Само имя Грант Григорян уже было музыкой. Каждый начинал говорить о нем с восхищением и уважением. Рассказывали, например, что в доме для его учеников и друзей всегда лежали под скатертью деньги: каждый мог взять сам, сколько нужно и без возврата. Что чисто якутская гордость "Дьэ буо!" – это заслуга Григоряна. Он впервые нотировал, а по существу дал новую жизнь этому древнему традиционному запеву. Что он дружил с талантливым певцом Львом Поповым, трагически погибшим в Москве...

К тому времени композитор уже три года, как ушел из жизни, но дух его искрился, кипел жизнью в его музыке, звучавшей весь день в театре. Нельзя было не влюбиться в эти песни, в оперетту "Цветок Севера" с замечательным составом первых исполнителей. Казалось, что он где-то рядом, здесь, в театре, и что все еще есть в городе тот чудесный стол для друзей.

В общем-то, я и не удивилась бы в ту свою наивную пору, увидев воочию Григоряна в зрительном зале – как на фото, где он аплодирует исполнителям своей оперы "Лоокут и Нюргусун", сидя рядом с хормейстером Е.О.Гвахарией, Г.М.Кривошапко, Г.Таныгиным. Видимо, за пультом в это время стоял Л.Ф.Покравщук.

Уже через несколько лет я открыла для себя небольшую книгу под редакцией В.Зака (Москва, 1971 г.). Название ее просто удивительно красиво по звукозаписи – "Грант Григорян". Это был период, когда почти никто не слышал о другом талантливом композиторе, сокурснике Григоряна Альфреде Шнитке. А именно он одним из первых дал в этом сборнике высокопрофессиональный анализ музыки "якутского" коллеги, в том числе и его оперы "Лоокут и Нюргусун". Перед талантом, многогранностью личности Гранта преклонялись еще в студенческие годы ныне известные Р.Щедрин, А.Эшпай, В.Бойко, Е.Кунцман, Т.Николаева: "Для нас он был как Бетховен". Его учитель, профессор Московской консерватории Е.К.Голубев, называет Григоряна "выдающимся студентом".

В этом сборнике поразили меня удивительные фото молодого Григоряна в армейской буденовке и дружеские шаржи О.Туйск с подписями "Грант слушает музыку", "Грант извиняется". Любовью и признательностью пронизана и якутская часть книги. Это современники композитора Д.К.Сивцев-Суорун Омоллоон, Г.М.Кривошапко, Г.П.Тихонов, В.Габышев, Э.Алексеев, его ученик Ф.Аргунов и другие. Издание это замечательное, даже уникальное. Но вот, к сожалению, эту книгу уже не знает молодое поколение студентов-музыкантов. И поскольку она стала редкостью, то назрела давно необходимость ее переиздания. Ведь благодаря этой небольшой книжке эпоха и Григорян приближаются к нам в красках, звуках, в неповторимости человеческого характера.

В середине 80-х годов в процессе сбора материалов для музея театра я познакомилась с сестрой Гранта Арамовича Седой Арамовной Погосовой. Первое – как похожа! Потом – невольный трепет – все равно что встретиться с самим Григоряном... Затем – радость! Седа Арамовна и ее супруг Арам Александрович – сама сердечность, искренность, гостеприимство. (Зять композитора, крупный дипломат А.А.Погосов, был одним из авторов того сборника).

Полились расспросы о Якутии, общих знакомых, связанных с Грантом, музыкой, театром. Как оказалось, Погосовы не пропускали ни одного концерта или выступления "наших якутов" в Москве. Конечно, мой приход естественным образом раскрутил ход времени в обратную сторону, туда, где все еще было только впереди, в будущем, как в стихах Гранта:

Вот Седа Арамовна показывает фотоальбомы брата, бережно хранимые ею уже много лет. "Знаете, – говорит она, – Грант больше всего на свете любил музыку и цветы, особенно красные гвоздики. И первым делом, когда он поселился в новой квартире на третьем этаже у себя в Якутске, своими руками устроил целый цветник за окном, у него росли даже гладиолусы. Из Москвы он вечно вез какие-то луковицы и семена необыкновенных цветов для своих многочисленных друзей. По просьбе Гранта строители-земляки, большие умельцы, разрисовали стены так, как он хотел – ярко, в армянском духе". Я смотрела на фото и видела, как с нарисованного голубого неба его южной родины слетали к нему на плечо диковинные яркокрылые птицы, как он вдыхал аромат чудесных цветов, растущих только на его далекой земле, а за окном чирикали якутские воробьи и на проспект лились звуки. Этот островок музыки притягивал и собирал у себя поэтов, писателей, музыкантов, художников, артистов. Здесь рождались и претворялись в жизнь многие замечательные замыслы...

Седа Арамовна любит рассказывать, как брат обожал "целыми охапками" покупать цветы и раздаривать их: "Это было его страстью! Он мог потратить на приглянувшиеся цветы все свои средства. Для него норм здесь не существовало просто. Вот песня Пугачевой "Миллион, миллион алых роз" – как будто про нашего Гранта. Помню, в один из приездов его в Москву, я, волнуясь, жду брата, чтобы проводить на самолет, вылетающий в Якутск. Его все нет, а до рейса остался всего час! Наконец, ужасно радостный, появляется он в дверях с розовым ведерком, полным букетов голубых незабудок. Это было так красиво! А как был счастлив, страшно доволен Грант, что привезет это целое ведро незабудок друзьям в Якутск, когда там еще лежит снег! Конечно же, у меня язык не повернулся упрекнуть его за опоздание в аэропорт. Вообще, меня всегда удивляло его поразительное умение в любое время года находить нужные ему цветы, даже те, которых еще не должно быть в ту пору, или, наоборот, уже не должно быть. Помню, супруги Голубевы переживали большое горе, они потеряли единственного сына (Голубев – это учитель Гранта). Так первым к ним пришел Грант с огромной охапкой белой сирени. А стоял январь! Именно – сирень!.. Этот поступок ученика Голубев вспоминал до последних дней. Он очень гордился Грантом как своим воспитанником и любил его. Мы с братом, да и с мужем тоже часто бывали в профессорском доме. Там, в центре большой комнаты, росла огромная пальма в кадке, ветви ее закрывали весь потолок – зрелище необыкновенное. А вокруг ствола располагался круглый стол, вот под таким шатром мы часто встречались. Когда домашние спрашивали Гранта, почему не женится, он всегда отвечал: "Я женат на музыке". Тогда мы обрушивали на него второй наш извечный вопрос: "Ну что ты там потерял в своем Якутске, переезжай в Москву, или в Армению. Вот и друзья твои приглашают во многие большие города". Тогда в ответ он начинал говорить о якутской музыке: как это интересно, его все в ней увлекает, это роскошная целина, непочатый край работы... Конца и края не было его рассказам. Мы, конечно, уже давно понимали и знали, что он бесповоротно влюблен в Якутию. И все же всегда беспокоились за его судьбу. Особенно наша мама Вартануш Аркадьевна. Она просто обожала Гранта.

В последнее время почему-то я часто вспоминаю один мамин рассказ... Это случилось с ней в детстве, когда их семья жила в горном селении. Обычно крыша одной сакли была как бы двором и основанием для другой, которая строилась над нижней – и так дальше и выше. Мама увидела, как с крыши сакли упал вниз маленький жеребенок, и тут же за ним с этой высоты бросилась кобылица-мать. Вот что значит великий материнский инстинкт. А что же говорить о людях...

Конечно, брат для мамы на всю жизнь оставался большим ребенком. Сейчас я, с высоты своего возраста, понимаю ее. Действительно, сердцем чувствуешь своих давно взрослых детей.

Грант умел быть настоящим другом. Это редкое качество. Он буквально по-отечески опекал будущего композитора Р.Бойко, помогал ему материально, в творческом отношении. Среди более молодых тогда студентов консерватории многим ему обязан Р.Щедрин, которому Грант помог поступить на учебу, подарил даже свои музыкальные темы. Об этом с благодарностью писал Щедрин. Грант и, как мы тогда его называли, Родик, очень долгие годы переписывались. Наверное, письма с якутским адресом брата сохранились у Щедрина. Он очень ценил свою дружбу с Грантом. Знаете, вот, кажется, прошло тридцать семь лет, как он ушел от нас, но эта боль не проходит. Сколько могло еще появиться его музыки, сколько еще он бы сделал!

Я приезжала в Якутск единственный раз, чтобы попрощаться с братом... Из-за нелетной январской погоды самолет сильно опаздывал, я могла не успеть или вообще застрять в промежуточном порту. Спасибо летчикам, рискнувшим продолжить полет. Может быть, они слышали о Гранте или знали его. Поздно вечером, но мы все же долетели. Ждали меня с ответом родные – на какой земле останется наш брат. Это были тяжелые и горестные часы и дни...

Множество проблем требовали своего разрешения. Одна из них – памятник. Мне самой хотелось сделать проект, ведь по образованию я архитектор. Затем, как быть с большим нотным архивом, фонотекой, книгами?.. Здесь помогли мне и министерство культуры, и коллеги Гранта. Я им очень была признательна.

А сегодня меня глубоко радует, что творения брата звучат, живут среди нового поколения исполнителей. Вот есть и конкурс имени Гранта Григоряна, появилось много талантливых детей, и я радуюсь за будущее якутской музыки.

В нашей семье незаурядным даром обладал наш отец Арам Аветович, его талант унаследовал Грант. Кто знает, может быть, кто-нибудь из наших правнуков еще проявит себя. Вот одна из них, правда, она еще очень мала, но свободно играет любую вещь на слух, хотя знает ноты...".

В одну из наших встреч Седа Арамовна передала музею театра четыре фотоальбома из архива Гранта Григоряна. Плюс две бронзовые вазочки, костяной мундштук, пепельницу-лягушку, электросветильник, стеклянный белый чорон, белую стеклянную собачку, маленький бюстик любимого поэта Гранта Маяковского, несколько нот и книг, экслибрис. От такого сокровища и щедрости я просто лишилась речи. Седа Арамовна вывела меня из столбняка своим рассказом о дорогих реликвиях. Ее руки нежно касались их и будто благославляли в далекий путь на конечную родину брата...

Многие предметы тесно стояли на фортепиано в его доме: одни напоминали ему родительский очаг, другие были подарками друзей, третьи – сувенирами, которые скрашивали непритязательный быт. Но апофеозом всех даров того дня оказался старенький продолговатый футляр. Седа Арамовна торжественно открыла его и глазам моим предстала... скрипка Григоряна! Сестра композитора грустно сказала: "Грант никогда не расставался с этой скрипкой". В такие моменты она особенно походила на своего брата. Радости моей не было предела, как и благодарности. На крыльях доброго напутствия, я благополучно довезла бесценный багаж до Якутска.

Приближалось 70-летие Григоряна. Со многих оригиналов фотографий я заказала репродукции, на их основе подготовила буклет с 41-м снимком, стихами С.Элляя и М.Софианиди. Скрипку привел в порядок Л.Ф.Покравщук, близкий друг Григоряна, тогда еще работавший в оркестре театра и настройщиком. И снова – невероятное! Наш заведующий постановочной частью П.С.Миронов приносит мне живописный портрет Гранта Арамовича. Оказывается, он многие годы хранил его в запаснике среди декораций. И вот пробил час! Авторство, дату портрета определил А.Н.Осипов – работа Ф.Кравченко, 1962 год. А подреставрировал холст, раму Т.А.Степанов. Вообще, все шло легко, как по мановению волшебной палочки. Незабываемо и то, что в день рождения брата Седа Арамовна послала из Москвы в Якутск с оказией ровно 70 – "целую охапку" – отборных темно-красных роз!

В юбилейный вечер розы бархатно пламенели на сцене, а потом долго стояли перед портретом Григоряна на выставке. Бутоны этих роз до сих пор лежат в футляре скрипки под стеклом...

Канун 80-летия Григоряна. Я снова в гостях у Седы Арамовны, за ее вкуснейшими вареньями. Клубника, яблоки, вишня – все из своего дачного сада. "Иной год я не знала, – рассказывает она, – куда девать эти яблоки. Раздам целыми баками всем соседям, а они не убавляются. То же было с клубникой. С годами урожаи оскудели. Грант летом, осенью, весной очень любил бывать на нашей даче. Ему нравилось цветение, зелень, всегда душой отдыхал наедине с природой. Но он и на цветущую дачу приносил почему-то то сирень, то еще что-нибудь. И всегда помногу. Это нас удивляло, а с другой стороны – думали, что просто он ужасно скучает по всей этой красоте в Якутске, и, прилетев в Москву, наслаждается цветами.

Почему-то любимый цвет моего брата всегда был красный. Вот как-то однажды он нам заявил, что к 1 мая хочет сшить себе красный костюм.

"Как же ты его будешь носить? – спрашиваю я. – Понимаю еще, если красный только верх, но брюки? На кого же ты будешь похож?" Мы вообще посмеивались над его пристрастием к красному и подшучивали над фантазиями брата. И ведь он вправду сшил себе абсолютно красный костюм из вельвета! Вот только не знаю, одевал ли брат его или нет, но он и сейчас хорошо сохранился. Придумать такое мог только Грант. В этом был какой-то вызов, даже ребячество. Бессребреник, он последнее отдавал, лишь бы другому было хорошо, о себе как-то не заботился. Досадуя, иной раз говорила ему: "Зачем ты жертвуешь собой? Ведь тебе никто ничего не вернет". Он ответит: "А мне и не надо". И замолчит...

На этот раз Седа Арамовна вручила мне "тот красный костюм", расшитый чепрак ("Грант привез его из Монголии, ему подарили") и пять галстуков, среди них, конечно, есть красный. Мое предложение оформить галстуки в рамки, как переходящий приз музея для композиторов, понравилось ей.

Весной 1998-го в Москве впервые показывал спектакли Национальный театр танца – "Бохсуруйуу" В.Ксенофонтова и "Лолиту" В.Шадрина – Н.Петрова. Конечно, я пригласила на свою "Лолиту" Седу Арамовну. Вряд ли она сможет прийти, с грустью предполагала я. После утраты супруга, она тогда сильно прибаливала, с трудом ходила. Какова же была моя радость, когда уже после спектакля среди многих поздравляющих я увидела дорогие мне глаза со счастливыми слезами. "Как бы радовался Грант за своих якутов! Он был бы счастлив", – все повторяла она. 

* * *