Наспех сооруженная тюремная камера. У зарешеченного окна стоит человек в бедной одежде. Это — Безумный Никус, философ-самоучка, приговоренный белыми к сожжению заживо.
Чуть поодаль от него сидит паренек в изодранной красноармейской форме. В руках он держит обрывок газеты, по складам читает заголовок: «Ам-нис-ти-я пов-стан-цам...» Видно, что он не понимает смысла прочитанного.

Никус. Сегодня счастливый день, все живые существа, все, кто ходит и ползает, бегает и летает, радуются и торжествуют.
А что делать мне?
Плакать и стонать или радоваться и веселиться? Если я стану плакать, скажут, что заболел, а если смеяться, скажут, что с ума сошел... Ох, и трудно же быть мудрецом! Все подряд смеются, потешаются надо мной, называют Безумным Никусом...

Пауза.

Со времен Каина мы все враждуем и убиваем, льются слезы и кровь. Люди этого не сознают, мелкие хлопоты и заботы одолевают их, сковывают их ум...
Как ночью в небе светят яркие звезды, так во всем Среднем Мире в жизни несчастных и бедных двуногих сверкают как молнии вещие слова и ум мудреца, гремят как гром, обнажают добро и зло.

Пауза.

Ох, жаль! Выросший в царстве, где люди делятся на рабов и господ, я не смог развить свой ум, и поэтому мои познания весьма ограничены, хотя наблюдения обширны...
В давно минувшие времена, когда еще не было ни земли, ни неба, ни видимой, ни невидимой страны, под действием ветра перво-наперво из огненной лавы образовалось солнце; оно согрело мир, сверкая яркими лучами, и стало центром всего... На берегу священного моря мать-змея, поев земли и выпив воды, оплодотворившись без самца, наплодила все живые существа...

Пауза.

Белые хотят сжечь меня. По слухам, в старину сжигали пророков. Я, видимо, тоже стал одним из них. Значит, это для меня радостный день, светлый день. И люди должны внимать моим пламенным словам...
Сегодня день выдался ветреный, облачный и сумрачный. Мои мысли, как дым, клубятся столбом и стучат в висках. Как назло, белые отняли у меня шапку.
Если я вот так погибну от холода, то не смогу перед смертью высказать ни одной своей глубокой мысли. А если останусь живым до часа сожжения — то мои мысли освободятся от пут, распространятся по всему белому свету, превратившись в огненные семена.
Уруй-айхал вам, убийцы!Сжигая меня живьем, вы только добьетесь, что больше появится огненных семян, от которых лучше станет жить на белом свете. Они дадут всходы. Человечество все поймет и опомнится...

Безумный Никус подсаживается к пареньку.

Никус. Всего лишь две повести-притчи расскажу тебе сегодня. Больше не успею — вечером меня сожгут... Расскажу в знак того, что не сломлен, не забит ими. Что голову сохранил ясную...
Первое мое повествование будет о царе Соломоне. О том, как пытался этот прославившийся мудростью государь воздействовать на Весы Мироздания. И что получилось с того...
А второе — тоже о царе древности. О великом завоевателе Александре Македонском. О том, как однажды узнал он Правду о правде...
Слушай же, друг! И постарайся выжить, чтоб донести эти притчи мои до людей. Как память обо мне...

Безумный Никус начинает рассказ. Паренек весь обращается в слух.
Окружающий мир уже не существует для них.

Притвор в знаменитом дворце Соломона. Здесь каждая вещь, любая мелочь вопиет буквально о богатстве и роскоши.
Появившись из-за кулис, Советник деловито обмахивает метелочкой престол для судилища («сделанный из слоновой кости и обложенный чистым золотом»). Принимает затем горделивую позу, хлопает в ладоши.
Стража вводит двух бедно одетых женщин. Те исподлобья, заметно робея, разглядывают изысканное убранство зала. Один из стражников держит в руках запеленатого младенца.

Советник. Итак, глупые женщины, вы никак не можете поделить это дитя?

Женщины. Истинно, господин!

Советник. И вы, обе, не видите иного выхода из тяжбы своей, как довериться суду великого царя?

Женщины. Верно, справедливейший!

Советник (возводя очи долу). Да принесут горы мир людям и холмы правду!
Сегодня ваш счастливый день, женщины: государь милостиво снизошел до разрешения спора вашего. Кланяйтесь же ему в пояс, как только узрите его. (Грозно). Не жалейте спин, смотрите у меня!
(Голосом герольда). Во дни его процветает праведник, и будет обилие мира, доколе не престанет луна! И поклоняются ему все цари, все народы служат ему. Спаситель от коварства и насилия душ убогих, избавитель нищего, вопиющего и угнетенного. Тот, пред очами которого драгоценна кровь невинная...
Доколе пребывает солнце, будет передаваться из уст в уста имя его. И благословятся в нем племена, все народы ублажат его!
Царь Соломон!

Входит Соломон — седобородый, с курчавыми седыми власами. Походка у него упругая, легкая, но держится царь осанисто, даже несколько чопорно. Он знает себе цену.
Усевшись на престоле. Соломон тут же впивается глазами в одну из женщин.

Соломон. Говори, с чем пришла!

Первая женщина (кланяясь царю, одновременно указывает на свою соседку. С ненавистью). Эта безмозглая женщина заспала свое дитя, и теперь...

Вторая женщина (набрасываясь на соперницу). Врешь, негодная! Младенец — мой, это ты по нерадению убила своего ублюдка. А потом положила наглые глаза на мое чадо... О, великий царь, не слушай эту безумную, прикажи вернуть мне мое сокровище!

Стража разнимает дерущихся женщин. Соломон предостерегающе поднимает правую руку с громадным перстнем — печаткой.

Соломон. Угомонитесь, женщины! Иначе, клянусь печатью царей Израилевых, я велю отдать ребенка в приют, а вас обеих — бросить в подземелье... (Опуская руку, устало). Пусть говорит та, что начала. И говорит пусть ясно...

Первая женщина. О, господин мой! Я и эта женщина живем в одном доме. И я родила при ней... А тремя днями позднее разродилась и она...

Соломон. Кто нибудь еще живет с вами?

Первая женщина. Нет, великий государь, мы живем вдвоем... Случилось так, что в первую ночь эта дрянная мать заспала свое дитя. И вместо того, чтобы предаваться горю и отчаянию, она тихонько забрала моего сына и положила рядом с собой. Мне же подсунула мертвого младенца.

Вторая женщина (яростно кричит). Она лжет в глаза своему царю! О, низкая тварь...

Соломон. Уйми свой гнев, ты — на суде! (Обращаясь к первой женщине, почти ласково). Продолжай.

Первая женщина. Я встала рано утром, чтобы покормить сына. Вижу, он — мертв. Вгляделась в страхе в лицо его — нет, не его я родила. То было чужое дитя.

Соломон. Хорошо... А что ты скажешь, крикливая?

Вторая женщина. То же, что и раньше! Эта женщина способна разжалобить крокодила, но она — лгунья. Она...

Соломон. Достаточно! Я услышал все, что хотел... Позовите сюда палача!

Входит мрачного вида верзила с топором.

Соломон (палачу). Возьми младенца у стражника и рассеки надвое! Пусть каждая из женщин получит по половине его. И это будет справедливое решение.

Вторая женщина (злобно шипит). Пусть же не будет ни мне, ни тебе... Твой суд скор и праведен, царь!

Первая женщина бросается к стражнику, пытается вырвать у него ребенка.

Первая женщина (кричит). Нет! Смилуйся, великий государь, отдай дитя этой женщине. Только не убивай его... Пусть в чужих руках, но живой...

Соломон (вставая). Иди и получи свое дитя, милая! Никто и не собирался его умерщвлять. Я лишь испытывал вас... (Обращаясь ко второй женщине). Твой язык — лжив, нрав — злобен. Но ты достаточно наказана Господом, чтобы и мне карать тебя. А стоило бы...

Советник. Поистине мудрость твоя, великий царь, выше мудрости всех сынов Востока, и всей мудрости египтян... Имя твое будет в славе у всех окрестных народов. И придут от них постигать мудрость твою, от всех царей земных придут посланцы, наслышанные о твоем великом даре.

Все (кроме второй женщины). Слава, слава, слава Соломону Мудрому!

Соломон. Приятно слышать, но — довольно слов! Я хочу остаться один...

Первая женщина (прижимая к груди младенца). О, великий государь, блаженны люди твои, что предстоят пред тобой и слышат мудрость твою. Да будет благословен Господь, который благоволил посадить тебя на престол творить суд и правду...

Соломон (поражен). Ты — не только хорошая мать, но и умная женщина. Пусть же счастье сопутствует тебе во всех делах твоих!
Советник, награди ее достойно.
Все, теперь уходите!

Советник (пятясь, с умным видом бормочет). О, достойнейшее желание великого человека! Значит, так: мудрость рождает одиночество... Или, лучше: одиночество рождает мудрость... (Запутывается). Все же, кто кого рождает?.. Рожает?..

Соломон нетерпеливо взмахивает рукой. Все уходят.

Соломон (в горьких раздумьях). Что город разрушенный, без стен, то человек, не владеющий духом своим...
Соломон Мудрый сошел с ума, на склоне лет своих великий царь лишился разума. Семьсот любящих жен, триста наложниц прелестных услаждают взор твой, почитают за счастье разделить с тобой ложе утех телесных. Но мало, мало тебе роскоши сей, на единственную жену друга верного замыслил покуситься ты, человече! И небо — терпит, Господь — не гневается?.. Нет, все видит Бог, Ему с высот Его немыслимых обозрим клочок каждый грешной тверди нашей.
Но — молчит ведь пока. Может, надеется на благоразумие мое? Тогда ошибается Всевышний, я — всего лишь человек, я — слаб... Я хочу получить эту женщину, как желал некогда... мудрости. Но то было разумное желание, и Господь наделил раба Своего — за труды великие во славу Его — даром бесценным... Нет, не поймет меня ныне Господь, а накажет. И будет прав, и поступит справедливо...
(Срывающимся голосом, будто мучимый лихорадкой). Только нет мне самой жизни без нее, не то что — счастья... И я, знаю, вырву ее — нет, не из сердца своего! — из объятий друга моего вырву. Что мне — дружба, когда Костлявая уже дышит в затылок, зовет-манит к себе?! Я — царь, и потом уже — друг. И мои желания должны исполняться. Они священны, подобно божьим заповедям.
Ведаю, я не вынесу взгляда человека, которого предал. Но я и не буду этого делать. Я пожалею беднягу, убью его. Нет, не сам. Пошлю правителем провинции, откуда редко кто возвращается... живым. Решено! А дабы исключить досадную случайность, поручу дело... да, тайному советнику. Уж он-то не оплошает...

Пауза.

Нечто темное теснит мне грудь. Я не узнаю себя...

Пауза.

Всякий путь человека прям в глазах его, но Господь — он взвешивает сердца. Ему все ведомо... И я знаю, знаю твердо: сладок хлеб, приобретенный неправдою, но после рот наполнится дресвою. Знаю и делаю. Потому что я — человек, не Бог... Мне бы — бежать. Куда? Все равно! Удел нечестивого бежать, когда никто и не гонится за ним. Бежать от себя, от грехов содеянных, ужасных...
(Хлопает в ладоши). Эй, советник!

Вбегает Советник.

Советник. Я — здесь, мой повелитель!

Соломон. Надумал я поручить тебе дело одно. Дело тайное, щекотливое... (На мгновение задумывается). Впрочем, не сейчас. Ступай!

Советник. Чело великого государя, я вижу, нахмурено. А я... Тут...

Соломон. Ну, что там, говори!

Советник. Женщина одна... Мне показалось вчера на празднестве, государь, что ты захочешь ее увидеть... позднее...

Соломон. О, змей! Чудовище коварное! Проныра из проныр!!! (Нетерпеливо). Веди же ее сюда, веди скорее!

Советник убегает.

Соломон. Вот она — погибель, чую. И радостно рою себе могилу... Горчее смерти — женщина, ибо она — сеть, и сердце ее — силки, руки ее — оковы. И грешник уловлен будет ею, и добрый пред Богом спасется от нее... Я — грешник, я знаю... И все же...

Советник вводит за руку упирающуюся больше для виду Красавицу. Лицо ее полускрыто густой чадрой.

Соломон (счастлив). Она! Чтобы узнать ТУ, кого желаешь безумно, не надобно видеть лица ее...
Советник, выставь стражу за дверь притвора. И сам не смей соваться сюда, покуда не ударю в гонг. Слышишь? Иди же, исчезни!

Соломон осторожными шажками подходит к Красавице. Та — молчит. Но, чувствуется, вся напряжена, хотя и напоминает внешне мраморную статую.
Соломон обходит Красавицу, разглядывая ее восхищенно-оценивающе. Приоткрывает чадру, любуется чудесным ликом.

Соломон. Хрупкая, и в то же время... какая-то страшная красота. Кажется, стоит ей лишь неосторожно тряхнуть головкой, как неземное совершенство тут же рассыплется тоненькими черепками. И это — не более, чем искусная маска, натянутая на подлинный лик ее. Никогда не иссушить покров сей заветный знойному солнцу, не побить ночным дождям, ветрам стылым не задубить...
Но что же, что же ЗАПРЕТНОЕ таится под маской? Нечто жуткое, губительное для ока человеческого, разума его? Иль... пустота одна — тяжкая, мерзлая, вязкая, но — бездвижная, дыхания божественного лишенная?

Красавица (томно, нараспев). На ложе моем ночью искала я того, которого любит душа моя, искала и не нашла его. Встала я, пошла по городу, по улицам и площадям, и вот нашла его — того, которого любит душа моя...

Соломон. Ее голос... Чарующий голос Любви, что невозможно ни спутать, ни подделать. Это единственный голос, что доступен глухому от рождения, что тоньше трели соловьиной, но громче раскатов грома.

Красавица. О, если бы ты был мне брат, сосавший груди матери моей! Тогда я, встретив тебя, целовала бы жарко, и не осуждали меня люди...

Соломон. Сотовый мед каплет из уст твоих, мед и молоко под языком твоим, и благоухание твое подобно благоуханиям Ливана... Ты — запертый сад, заключенный колодезь, запечатанный источник!

Красавица. Я будто сплю, а сердце мое бодрствует. Вот голос моего возлюбленного, который стучится: «Отвори мне, голубица чистая! Голова моя вся покрыта росою, кудри мои — ночною влагою...» Я скинула хитон мой, как же мне опять надевать его? Я вымыла ноги мои, как же мне марать их? Возлюбленный мой, протяни руку свою сквозь скважину, и взволнуется внутренность моя...

Соломон. Стан твой похож на пальму, и груди твои — на виноградные кисти. И запах твой — запах дурманящий, яблочный.

Красавица. Глаза твои — как голуби при потоках вод, купающиеся в молоке. Губы твои — лилии, источающие текучую мирру. Кудри твои — волнистое белое золото, влекущее в царство блаженства...

Соломон. О, как прекрасны ноги твои, дщерь именитая! Живот твой — круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино, чрево твое — ворох пшеницы, обставленный лилиями... Два сосца твои, как двойня молодой серны. Шея твоя — столп из слоновой кости, глаза твои — озерки Есевонские, нос твой — башня Ливанская...

Красавица. Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень — на руку твою: ибо крепка, как смерть, Любовь; люта, как преисподняя, Ревность; стрелы ее — стрелы огненные, она — пламень жадный, всепожирающий...

Соломон (будто очнувшись). Я... я награжу твоего мужа, ты не бойся его гнева... Я все сделаю ради тебя... Я назначу его правителем самой... богатой провинции... Я...

Красавица (обнимая Соломона). О, что мне гнев его, великий государь! Что мне судьба его, возлюбленный мой! (Помолчав, мечтательно). Смоковницы распустили свои почки, и виноградные лозы, расцветая, издают благовония...

Соломон (веселея, подхватывает). Доколе день дышит прохладою, и убегают тени, пойдем, возлюбленная, на гору мирровую!

Красавица. И на холм фимиама взойдем!

Пауза.

Соломон (в сторону, сокрушенно). Начал день во славу справедливости, завершаю — порочнейшим поступком... Но таков, увы, извечный и нерушимый закон Мироздания, закон гармонии сил Зла и Добра...

Красавица. Милый, ты что-то сказал?

Соломон (горько смеясь). Это я — от старости, болтаю сам с собой...

Уходят.

Картина II

Соломон (становясь на колени). И сделался я великим и богатым, и мудрость моя пребывает со мною. Чего бы глаза мои не пожелали, я не отказывал им; не возбранял сердцу моему никакого веселья; потому что сердце мое радовалось во всех трудах моих; и это было моею долею от всех трудов моих. И оглянулся я на все дела мои, и понял: все суета сует и томление духа, и нет от них пользы под солнцем...

Слышится осторожный стук. Раздосадованный Соломон встает с колен, берет в руку хлыст и делает шаг к двери. Останавливается в раздумье.

Соломон. Нет в моем царстве человека, кто решился бы потревожить уединение государя без великой на то нужды... Видимо, стряслось нечто небывалое. Узнаем же...
(Решительно). Кто бы ты ни был, входи!

Дверь резко распахивается. Гордой поступью, сопровождаемый сильным порывом ветра, входит Повелитель тьмы — Люцифер. Он в рогатом шлеме, «классической» красной мантии. Видя смущение Соломона, разражается хохотом.

Люцифер (указывая на хлыст в руке Соломона). О, царь двуногих, я гляжу, не слишком-то привечает гостей! Да только мы к такому приему привычные, не впервой! И вины за собой не чувствуем, и звали будто нас...

Соломон. Не звал я тебя сюда, владыка царства подземного...

Люцифер. Может, и не звал. Но в смятении чувств находился изрядном. Не отпирайся.

Соломон. То — мое смятение, и то — мои чувства. Твой-то какой интерес?

Люцифер. Дела земные — и моя печаль. Всегда так было, с сотворения мира. И ты это должен знать, не лицемерить без пользы...
Вот держишь ты в руках, царь, свиток со списком своей «Песни песней». Плод побед любовных, сладостных. И каешься, и лоб расшибаешь об пол... А зря! Творение твое почитается в наших подземных владениях едва ли не за святыню. И в небесах ангелочки безгрешные тайком балуются чтением сих чудных стихов, что будоражат их вечно юную кровь...

Соломон. Не это же сообщить явился ты в Землю срединную. Говори прямо, зачем пришел!

Люцифер. Правда твоя... А покинул я уют Преисподней, дабы лицезреть воочию того, молва о ком переполнила все миры Вселенной. Говорят, серебро в Соломоновом Иерусалиме стало равноценно камню простому, а кедры, по их множеству, сравнялись в цене с сикоморами. Что написаны тобой трактаты о всех животных и птицах, деревьях и растениях. И что, похваляясь богатством своим, ты при освящении храма Господня принес в жертву тысячи и тысячи отборного скота, крупного и мелкого...

Соломон. Не похваляясь, а в угоду Богу своему, единому!

Люцифер. Пусть будет так! Но знаменит ты отнюдь не только делами богоугодными, и посему спор о душе твоей, предвижу, затеется со временем неслабый.

Соломон (явно польщен). Ну кто я такой — обычный червь земной...

Люцифер. Не скажи! Я стану тянуть тебя, не скрою, в царство свое славное, к очагам жарким; Господь же твой разлюбезный — в небеса запредельные, ледяные... И потому предложение есть к особе твоей, человек: побъемся об заклад по-честному!

Соломон (уныло). На что же, и как проходить будет состязание наше?

Люцифер. А просто очень! Ты победишь меня остротой ума — душу твою у Господа оспаривать на судилище не стану, в чем и клянусь всеми сокровищами Ада. Я выиграю — не обессудь, забираю душу твою, не дожидаясь Судного дня. Сегодня же. По рукам?

Соломон. Неужто у меня выбор есть? Да и был бы... (Лихо рубит воздух рукой). Принимаю твой вызов, Сатана! Чему быть, того не миновать! Только, чур, я первым испытание начинаю, ибо спор тобой затеян.

Люцифер. Почему бы и нет? Приступай, дружище!

Соломон. Пора так пора... Утверждали мудрецы древние, что коли собрать вместе неисчислимое воинство небесное, то как бы много их ни было, поместятся они все при желании в наперстке одном. Я верю этому, поскольку уповаю на силу Господню... А в то, что твои исчадия Ада смогут все до единого разместиться, скажем, в шкатулке моей для благовоний, никогда не поверю.

Люцифер. Ха-ха-ха! И это утверждает мудрейший из людей! Да я в сотворении любого чуда ни в чем не уступлю хваленому Богу вашему. Могу даже превзойти его, и вот как: я не только засуну в твою проклятую шкатулку все разудалое войско мое, но и сам туда же влезу.

Соломон (дразнит). Ха, именно в это-то я и верю меньше всего!

Люцифер. Ты — царь, и я царь. А слово царское нерушимо... (Зло). Где твоя шкатулка?

Соломон (возмущенно). Не в келье же, в зале соседней! Ну что, идешь туда или передумал?

Люцифер. Еще бы я не пошел!

Уходят.

Через минуту Соломон возвращается один, неся в руках заметно потяжелевшую шкатулку. На ходу осеняет ее крестным знамением. Из шкатулки раздаются сдавленный стон, невнятные угрозы.

Соломон. Не нравится? Придется потерпеть, коль встряли в драку!
Погоди-ка, где-то здесь псалмы Давида, отца моего, храниться должны были...

Ищет и находит среди вороха бумаг на низеньком столе пергаментные свитки. Бегло просмотрев, выбирает один из них и заворачивает в него шкатулку.

Соломон. Вот так будет гораздо надежнее! (Читает надпись на свитке): «И по милости Твоей истреби врагов моих, и погуби всех угнетающих душу мою, ибо я — Твой раб...».
Кто бы мог подумать, что хитроумнейший Люцифер, и так опростоволосится! Поделом спесивцу: не хвались завтрашним днем, потому что не знаешь, что родит тот день... И я хорош, раскукарекался тут, а ведь сказано было: «Пусть хвалит тебя другой, а не уста твои, — чужой, а не язык твой...».

Пауза.

Одолевает любопытство, в дрожь бросает: что же со Вселенной нашей соделается, когда исчез-испарился один из столпов ея?..
Кощунствую, грешен! Каюсь!
Воистину, Бог сотворил человека правым, а люди пустились во многие помыслы...

Разглядывает брезгливо шкатулку.

Соломон. Избавиться скорее следует от этой мерзости. Но — как? Позову-ка Советника, он у нас дока в делах темных.

Соломон ударяет в гонг. Появляется запыхавшийся Советник.

Советник. Изволил звать, великий государь? (Зажимает нос). А серой-то как воняет! Может, проветрить келью? Я — мигом. (В сторону). Скоро в молельном доме опыты свои будет ставить...

Соломон. Ты не бубни под нос, а слушай слова царя! (Протягивает Советнику шкатулку. Торжественно). В вещице сей заключены силы, коих я обрек властью своей и могуществом своим на вечное заточение. Тебе же поручаю найти место, где можно было бы укрыть их подальше от глаз любопытных. Они опасны, и весьма.

Советник (даже не задумываясь). Замуруем их в бочку свинцовую и на дно морское опустим. Пусть лежат там до скончания века. (Берет в руки шкатулку). Тяжеленная! Таланта на три, пожалуй, потянет. Не менее... Позволь спросить, государь: не карлик ли какой злодейский там томится?

Соломон. Зверь имя ему... Оставь глупые вопросы, делом займись!
Постой! А ну-ка скажи, кого ты мнишь сидячим в шкатулке? Честно. Не рассержусь, слово царя.

Советник (помявшись). Думал, возлюбленную свою царь туда посадил, заподозрив в сношениях с Диаволом. Не зря же сказано: блудница — глубокая пропасть, и чужая жена — тесный колодезь...

Соломон (с угрозой в голосе). Та-ак. А добродетельная жена — венец для мужа своего, и позорная — как гниль в костях его?

Советник. Точно так, государь.

Соломон. А что же ты привел ее тогда ко мне?! С тайным умыслом, чтобы зарезала сонного? Признавайся!

Советник (в ужасе). Нет, господин мой! Я видел, что любезна она сердцу твоему, но что сам ты не решишься на шаг первый...

Соломон (смеясь). Не пугайся так, сводник старый! Я пошутил. Благоденствует твоя красавица, а муженек ее в пути уже. Торопится, несчастный рогоносец, к месту назначения нового, почетного. Но чует сердце мое, что не суждено ему вернуться оттуда...
Ты меня хорошо расслышал, советник?!

Советник (не меняясь в лице). Да, мой повелитель! Я схороню в надежном месте не только шкатулку.

Соломон. Ну-ну... Ступай. Сделаешь все как нужно, получишь десять талантов серебра. Нет, двадцать.

Советник исчезает.

Соломон. Кто скажет мне, что хорошо для человека в жизни, во все дни суетной жизни его, которые он проводит как тень?..

Картина III

Господь. Словом моим сотворены небеса эти, и духом уст моих — воинство сие... Я создал сердца всех живущих на земле и вникаю во все дела их. И это — правда... Близок я к сокрушенным сердцам и смиренных духом спасаю. И это — истина... На мгновение гнев мой, на всю жизнь благоволение мое. И это — верно...
У кого руки неповинны и сердце чисто, кто не клялся душою своею напрасно и не божился ложно, — тот получил благословение от меня и милость от Спасителя своего...

Пауза.

Но — Соломон... Как поступить с сим сыном человеческим? Мне ли не ведома безоглядная вера его в Господа, страх великий его пред наказанием Моим? И что же... Потом обливаясь холодным, дрожа всем телом грешным, бесстрашно бросается он в Пропасть, именуемую людьми Любовью. Ради услаждения плоти своей и духа истомившегося, убивает друга единственного.
Неимоверно тяжкий грех свершен на сей раз Соломоном, и нет ему прощения... Вот только и наказания от меня царю безумному не будет.

Архангелы. Как?! Почему?!

Господь. Он наказан своею Любовью. И несоизмеримо горшие страдания примет от нее, нежели от праведного гнева Господня. Сегодня гордый государь потакает прихотям женщины лукавой, завтра потеряет царство...
Но — хватит о Соломоне...

Пауза.

Господь. Чем Люцифер, враг наш, занят? Какие козни новые задумал? Отвечай ты, Гавриил!

Арх. Гавриил. Исчез он. И не один исчез, а всю ораву свою бедовую прихватил. Тут служителей наших беспокойство аж охватывает: некому призирать стало за грешными душами. Неровен час, к нам попрутся.

Господь (недовольно). Ты бы за языком своим последил, архангел...

Арх. Гавриил (виновато). Стараюсь, Господи, но получается пока не очень... Да мне и недосуг, честно говоря. Не за языком своим, а за Диаволом самим приставлен проследить.

Господь. И здесь у тебя успехов не вижу...

Гавриил. Есть догадочка одна, да вот боюсь влух высказать. Сомнительная она какая-то.

Господь. Говори, не страшись!

Гавриил. С Соломоном опять же связано... В общем, слетал я ночью вниз, в преисподнюю эту чертову спускался. А там — благодать, тишина. Почти как у нас в раю. И костры под котлами уж догорают, чему грешники, ясное дело, не нарадуются. Лишь одна мегера, Старуха-огнедувка, пытается туда-сюда шастать. Да без толку больше... Подсел я к ней, разговорились. И выяснил, что Люцифер давеча собирался в гости к Соломону, в остроте ума посостязаться.

Господь. Ну и досостязался... Рано еще по Соломону, сыну Давидову, тризну справлять...
Говорю вам: не спасется царь множеством воинства, исполина не защитит великая сила. От посягательства Врага нашего Мудрость сберегла душу Соломонову.

Гавриил. Воистину, слова Господни — слова чистые, серебро, очищенное от земли в горниле, семь раз переплавленное.

Арх. Михаил (архангелам). Видите, умеет Гавриил высказываться возвышенно, надлежаще, да старания к сему мало прилагает. Что весьма печально и обидно!

Гавриил. Я говорю те слова, что тревожат ум, беспокоят сердце. Некогда мне раздумывать долго, размышлять над слогом каждым. Я — на Господней Службе!

Господь. Не в словах — суть, а в смысле их. Прав Гавриил.

Гавриил. Что делать-то будем, Господи? Этот Соломон нам Вселенную всю переиначит... Гоняли мы, гоняли Люцифера, а выяснилось: никуда мы без него. Ад закроется, и нам манатки придется собирать. Или не так?

Господь. Скор ты очень, Гавриил!
Не Соломону решать, когда наступит конец света. Не он его создавал...
И нарушать гармонию Мироздания — то не человеческое занятие. Добро и Зло — изначальны. И никому не дозволено вмешиваться в спор их вековечный.

Гавриил. Я так понимаю, Господи, что выручать нам Люцифера стоит. Величина все-таки изначальная, как бы над ним Соломон не измывался. Тяжко без него придется всем мирам, не одним оглоедам подземным... Козни всякие, пакости устраивать — тут он, конечно, мастер, ничего не скажешь. Но и людишек в страхе надлежащем держит, и, получается, вроде как о здоровье их духовном заботится...

Арх. Михаил (колко). Ты ему нравственность высокую еще припиши, с тебя станется! Нашел пастыря-бессребника...

Гавриил. Понятно, что Люцифер для себя старается, но в целом-то, выходит, — и для пользы общей немало делает... Эх, друзья, спасать чудище-то придется, как бы нам того не хотелось. Вот мое мнение!

Господь (улыбаясь). И кто более других ратует за помощь Врагу нашему, тому и поручается дело спасения его. Истинно говорю?

Архангелы. Истинно! Истинно! Истинно!

Архангел Гавриил впадает в глубокую задумчивость. Его явно не радует перспектива оказаться один на один с Соломоном: мало ли что выкинет сей непредсказуемый сын человеческий.
Но вскоре лик его озаряется довольной ухмылкой.

Гавриил. Благодарю, Господи, за доверие оказанное! Вот токмо боюсь, что силенок ныне у раба твоего недостаточно. Притомился я, по мирам летая. Отдохнуть бы чуток, дух перевести. А дело — спешное, сроки — сжатые...

Господь. Не юли, архангел! Кого вместо себя предлагаешь? Ведаю, надумать успел уже.

Гавриил (смущаясь). Соломону, Диавала не убоявшемуся, теперь и пучины океанские по колено. И устрашится он разве что Ангела смерти одного. Как-никак, человек все же. И как человек — смертен.

В рядах воинства небесного — оживление. Слышатся вздохи облегчения, покашливание.

Господь (посмеиваясь). Для усталого архангела ты неплохо соображаешь, Гавриил. Но быть по-твоему! Эй, Ангел смерти, явись!

Появляется Ангел смерти.

Господь. Знаешь Соломона?

Ангел смерти. Наслышан! Зажился старик на свете белом, совсем совесть потерял... (Потирая костлявые ручища). Забрать душу прикажешь, Господи?

Господь. Не торопись! Пока лишь гонцом от меня отправишься.

Ангел смерти. Мне бы лучше по делу...

Арх. Михаил. А что, поручение Господа — не дело?!

Господь. Не встревай в чужой разговор, Михаил. Ангел прав: каждый своим и на своем месте заниматься должен.
(Ангелу смерти). Полетишь от моего имени к царю Соломону, скажешь ему: «Господь гневается на тебя и велит тотчас отпустить на волю Люцифера и все воинство его!»

Ангел смерти. А душу его?..

Господь. Не вздумай трогать! Один уже ходил за ней к Соломону... (Задумавшись). Больше того, обещай ему триста лет жизни. Пусть поживет мудрец на радость подданным своим. Все-таки он неплохой царь...
Лети ангел. Торопись!

Недовольно ворча, Ангел смерти удаляется.

Господь (Гавриилу). Ненадежного гонца ты мне сосватал, архангел! Чувствую, наломает дров. На свою голову...

Гавриил (беззаботно). Лишь бы поручение твое выполнил! А что потом Соломон с ним сотворит — коли зарвется посланник — забота не наша. По мне, так поделом будет кровопивцу!

Пауза.

Господь (вставая). Говорю я вам: уклоняйтесь от зла и делайте добро, ищите мира и следуйте за ним! И буду Я судить Вселенную по правде, совершу суд над народами по правоте.

Архангелы. Слава Твоя простирается превыше небес, величественно имя Твое по всей земле!

Господь Бог и архангелы уходят.

Картина IV

Советник (вздыхая). Чернь безумствует... Боюсь, как бы во дворец не ворвались! Их не сотни, как вчера. Тысячи...

Соломон. Стража надежна, ворота крепки. Не след правителю толпы пугаться. И не восстание это, а легкое брожение умов. От страха пред неведомым...
(Прислушиваясь, замирает). Жутковато эти призраки воют, верно... И откуда, думаешь, вдруг взялись они?

Советник. То мне неведомо, великий царь.

Соломон (посмеиваясь). А шкатулку для благовоний помнишь, тяжеленную?

Советник. Как же, государь! Я ее в море еще утопил. По приказу твоему.

Соломон. Чем и вызвал, неразумный, возмущение сие..

Советник. Я?!

Соломон. А кто же, как не ты?.. Повелитель царства подземного Сатана ныне по твоей милости на дне морском покоится. Со всем воинством своим. А голосистые призраки, что тебя и народ донимают — сиречь мятущиеся души. Ведь немало-то люда иудейского померло с того дня, как замуровали мы лиходея Люцифера. А куда душам покойных деваться: в небеса не берут, в Ад — тоже. Вот и летают, бедолаги...

Советник. Мы... Люцифера...

Соломон. Именно! Так что нам пора уже и потребно грехи замаливать. Выйдешь сейчас к народу, скажешь: пусть не бесчинствуют, а выборных ко мне отправляют.

Советник (боязливо). Не растерзают меня, царь?

Соломон. А ты крикни свое из-за спин стражи, и — обратно!

Советник. Не погонятся?

Соломон. Они ж не знают, что мы с тобой кашу заварили. По обыкновению древнему, у царя требуют восстановления порядка.

Советник. Ну, царь, я пошел!

Соломон. Иди, несчастный. И без выборных не возвращайся!

Причитая о горькой своей судьбе, Советник уходит. Соломон долго смотрит ему вслед. И неузнаваемо меняется за считанные эти мгновения: перед зрителем предстает уже не циничный и грубовато-бесшабашный царек, а многомудрый правитель, отягощенный государственными заботами.

Соломон. Выведи, Господи, из темницы душу мою, чтобы мне славить имя Твое. И пусть соберутся вокруг праведные, когда Ты явишь мне благодеяние. Понял я, Господи, что погибели предшествует гордость, и падению — надменность...

Вбегает Советник.

Советник. Великий царь, я привел выборных!

Соломон (с сомнением в голосе). Так быстро?

Советник. Они уж стояли у ворот, дожидаясь выхода твоего. И как только выборные оказались во дворце, толпа отступила от стен.

Соломон. На сколько?

Советник. На бросок копья, царь!

Соломон. Ступай, приведи сюда жалобщиков! И позаботься попутно, чтобы удвоили стражу у ворот.

Советник. Слушаюсь, великий царь!

Советник уходит. Через минуту входят трое выборных. Они в богатой одежде, дородные и осанистые.

Старший из выборных (выступая вперед). Да вечно царствует над нами владыка мира Соломон!

Выборные. Истинно!

Соломон (с иронией). Думал, вы бунтуете, вы вот как...

Старший. Не с чего нам бунтовать, великий царь! В такой холе и неге, как под щедрой твоей дланью, народ израильский не жил и вряд ли жить будет.

Соломон (подходя к окну). А кто эти люди, что беснуются у врат дворцовых?

Старший (падает на колени. За ним — и другие выборные). То народ слезно просит у царя покровительства... Мочи нет далее выдержать, государь! Исстрадались люди, измучены до пределов терпения призраками сатанинскими. Второй месяц ни сна, ни покоя не ведаем... А число их все прибывает с каждым днем прожитым, днем наступившим...

Соломон не спеша подходит к выборным, одного за другим поднимает на ноги. Затем отходит на несколько шагов, скрещивает на груди руки и старательно хмурит чело. Всем ясно: мудрец мыслит, занят изыскиванием способов спасения народа своего.
Так проходит довольно много времени.

Соломон. Идите, уважаемые, и скажите народу: завтра к заре утренней призраки исчезнут. Так говорит Соломон, царь ваш. И слово его твердо.
Ступайте!

Кланяясь, выборные уходят.
Не успевают закрыться за ними двери, как в притвор влетает Ангел смерти. Он возбужден и явно задумал нехорошее.

Соломон (не без ехидства). О, какой гость! Неужто и мой час уж пробил?

Ангел смерти (стараясь казаться невозмутимым). Да, царь, да... Но прежде передаю тебе поручение Господа: ты должен сей же час отпустить миром похищенного тобой владыку Ада Люцифера. За что Всевышний милостиво жалует тебе триста лет жизни.

Соломон. Благодарение Господу всеблагому! Считай, что я уже распорядился насчет Сатаны... Эй, советник!

Появляется Советник. В ужасе взирает он на Ангела смерти. Жуткий озноб охватывает его.

Соломон. Не дрожи так, советник, он не по твою душу! Иди лучше распорядись, чтобы вытащили и доставили во дворец ТУ шкатулку. Завтра на рассвете вскроешь ее.

Советник (перебарывая дрожь). И отпущу Люцифера?

Соломон. Придется. Не в свое дело мы, видать, вмешались. Что же, исправим ошибку, вымолим прощение у Господа...

Ангел смерти (злорадно). На том свете!

Соломон (в сторону, зло). Это мы еще посмотрим! (Советнику). Поспеши!

Советник уходит.

Соломон. Повеление Господа моего я выполнил, пора о душе подумать.

Ангел смерти. Самое время, царь!

Соломон. А я ведь давненько уже подготовился достойно принять смерть. И усыпальницу себе тут же, в притворе, устроил — полы гранитные, стены мраморные, яхонты да сапфиры в чашах золотых... И сто серебряных ступенек ведут вниз, к гробу хрустальному.

Ангел смерти. О-о!

Соломон. Правда, темновато там у меня. И лестница крутая, как бы не оступиться твоей милости. Вот будет-то позору — и мне, и тебе!..
Стой, придумал! Садись-ка ты, дружок, мне на спину, и я понесу тебя. Дорога мне известная, да и тебе ножки марать не придется. На ступеньках, третьего дня заглядывал, пыли набралось — страсть!

Ангел смерти охотно взгромождается на спину Соломону. Тот подходит к потайной двери в стене, открывает ее и вместе со своей ношей быстро исчезает в проеме.
Вскоре слышится грохот падающего тела, дробный перестук костей, отдаленные стоны. Отряхивая и поправляя одежду, появляется Соломон.

Соломон. Недолго же ты катался на спине Соломона! (Смеется). Смотри-ка, решил обманом завладеть душой моей... Только не заметил, глупец, что проговорился: разве мог Всевышний даровать мне триста лет жизни и тут же потребовать их обратно! Не таков наш Господь милосердный, и ясно мне стало, что сие — проделки Вестника смерти...

Пауза.

Соломон (становится на колени). Все произошло из праха, и возвратится в прах же, но я благодарю тебя, Господи, за дар бесценный! И прошу Тебя: суету и ложь удали от меня, нищеты и богатства не давай мне, питай меня насущным хлебом.

Входит, опасливо озираясь, Советник.

Советник (тихо). Государь, тут гостья к тебе.

Соломон. Кто? И чего она хочет?

Советник. Та, кто ближе всех сердцу твоему... Проститься она пришла.

Соломон. Проститься?!

Советник. Я сказал ей, что государь...

Соломон (смеясь, перебивает). Я собираюсь жить триста лет... И передай женщине: что золотое кольцо в носу у свиньи, то дщерь красивая и безрассудная.
Ступай!

Советник (в недоумении). Как небо в высоте и земля в глубине, так сердце царей — неисследимо...

Уходит.

Соломон. Чего еще искала душа моя, и я не нашел?.. Мужчину одного из тысячи я нашел, а женщины между всеми ими — не нашел! Миловидность обманчива и красота суетна. Нет мудрости, и нет разума, и нет совета вопреки Господу...

Посидев так еще какое-то время, Соломон поднимается с колен. Подходит, весь просветленный, к гонгу и вдруг начинает раз за разом бить по нему. Неистово, словно в набат.
Вбегает встревоженный Советник.

Соломон (весело). Что, напугал тебя, советник? Успокойся! Радость поселилась в сердце моем. И не потому, что триста лет проживу еще на грешной и святой нашей колыбели. Нет! Сегодня — день прозрения Соломона. Главная заповедь Вселенной вдруг открылась мне, будто сами небеса неожиданно снизошли до меня. «Никогда не нарушай, человек, Гармонию мира, в котором обитаешь», — вот так звучит эта великая истина.
(Торжественно). А все остальное — от Лукавого.

Долгая пауза.

Советник (робко). Но... где Ангел смерти, государь?

Соломон. Где?!. Кто?!. О, я несчастный!

Действие второе
Правда о правде

Пророк Даниил сидит на берегу Улая. Он одет как вельможа, ибо это один из трех князей, поставленных царем Дарием над 120 сатрапами Персии. Вид его сумрачен, взгляд устремлен в никуда.

Даниил. Говорят про меня: «Есть в царстве Дария муж, пророк Даниил, в котором дух святого Бога. Найдены в нем свет, разум и мудрость, подобная мудрости богов, и достойно поставлен он главою тайноведцев, обаятелей, халдеев и гадателей...»
Высокое мнение, лестные слова. Но правдивы ли они?..
Вот явилось мне видение, и подняв глаза, я узрел: один овен стоит у реки, у него два рога, и рога высокие. Бодал он к западу, и к северу, и к югу, и никакой зверь не мог устоять против него, и никто не мог спасти от него. Он делал, что хотел, и величался...
Тут с запада появился вдруг козел и пошел по лицу всей земли, не касаясь ее. И был у этого козла видный рог между его глазами. Он бросился на овна в сильной ярости. Рассвирепел и сломил овну оба рога. И не достало силы у овна устоять против него. Повержен он был на землю и растоптан, и не было никого, кто бы мог спасти овна.
Тогда козел чрезвычайно возвеличился; но когда он усилился, то сломился большой рог, и на место его вышли четыре, обращенные на четыре ветра небесных.
От одного из них вышел небольшой рог, который немыслимо разросся к югу, и к востоку, и к прекрасной стране. И вознесся до воинства небесного, и низринул на землю часть сего воинства и звезд, и попрал их. И даже вознесся на Вождя воинства сего, и отнята была у него ежедневная жертва, и поругано было место святыни Его...
О, что за видение страшное? В чем смысл его?.. Суть...

Вдруг издали доносится голос: «Гавриил, объясни видение его сыну человеческому!»
Появляется архангел Гавриил. Даниил в ужасе падает ниц и лежит, не смея взглянуть на посланца Бога. Архангел бережно прикасается к плечу лежащего и без всяких усилий поднимает его.

Гавриил. Знай, Даниил, что видение твое относится к концу времени! Открываю тебе, что будет в последние дни гнева...
Овен, которого ты видел с двумя рогами, это цари Мидийский и Персидский. А козел косматый — царь Греции, а большой рог, который между глазами его, это первый ее царь.
Он сломился, и вместо него вышли другие четыре: это четыре царства восстанут из этого народа, но не с его силою...
Под конец же царства их, когда отступники исполнят меру беззаконий своих, восстанет царь наглый и искушенный в коварстве. И укрепится сила его, хотя и не его силою, и он будет опустошать землю и губить сильных и народ святых.
И, при уме его, и коварство будет иметь успех в руке его, и сердцем своим он превознесется, и среди мира погубит многих, и против Владыки владык восстанет, но будет сокрушен — не рукою...
Видение твое истинно, Даниил, сыл человеческий, но ты сокрой его, ибо оно относится к отдаленным временам...

Архангел Гавриил уходит. Даниил, шатаясь, подходит к краю сцены.

Даниил. Ломит кости, теснит грудь... Я болен... Тяжкое, слишком тяжкое видение посетило меня...
И сокрыть велел его архангел... А как сокрыть, и для чего — не сказал...
А время отдаленное — вот оно... Конец времен — вот он!..

Уходит.

Картина II

Богато убранный зал в одном из захваченных Александром дворцов. На заднем плане — стол, уставленный яствами для пира.
Александр и Аристотель, беседуя, неспешно прохаживаются по сцене.

Аристотель. ...Ты повсюду учреждаешь в завоеванных землях города-крепости, названные твоим именем. Я насчитал уже около 70 Александрий.
Не слишком ли ты возомнил о себе?

Александр (смеется). О, нет, учитель, я ведь пока еще не считаю себя Богом.

Аристотель (не без сарказма). Рад за тебя!.. Кстати, ты помнишь мое определение Бога?

Александр. Конечно, учитель! (Голосом прилежного ученика). Суть бытия — вечна и неизменна, а источник всякого движения — неподвижное, но движущее начало — Бог. Бог — «перводвигатель» мира, высшая цель всех развивающихся по собственным законам форм и образований... Бог — совершеннейший философ или «мыслящее себя мышлениє»...

Аристотель (восхищенно). Какая прекрасная память! И ты гробишь ее всякой... ахинеей. С утра до вечера — муштра, смотры, проверка караулов... Я уж не говорю о твоих обожаемых сражениях, где стать слабоумным — получив по шлему палицей — самое обычное дело.

Александр. Это — моя жизнь, учитель. Мое призвание. Если высокопарно — долг перед моей Македонией.

Аристотель (с горечью). Долг перед Македонией! Что же ты так далеко-то забрался, царь, неужто Македония сюда перебралась?

Александр. Я несу народам освобождение от поработителей. И в этом вижу предназначение свое — как посланник далекой свободной родины!

Аристотель. Ты и впрямь продолжаешь верить, что в сих чужих краях — ты желанный гость? И что значит устраиваемый тобой этот роскошный пир в честь вторжения в Мидию? Ты впал в безумие или просто притворяешься?

Александр. Мидия встретит меня как освободителя! Ее жители уже столетия стонут под ярмом рабства — сначала ассирийцы, потом — персы...

Аристотель (с грустной улыбкой). Теперь очередь греков?

Александр. Учитель, ты зря смеешься! Земля, куда ступает нога македонского воина — свободная земля. Так было, и так будет... (Тише, но твердо). Разумеется, если они поступят мудро, покорившись моей воле!

Аристотель. Но мидяне ничего общего не имеют с эллинами... Пойми, Александр, это — другой народ. И они очень близки персам. И не только обычаями.

Александр. Близки моим врагам, близки Дарию?! Тем хуже для них...

Аристотель. Города Мидии не откроют тебе ворот, не питай напрасных надежд. Они будут сражаться!

Александр. Нет ворот, которые не сокрушили бы мои тараны, нет стен, которые устоят перед моими штурмовыми башнями. А решатся они выйти на честный бой, на поле ровное — встретит их моя непобедимая фаланга.

Аристотель. И ты станешь завоевателем. Одним из многих...

Александр. Я приду к ним с миром, учитель.

Аристотель. Но с предложением признать твою власть...

Александр. А что в этом плохого? В небесах над всеми богами есть главный бог, на земле над всеми царями должен быть главный царь. Им стану я, и не думаю, что это будет худший выбор. (Запальчиво). Я справедлив, умен, отважен — ты сам мне говорил об этом. И я — не Дарий, не деспот и не тиран...

Аристотель ( с болью и голосе). Станешь им, и очень скоро! Не надо быть пророком, чтобы предвидеть твое будущее. Оно — ужасно, поверь мне, царь... Ты забыл упомянуть еще одну черту характера своего — жестокость.

Александр. Я воин, учитель!

Аристотель. Вспомни, ты давал свободу греческим городам, но как только восставали они против непосильных поборов, ты топил их в крови.

Александр. Я должен содержать армию, единственную опору моей бедной Македонии.

Аристотель. Нет, армия — твоя опора, царь, опора твоей власти. Вот почему ты так дорожишь ею. И готов пойти на все, дабы насытить и ублажить своих солдат.

Александр. Мое войско достойно такого обхождения, учитель. Хотя бы потому, что оно ни разу не показало врагу своей спины. Нет в подлунном мире другой подобной армии. Я — горжусь ею!

Пауза.

Аристотель (задумчиво). Птолемей, Каллисфен, Аристобул и прочие просвещенные мужи прославляют тебя, они видят в твоих походах «деяния, совершенные ради освобождения греческих городов и отмщения персам за разорение Греции и поругание ее святынь...»
Как был бы я счастлив ошибиться в своем мнении! Но я — не слеп, и вижу, что обманчивая пелена застилает их глаза, не мои.

Александр. Ты уверен, учитель?

Аристотель. К великой моей скорби, да! Твой поход в Египет развеял последние сомнения. Ты, эллин, позволил жрецам — нет, заставил их! — признать тебя сыном бога Амона, главного бога древней Страны пирамид. Более того, ты принародно объявлен в Египте ФАРАОНОМ. Я понял, что ради обладания абсолютной властью ты готов переступить через все и вся. Не тому я учил тебя, Александр!

Александр (весело смеясь). Это же политика, учитель! Отныне моя власть в Египте религиозно освящена, я стал как бы родственником моим новым подданным... Вот сдохнет Дарий, враг мой заклятый, и я объявлю себя... его законным преемником. Клянусь, так и поступлю! Окружу себя персидской знатью, введу при дворе пышный восточный церемониал. И гордые некогда властители Азии побегут наниматься в мою победоносную армию, и я им не откажу. Отличные получатся из воинов-персов вспомогательные соединения! Этих храбрых и безжалостных бойцов я первыми брошу на штурм индийских городов. А потом...
Ну что, я не прав, учитель?

Аристотель. Ты — чудовище, царь! И не называй меня больше учителем. Я знаю, мне уже не остановить твою колесницу. Но послушай, что я скажу, покидая тебя...
Твой путь — это потоки крови, мой же — полет высоких устремлений, достижения просвещенного разума. Ты ждешь от меня напутственных слов. Нет, я не благословлю тебя на пролитие новых морей крови, на причинение мук и страданий, на уничтожение людей. Это — единственное, на что ты способен, это то, что прославит тебя в веках.
О, скольких бессмертных творцов ты погубишь, скольких не рожденных титанов мысли, спасителей человечества убьешь в утробах матерей их! И поступая так, ты отдалишь от людей счастливое Грядущее их, ввергнешь род двуногих в бездну прозябания и несчастий.
Я не сяду за твой стол, прости! Не с чего мне радоваться сегодня. Твой путь — он слишком далек от моего. Неизмеримо далек... Прощай!

Аристотель, поклонившись, уходит.
Александр — побледневший, но сохранивший гордую осанку — молча сжимает и разжимает кулаки. Постояв так с минуту, выхватывает резким движением меч. Но тут же, будто опомнившись, возвращает его в ножны.

Александр (тихо). Мудрость его — беспредельна, великое учение Аристотеля и через столетия будет открывать перед человечеством все новые и новые горизонты Непознанного... Я же, коли и останусь в памяти людей, то всего лишь как удачливый воитель, ради славы своей сгубивший сотни сотен жизней...
Но... Цветущая Мидия станет завтра моей. Тысячи и тысячи веселых, трудолюбивых, сильных людей станут моими послушными подданными. Золото и самоцветы потекут в казну, взбодрят армию. О, как повеселеют вмиг лица моих удальцов! Это ли — не счастье! Настоящее, завоеванное в боях славное счастье воина. И добудет его мой острый меч!
Прочь, трусливые мысли, жалкие потуги подпорченного философской мутью разума! Эй, Антипатр, Парменион, Филота — где вы?! Ваш царь зовет на пир! Спешите!

Входят три молодых воина в полном боевом облачении. Александр подбегает к ним, обнимает по очереди.

Александр (горделиво). Вот они — верные мои соратники, полководцы, не знающие поражений! С ними я покорю мир, захочу — вознесусь и к звездам! К мириадам небесных светил я прибавлю бесчисленные огни моих походных костров.
(Обращаясь к своим полководцам). Я не прав?

Воины вздымают высоко вверх золотые кубки с вином.

Антипатр. Слава тебе, великий государь, да чтится в веках гордое имя твое! Ты прав, солнцеликий — прикажешь, мы покорим и небо.

Парменион. Смерть врагам твоим, могучий царь! А тебе пусть вечно сопутствуют доблесть и удача! Ты прав — нет на свете большего счастья, чем торжество победы.

Филота. Не поддается ржавчине окровавленный меч, не поднимется с колен поверженный враг. Ты прав, властитель наш — лишь меч и копье, щедро омытые кровью, добудут тебе бессмертную славу!

Все трое. Да здравствует правитель мира Александр!

Александр, доселе беззаботно улыбавшийся, при последней здравице неожиданно вздрагивает.

Александр (хмуро). Мир еще предстоит покорить... Но мы не остановимся на полпути... Воины Македонии не устают от сражений...

Полководцы. И никогда не устанут, покуда нас ведет Александр непобедимый!

Пир продолжается.

Антипатр (опершись о меч, удовлетворенно). Вот зрелище, достойное очей воина... Но до чего же упрямы проклятые мидяне! Я положил на этих кривых улочках четверть своих людей.

Парменион. Глупцы они, потому и не покоряются воле победителя! Так придется их всех перебить, а лачуги да дворцы — сжечь. Обидно, добыча прямо из рук ускользает... Нет, не нравится мне Мидия, а граждане ее — в особенности. Да что граждане, последние рабы с голыми руками набрасываются на моих воинов!

Филота. Не смеши, друг Парменион, какие тут граждане! Это же дикий Восток, и нравы у них дикие. Попробуй разберись, где тут свободный человек, а где — раб...

Антипатр (вглядываясь в глубь сцены). Ха, вот и добыча тебе, Парменион! Смотри, только что из дворца напротив та-а-кой жирный гусь выполз. Где-то хоронился, видать, ублюдок. Пойдем, выпотрошим его!

Парменион. Не торопись, Антипатр, он же сюда путь держит. Сам пускай принесет в зубах нашу законную долю от богатств Мидии. Так веселее будет, поверь!

Филота (смеясь). Ну давай, старик, ползи быстрее!

На сцене появляется старец в изорванной, некогда богатой, одежде. Он с трудом передвигается на коленях. Каким-то чудом старик сохранил на голове украшенный драгоценными камнями тюрбан.
Воины пинками опрокидывают его, срезают с одежды золотые пуговицы, разрывают на части тюрбан. После чего равнодушно вонзают в бездвижное тело короткие копья.

Филота (разглядывая свою треть добычи). Вот и нам кое-что перепало... Хороший город, зря ты так недобро о нем отзывался, друг Парменион!.. Подурачимся?

Парменион (радостно). Идет! Всю кровь из старого прохиндея выпустим, а?

Антипатр. И превратится наш гусище в мумию египетскую. Ха-ха-ха!

Все трое разом поднимают старика на копья и начинают раскачивать. При этом поют что-то задорное. То и дело хохочут.
Вбегают парень с девушкой, бросаются в ноги солдатам.

Парень. О, доблестные воины, сжальтесь над памятью отца нашего, не позорьте его седую голову!

Девушка. Умоляем, отдайте нам хоть тело его, не глумитесь над ним! Мы сбережем золотые кости его, предадим земле по обычают предков. Остановитесь ради Бога единого!

Воины сбрасывают труп старика на землю, яростно топчут его. Хватают парня за руки-за ноги и тащат в глубь сцены — туда, где бушует пламя. Раздаются дикие вопли горящего заживо человека.
Вернувшись, воины набрасываются на онемевшую от ужаса девушку, срывают с нее одежду.
При виде вожделенной беззащитной жертвы между друзьями вспыхивает ссора.

Антипатр (зло). Она — моя! Я первым увидел старика...

Парменион. Прости, приятель, эта девка — услада многожданная Пармениона. Так у ней на роду было написано! Хочешь проверить?! (Обнажает меч).

Филота. Уберите от нее грязные лапы! Эта красотка — моя! А вы уж как-нибудь обойдитесь шлюхами, друзья...

Антипатр и Парменион тут же, не сговариваясь, нападают на Филоту, убивают его. Затем начинают биться друг с другом.
Девушка подбирает копье Филоты, изо всех сил вонзает его в спину Пармениона.

Девушка. Отец! Брат! Я отомстила за вас! За свою золотую колыбель, ставшую вашей могилой!

Девушка выдирает копье из тела упавшего Пармениона, отступает к дворцовой стене.

Девушка. Стой! Живой ты меня не получишь! Жаркий огонь станет мужем моим, не ты!
Солнце белое, прощай! Милый край мой, прощай! Не тешиться врагу телом дочери вашей, не плясать ему на святых костях...

Девушка, размахнувшись, пронзает копьем шею Антипатра, тот падает замертво. С торжествующим криком девушка бросается в огонь...
Слышатся отовсюду стоны, хриплое дыхание сражающихся, карканье воронов...
Появляется запыхавшийся Александр в сопровождении нескольких воинов. Увидев убитых соратников, он медленно опускается на колени.

Александр (обводит всех затуманенным взором. Грозно). Как ЭТО случилось?

Старший из воинов. Мы не успели вмешаться, государь... Сначала они развлекались, вот этого вельможу (указывая на труп старика) подняли на копья...

Александр (обрывает). Смерть старика меня не волнует. Не они, так солдаты бы... Я спрашиваю, ЧТО случилось? Почему они убиты, и кем?!

Старший из воинов. Не поверишь, великий царь, но говорю правду... Их убила — Пармениона и Антипатра — девушка. А до этого они вдвоем прикончили Филоту...

Александр. Из-за женщины?!

Старший из воинов. Да, государь! Она была очень красивая...

Александр. И где же эта злодейка? Скрылась? Упустили?!

Старший из воинов. Нет, государь! Бросилась в огонь... Сама...

Александр (хватается за голову). Безумный мир! Безумные люди!! Прочь от меня!!!

Воины в страхе отбегают от размахивающего мечом Александра. Немного успокоившись, царь тяжело опускается на обломок дворцовой стены. Разглядывает пристально лезвие своего меча.

Александр. Вот и добыл он тебе славу...
Цветущая Мидия, тысячи радостных подданных... Где они, где Мидия? Это зловонное пожарище — твое новое царство, эти обуглившиеся трупы — твои новые подданные...
А где Парменион, Антипатр, Филота — твои верные боевые псы, а ранее — друзья озорные детства, юности? Вот они — валяются неприбранные, будто падаль у сточной канавы...
Я же видел, я знал, как они менялись от сражения к сражению, как черствели душой, ожесточались сердцем. И — молчал, и даже хвалил за рвение заслуженное, за доблесть. Ибо верил, что воин должен быть жестоким. Ибо считал, что так нужно — для будущих побед, для грядущих завоеваний. И что? Зарезав для начала друга, пали от руки какой-то сумасшедшей девицы. И это — лучшие мои воины, полководцы!.. До чего же бесславная, глупая смерть...
А славная смерть — она какая? Может, та, которой погибла безрассудная мидянка? Не знаю... Я запутался... Как не хватает мне учителя моего!

Долгая пауза.

Александр (вставая, тихо). Не все потеряно, царь! Угомонись...
Город отстроят заново, оставшиеся в живых женщины нарожают новых мидян. Покорных твоей воле, не таких гордых... И в полководцах недостатка у тебя не будет. Вон скачет умнейший и бесстрашнейший Птолемей Лаг, коему давно обрыдло тянуть лямку тысячника. а тот же Кратер — коварный, что дюжина Дариев, вместе взятых...
(Повеселев, кричит). Э-эй, воины! Пора собираться на пир победителей! (Подбежавшей личной страже). Колесницу мне! И не забудьте приволочь на пир мидийского царя. Полюбуемся на терзания венценосного философа. Ха-ха-ха!

Все уходят.

Картина IV

Александр. Стража, приведите Солона!

Воины вводят в зал закованного в кандалы, с залитым кровью лицом, старца. Его длинные белоснежные волосы опалены огнем, он еле держится на ногах от усталости.
Александр подступает с обнаженным мечом к царю Мидии. Даже не шелохнувшись, старый философ с честью готов принять смерть. Македонский в сердцах вонзает свой короткий меч в пол у ног Солона.

Александр. Ответь: что ЭТО?!

Солон (прокашлявшись, спокойно). Это?.. Это — счастье сильного, горе — умного!

Побледневший Александр, забыв о мече, возвращается к только что покинутому трону. Опершись о высокий подлокотник, надолго замирает в позе античного мыслителя.

Александр (еле слышно). Прав старец: не умом, а кровавым оружием прославлю я имя свое... Он же мудр, и пусть побежден в бою, Солон обессмертит память о себе силой высокого ума. Убив его, я прежде всего покрою позором доблестное имя царей Македонских...

Александр подходит к Солону.

Александр. Ты сказал правду, царь! Да торжествует правда!
Стража, снимите с него кандалы, перевяжите раны, дайте царю освежиться.
Я жду здесь!

Воины уводят Солона.

Александр (прислушивается к доносящемуся шуму). Пируют... Что ж, отмечать победу — святое право воина. Они рисковали жизнью, выполняя волю своего царя. Мою волю... Им-то ни к чему эти мертвые холмы и равнины, обезлюдевшие города и деревни. С куда большей радостью они пасли бы на сочных лугах скот, обжигали горшки в печах да строили дома... Я их привел сюда, я их заставил убивать людей, жечь города. С меня и спрос...
И спросят... А что я скажу в ответ? Что хотел славы Македонии? Может, и хотел, но это было давно. Тогда мою страну окружали жестокие и сильные враги... Но теперь-то! Что я делаю в этой непонятной мне стране, вдали от всего, что мне близко? Продолжаю завоевание мира? Но для чего? Я сделаю людей лучше, чем они есть, покормлю голодных досыта, дам всем свободу? Нет, царь, ты никогда и не пытался делать хоть что-то похожее, поскольку содеять-сотворить подобное не в силах человеческих. Ты это прекрасно знал. Ты — не Бог...
Хотел Славы? Уже ближе к истине... Хотел доказать миру всему, что ты единственный достоин владеть им? Почти истина... Но где, в чем полная Истина? Сокровенная, окончательная...

Сопровождаемый стражей, входит Солон. Седые волосы расчесаны, рана на голове перевязана лоскутом белой материи. Он одет в новый парчовый халат.

Александр (обращаясь к страже). Принесите сюда стол, лучшие яства и вина! Царь Солон — сегодня мой гость...

Цари молча стоят друг против друга, покуда слуги и стража заносят в зал стол, кресла, еду и питье.

Александр (делает приглашающий жест). Садись, царь!

Усадив Солона за стол, Александр присаживается рядом. Проходит несколько минут. Солон степенно, даже величественно «вкушает от яств» — он голоден. Александр же больше налегает на вино, при этом сердито покрикивает на нерасторопных слуг.

Александр (дружеским тоном). Я не желаю, царь, чтобы ты стал мишенью для насмешек моих недалеких воинов-мужланов. Солдаты — они везде солдаты. Их не переделать. И потому мы трапезничаем тут, отдельно от всех...
Честно говоря, мне расхотелось праздновать ЭТУ победу. Слишком она горькая. Не такой я видел ее в мыслях своих...

Солон отодвигается от стола с яствами.

Александр (слегка заплетающимся языком). А правду говорить не страшно, царь?

Солон. Сказать правду в лицо всегда опасно. Частенько из-за нее лишаются головы... Хотя, случалось, что кое-кого и осыпали милостями.

Александр (трезвея). Правда... Неужто она такая неоднозначная? А казалось бы... Поведай мне, царь, правду о правде! Запомню, на всю жизнь запомню... Обещаю...

Солон (холодно). К чему мне твои обещания, царь! Мы — слишком разные с тобой люди... Но рассказать тебе одну древнюю притчу стоит. Может, и задумаешься кое о чем...

Александр. Благодарю, царь!..

Солон. Как-то в былые времена смятение великое охватило душу одного из правителей Персии. Призвал он своих приближенных и сказал: «Вы дали клятву на крови, что всегда будете говорить мне правду. Сегодня я захотел услышать ее. Каково мое будущее, что уготовано мне в грядущем? Сказавшего правду — награжу достойно, солгавшего — отправлю на плаху».
Все приближенные затаили дыхание. Мертвая тишина воцарилась в тронном зале. Затуманились кровавой пеленой глаза царя, в гневе грозном сжал он рукоять обоюдоострого меча...

Александр (тихо). Похоже на правду...

Солон. И вдруг направился к царю старец могучего сложения с седой по пояс бородой, с горящим взором.
— Я скажу! — прогремел в тишине его зычный голос.
— Говори, — разрешил ему царь.
— Презрев установления небес, ты решился спросить о недоступном для смертного. Так внимай же! Нет в мире этом человека, кого ждет горшая участь, чем твоя. Лишившись могущественного клана родичей, многочисленного потомства своего, ты будешь напоминать одинокий обуглившийся пень в обгорелом лесу. Кровавые слезы будут сочиться из твоих глаз. Собакой побитой будешь плестись ты, привязанный к хвосту коня соседнего государя, разрушителя твоего великого царства...
— Что за черную участь накаркал мне этот безумец на радость врагам! На плаху его! — вскричал разгневанный царь...

Александр. А вдруг это ПРАВДА была? Тогда смелый старец вряд ли заслуживал смерти. Хотя, как сказать...

Солон. Слушай дальше, царь, и не перебивай...
Три месяца промучился-продержался властитель Персии. Вновь созвал затем именитых людей своих, и вновь задал тот же вопрос. Не успели слова его умолкнуть, как в покои царя вошел старец с налитыми кровью глазами, с гривой седых волос до пояса и стал держать такую речь:
— Знай же, солнце-государь, что одному тебе из неисчислимой родовы уготована долгая и счастливая жизнь. Как бы не лелеяли близкие и дети твои черную мысль, не воссесть им на трон высокий, не надеть корону твою золотую. Как и не сбыться надеждам соседей-правителей о преждевременной гибели твоей. Завоюешь ты еще не одно государство, успеешь ты еще более прославить имя свое... Вот судьба твоя, предначертанная небесами!
И охваченный радостью царь поклонился старцу, усадил рядом с собой, наградил его щедро...

Александр (пораженно). Первый старик сказал суровую правду без прикрас. Второй же умудрился так высказать ее, что она пришлась царю по душе. Первый лишился головы, а второй, напротив, обласкан был сверх всякой меры. Но ведь, подумать коли, оба говорили одно и то же!..
Скажи мне, мудрый Солон, с чем бы ты сравнил радость незадачливого царя?

Солон. С жалкими каплями влаги, тут же поглощенными без следа великой пустыней...

Александр. Глубок смысл твоих слов, царь... И они проникают, минуя разум, прямиком в сердце. Торжество мое сегодняшнее — разве не те же капли воды, бездумно пролившиеся на знойную пустыню? Заявится завтра другой искусный воин и камня на камне не оставит от царства моего. И построит свое, и будет вновь казаться оно незыблемым до поры, до времени.
(Вынимает из ножен меч). Корень счастья моего находится в мече этом окровавленном. Но разве может быть какой-либо смысл в подобном счастье? И польза кому?

Солон. Думай царь! Ты еще молод. Есть время...

Александр. Не знаю... Не уверен...

Солон. Ты отпусти меня, царь! Я пойду по улицам разрушенного тобой города. Помолюсь за души убитых... тобой...

Александр (гневно). Уходи!
(Подумав). Стража, сопровождайте царя! И чтоб ни один волос не упал с его головы. Жизнью мне отвечаете...

Стража и Солон уходят.

Александр. Выяснив правду — я обрек себя на проклятие...
И что с того! Что изменится?

Долгая пауза.

Я знаю: мой путь определен не мной, но мне — идти по нему. Покорять и разрушать города, огненным смерчем проноситься по миру, взобраться на последнюю его вершину и вонзить в ее плоть не ведающий жалости меч. И оставить за собой кровавый след, след проклятий.
Нет, след... ПРОКЛЯТОГО...

Пауза.

А может, я умру молодым?! С раной в сердце долго не живут. Тебе ли не знать этого, воин!

Пауза.

Ты уйдешь из жизни МОЛОДЫМ, царь...

ЭПИЛОГ

Год 1939-й...
Тюремная камера в Якутске. Грубо сколоченный стол, нары, табурет.
Поэт размеренным шагом ходит по камере. То и дело останавливается, о чем-то задумавшись. Лихорадочную работу мыслей и чувств этого до крайности изможденного человека выдают его глаза — пронзительно-напряженные, безжалостно впивающиеся в зрителя.

Поэт. Все, чувствую: придут или сегодня, или... НИКОГДА. (Невесело усмехается). Как-никак, шаман, пусть и КРАСНЫЙ!..

Пауза.

Надо отдать им должное: терпеливые ребята, эти наши доморощенные наркомвнудельцы... Поди, проследили старательно все мои НЕСУЩЕСТВУЮЩИЕ связи, выявили всех моих МИФИЧЕСКИХ агентов. Работают на совесть, из кожи вон лезут. И не удивительно: награды, звания внеочередные сыплются на них будто из рога изобилия, страх опять же. Стоит попотеть...
А ведь знают наверняка, что НЕТ никакого врага Ойунского. Но — поджимает план, но — висит над душой график соц. соревнования «по разоблачению»..
(Садится на нары). Неужто великий Вольтер — и... ошибался? «Что сделалось смешным, не может быть опасным...» Нет, ошиблись скорее те, ДРУГИЕ, создавшие ДРУГУЮ страну, пытающиеся сделать ДРУГИХ людей. Вот так, и все становится на свои места. И весь идиотизм положения нашего в том, что смешное (казалось бы!) как раз стало у нас опасным, страшным.
Пока ОНИ не взяли Максима, оставался крохотный огонек надежды, что имеют место быть искривления. Ведь наша партийная линия всегда отличалась гибкостью. А где гибкость, там и кривизна.

Пауза.

О, скорей бы чудом каким вырваться домой, к томящимся в нетерпении родным человечкам! Туда, где нервно вышагивают в своих кабинетах версты и версты — в ожидании неизбежного исхода — немногие оставшиеся друзья. Как бы обрадовались бедолаги моему освобождению! Это стало бы и для них добрым знаком... Но я уже говорю: «обрадовались бы» — ибо нет в душе предвкушения счастливой встречи...

Пауза.

Соломон Мудрый, восставший против небесных установлений... Воин-мыслитель Александр Македонский — жертва беспокойного ума своего... Сожженный за дерзкие пророчества Безумный Никус...
Твои герои — твои... прототипы. И глупостью было бы ожидать для себя иной судьбы — отличной от их....
Что там сказал старина Вернио, вспомни-ка: «Революция как Сатурн — она пожирает собственных детей». И, разумеется, адвокат-правдолюб завершил свои дня на гильотине. Без малого полтора столетия прошло с той поры и... ничего не изменилось...

Пауза.

Душно-то как! Словно перед грозой — в детстве, на сенокосе. Нагнетает, нагнетает и вдруг — вспышка в пол-неба, грохот оглушающий и — дождь. Сильный, чистый, прохладный. И ты бегаешь босиком по траве, в одночасье ставшей податливой и нежной. У взрослых наконец-то светлеют лица. Мучительной засухи больше нет, впереди — привольная, сытная жизнь...

Громко лязгает механизм замка. В камеру входят трое. Впереди — возмужавший, «пообтеревшийся» молодой красноармеец из Пролога. Теперь он немалый чин в местном управлении НКВД и одет соответствующе — в добротное кожаное пальто с каракулевым воротником. В руках держит лист бумаги.

Энкавэдэшник. Вы — Платон Алексеевич Слепцов, бывший депутат Верховного Совета СССР?

Поэт (с вызовом в голосе). Почему — БЫВШИЙ? С меня еще никто официально не снимал моих полномочий!

Энкавэдэшник. Снимут. Будьте уверены! Собирайтесь, пойдете с нами!

Поэт. На допрос? Или... с вещами?

Энкавэдэшник (ухмыляясь). Пока еще — на допрос. Но не стройте иллюзий, Ойунский, вы давно не в Москве. У нас же с врагами народа разговор короткий.

Поэт (с достоинством). Думаю, вы ошибаетесь... Я — сын своего народа, и врагом ему никогда не стану. Что бы со мной вы не сделали...

Энкавэдэшник (в сердцах). Вот упертый... идеалист! Мы — сила, вы — ничто! Пыль...

Поэт (подходит к окну). Видите, во-он горит яркая звезда. Это предвестница зари прекрасная Чолбон-Венера... Погасите ее, всесильный! И я поверю, что царство мрака неодолимо...

Поэт делает шаг навстречу тюремщикам.

Энкавэдэшник. Вы... Ты... Ох, мразь!

Подскочив к заключенному, Энкавэдэшник замахивается для удара, но... бессильно опускает руку. Он встретился глазами с горящим взором Поэта.

Поэт (спокойно). Я готов. Ведите!

Не оборачиваясь, Поэт первым выходит из камеры.

ЗАНАВЕС.