока, что нам показалось очень дорого и мы не купили. При этом старик-бурят, немного говоривший по-русски, взглянул в сторону сестер и сказал: «Твой много жена». Я невольно усмехнулся и ушел в сторону. Потом мы, проблуждав много по разным бурятским задворьям, не раз перелезая через городьбу, подошли к одному очень богатому дому на русский манер. Тут не оказалось ни одного мужчины, а женщины, повидимому, испугавшись нас, на все вопросы отвечали отрицательным качанием головы. Делать нечего, вернулись назал к паузкам ни с чем.

На следующий день утром рано я услыхал крик, шум и стук по крыше нашего паузка. Досчатый потолок его так и ходил ходуном. Слышно было, как рабочие бегали рядами и со всей силы дергали руль. Я подошел к одному концу нашей кулиги* и стал рассматривать в щель. Мы плыли тихо — по кривому руслу; у Качуга снова поднялся ветер. Мы опять пристаем к берегу. Таким образом останавливаемся на другие сутки, не сделав даже пяти верст. Так неудачно было начало нашего путешествия. Сестры несколько загрустили при виде такого передвижения. Но я их утешал тем, что после Жигалова поедем скорее, когда сядем на пароход.

3-го мая утром очень рано тронулись в путь. Те же крики лоцмана, тот же стук и шум, так же забегали люди по крыше. Но в этот день особенных остановок не было. Не надолго сядет на мель тот или другой паузок (их плыло четыре), но потом снимется, и мы опять плывем дальше. Плыли мы тихо по течению, местами русло реки распадалось на две протоки, тогда особенно приходилось стараться, чтобы не посадить паузки на мель. Берега Лены здесь очень живописны. Справа тянулись утесы сплошной стеной, за которыми чернеет мрачная и могучая тайга; слева плоскогорья, покрытые дремучими лесами. Стояла чудная погода. Горные вершины и склоны, покрытые зеленым лесом, были ярко освещены золотистыми лучами солнца. Пели птички и в воздухе носился аромат свежей листвы. Местами горы, как будто, расступаются и Лена, прорезывая зеленые холмы, образует небольшие луга. Около этих лугов, где-нибудь у подножия горы ютится небольшая деревня или почтовая станция, которая замечательно оживляет эту пустынную и дикую местность. Среди необъятных лесов людям здесь негде развить свое хозяйство. Небольшой клочок расчищенной земли дает пищу лишь немногим жителям, которым приходится вести трудную борьбу за свое существование. В этих местах все очень дорого и составляет привозное добро, не исключая даже хлеба. Здесь 1 фунт ржаного хлеба стоит 6 1/2 коп. Молока почти нет, очень дороги всякие фабрикаты. Единственным моим утешением во время этого плавания было сидеть в ясную погоду на палубе и любоваться дикой красотой ландшафтов. Сестры, выходя на палубу, кучкой сидели где-нибудь в углу, стараясь не мешать рабочим. Рабочие занимали всю середину палубы и, бегая рядами, приводили в движение огромные рули паузков. Старик-лоцман, стоя где-нибудь у края паузка, следил за глубиной русла и выкрикивал свою несложную команду: «Работай нос, работай корма!», «Долой нос, работай корма!» и проч... Сестры в это время, сидя на палубе, не столько наслаждались красотой местности, сколько ужасались дикостью и мрачностью природы. Они иногда вслух высказывали это: «Господи! Сколько уже едем, а все леса... Эти леса и горы будто сжимают голову в тиски и делается страшно!..»

Продолжение следует.