По дальнему Северо-Востоку

2.5.77. Краснодар.

По стране тунгусов. —
Алдан и Мая. —
с.Нелькан*

Отрывки из путевых очерков путешественницы М.Сулима-Дмитриевой
«По дальнему Северо-Востоку», в 1904 г. напечатанной в иллюстрированном журнале «Живописная Россия».

Еще в 1901 году, в первой части своих путевых очерков, напечатанных в «Живописной России», я сообщила о своем намерении посетить страну тунгусов Майского ведомства, для чего необходимо ехать по рр. Лене, Алдану и Мае, а далее — по тайге и дебрям Станового хребта, в той его части, которая называется Джугджуром, — вплоть до Охотского моря, до порта Аяна.

В настоящее время я исполняю обещание поделиться своими путевыми впечатлениями. Позволю себе думать, что эти путевые заметки по дальнему северо-востоку будут вполне своевременны. Последнее время обращается особенное внимание на улучшение и сооружение путей сообщения между Якутском и Аянским портом, который официально упразднен, но в действительности еще живет: к нему тяготеет якутско-нельканское купечество и через него ведет торговлю с Владивостоком и другими странами света в пределах, допускаемых отсутствием путей и всякими неустройствами. Впрочем, летом между Якутском и Нельканом существуют пароходные рейсы, но безсрочные. Пароход фирмы Громовых «Громов» и фирмы Коковина и Басова «Михаил» совершают каждое лето по одному рейсу между Якутском и местечком Нельканом на р. Мае, притоке Алдана. Между Нельканом и портом Аяном существует непрерывное сообщение зимой на оленях и собаках чрез Становой хребет. Летом сообщения нет, если не считать частные случаи прогона скота и вызванные необходимостью частные поездки верхом торговых людей. Когда-то здесь существовал «тракт» Американской компании, но с 60-х годов он совершенно заброшен и осталась только, кое-где, просека, да сгнившие груды бревен некогда существовавшей гати.

Необходимость создания или улучшения этого пути давно сознавались и с этой целью снаряжались экспедиции, всегда очень дорого стоящие и очень редко дающие практические результаты. По крайней мере, так было с Нелькано-Аянским трактом до 1903 г. Об этих экспедициях есть сведения в географическом очерке Стефановича, изданном Восточно-Сибирским отделом Географического Общества.

В настоящее время снова работает экспедиция инженера Попова, самая дешевая из всех, даже «грошовая», но самая важная по практическим результатам. Снаряженная на средства иркутско-якутского купечества, она произвела изыскания, имея в виду проложить колесную дорогу от Нелькана до Аяна. Путь этот самый кратчайший из Якутской области к Охотскому морю, а важен не только в торговом отношении, но и в стратегическом, с точки зрения которого на Аян не обращали внимания, но Аянская бухта — ключ в хлебородную и скотоводческую территорию Якутской области, путь на Лену, а стало быть и в Восточную Сибирь... Здесь может высадиться десант и пройти до Якутска и далее, не встретив ни сопротивления, ни одного солдата!

Для меня этот путь был крайне интересен в бытовом и охотничьем отношениях, и чрезвычайно важен в том смысле, что я, наконец, могла испытать европейских северных собак, «лаек», в азиатской горной тайге и на охоте по тем зверям, которых нет в других местностях Европы и Азии, как, например, «чубуку» — горные бараны.

Вследствие этих обстоятельств, я, в компании своего свояка и компаньона по содержанию питомника северных собак, Z., решила совершить путешествие из Якутской области в Приморскую на Сахалин — именно по этому неустроенному и опасному пути, последние сведения о котором в печати составляют очерк Стефановича и выборки из него в книге г. Смонина.

Вот как они характеризуют переход между Нельканом и Аяном: «Местность к востоку от реки Маи представляет постепенно подымающуюся к Джугджуру гористую поверхность, изрезанную множеством речек, бурно текущих по каменистым руслам в узких болотистых долинах. Вследствие этого дорога, или, вернее, жалкие остатки возочного пути, проведенного в начале 50-х годов, пролегает по непрерывно чередующимся спускам и подъемам. Некоторые из них по крутизне крайне утомительны...» «Мосты и жердевая настилка или разрушены водой или сгнили. Чрез речки переправляются вброд, а по болотам, пришедшие в невозможное состояние, гати обходят стороной...» «Лошади местами не в силах выкарабкаться из трясины без помощи людей...».

Этот же путь, в 50-х годах, совершил и описал знаменитый автор «Фрегата Паллады».

Но чтоб добраться и до этого пути, чтоб рискнуть двинуться по нем «охотой», пришлось испытать столько мытарств, столько затратить денег на телеграммы и времени на переписку!

Мы уже наняли проводника до Мачи, как вдруг получили телеграмму от г.Лури, управляющего пароходством Громова, и переменили свое решение...

Только 6-го июня вечером мы увидали целую флотилию, разукрашенную флагами... Это из-за поворота реки показался пароход «Громов», ведя за собой на буксире баржу и серию кулиг и паузков.

Лишь только пароход остановился у берега, как мы целой компанией отправились на «Громов».

У берега — толпа, состоящая из торговцев, якутов, скопцов, ссыльных. Мостки (трап) сброшены с борта парохода прямо на берег, на землю. Пароход ежеминутно выпускает пар, шипит и распространяет запах масла...

В маленькой рубке, на столе, батарея пива, пустых и наполненных стаканов... Капитан Ф., красный и потный, сидит, окруженный олекминскими «доверенными», торговцами, кабатчиком Кир-м и другими.

Подходя к дверям, мы услышали фразу:

— Сто собак да полсотни лошадей...

Z., понимая, что камешки кидают в наш огород, настораживается.

Здороваемся, Ф., не вставая, протягивает всем руки.

Заявляем о намерении грузиться и показываем депешу управляющего Лури.

Кабатчик К-ий, — вообще господин грубый и нахальный, — вмешивается в разговор и начинает по кабацки острить над тем, что мы непроизводительно и неразумно содержим ораву собак, да еще намереваемся платить за провоз их!

Z. объявляет, что не имеет никакого желания разговаривать с К-м и просит капитана указать места для собак и лошадей на пароходе.

— На пароходе места нет! — отвечает капитан, — на баржа, на кулига привяжем.

— Собаки должны быть там, где мы! У нас нет людей...

— Чего там... собаки... привяжем на борт, будут сидеть... Матрос какой-нибудь смотрит, — продолжает объяснять капитан, говоря по-русски с сильным шведским акцентом.

Начинается спор и осмотр помещения для животных.

Капитан выражает намерение поставить лошадей на баржу, собак привязать в разные места, где придется, а нам предлагает билеты I класса. Притом объявляется плата по 20 р. с лошади, по 5 р. с собаки и по 75 р. с нас.

— Цены баснословные назначаете, а удобств никаких! Я не поеду на этих условиях! — заявляет Z., — и телеграфирую владельцам парохода.

Кабатчик К-ий ходит за нами, как тень, и все вмешивается в разговор. Наконец, его резко отгоняют.

После некоторого спора и горьких истин, высказанных Z-м капитану, мы, наконец, условились, что с нас возьмут за все огулом 250 р. и как лошадей, так и собак поставят на палубе баржи, а нам отдадут каюту «водолея», — то же, что управляющего баржей. В этой каюте, красующейся в виде домика на палубе баржи, мы должны будем поместиться втроем, а в ней столько же места, как и в купе вагона... Все произвол и никаких правил перевозки! Словом, — по-русски!

Третье лицо, едущее с нами — сектантка Ольга К-ва. История ее поездки со мной настолько не заурядна, что о ней нельзя не рассказать.

Три года тому назад, в г. О-му «приехал ревизор», тот самый, о котором говорила вся печать... Этот ревизор устраивал некрасивые операции над скопцами. Еще не забыта корреспонденция в «Неделе» о продаже этим ревизором индульгенций в г.Олекминске.

В числе скопцов, с которых, под угрозой ссылки в Калымск, требовали крупные суммы на благотворительность, был и дядя моей Ольги К-в, в котором, как и в других, принял участие Z., насколько позволяло его служебное и общественное положение... Я помогала скопцам пером, в печати... В результате оказалось то, что назначено было расследование этого дела. Исправника сменили, ревизора отдали под суд, и история почти забылась.

Прошло три года. Мы собираемся уезжать. Ни мужской, ни женской прислуги нет такой, чтобы можно было взять с собою. Женщин на северо-востоке и вообще мало и они страшно избалованы, а поселенцы, составляющие мужской элемент слуг, — не имеют, в большинстве случаев, права выезда из мест причисления.

За день до прихода «Громова» ко мне пришел скопец К-в и его брат, по собственной воле живущий с ним, но не скопец, — и оба сообщают, что, сознавая мое крайне тяжелое положение в предстоящем путешествии, без прислуги, — хотят меня выручить и отдают мне свою дочь (единственную) и племянницу, на каких угодно условиях содержания, но с тем, что по возвращении в Россию, я ее свезу к ее матери в Калужскую губернию.

Я, было, отказалась, не решаясь брать на себя ответственность в виду трудности путешествия и возможности лишений. Но мне заявили, что Ольга ничего не боится и на все идет. Это для меня было благодеяние. Я согласилась, и Ольга стала собираться в дорогу.

По окончании разговора с капитаном, стали приготовляться к погрузке. С вечера начали грузить овес, сено, муку для собак, сухари и другой провиант, которого должно было хватить до Аянского порта. С полночи грузили лошадей и ящики с собаками. К пяти часам утра и сами водворились на барже и принялись за устройство животных.

В это время нас очень тронули наши добрые знакомые, члены выездной сессии суда, заседавшей тогда в Олекме, придя нас проводить в такой ранний час. Все это были такие милые люди, что от души жаль было с ними расставаться!.. Но в шесть часов утра дан был третий свисток — и наша баржа, окруженная кулигами, стала плавно отодвигаться от берега. В эту минуту нас обогнал «Михаил» Коковина и Басова, не остановясь у города. Мы также довольно быстро начали подвигаться вниз по реке, и скоро милые и симпатичные лица наших знакомых стали воспоминанием.

Город скрылся. Начался ясный, жаркий день. Это было 7-ое июня. (Я не буду описывать Лену, она была подробно описана в предыдущих моих очерках).

Идем все время наравне с «Михаилом».

До Якутска с буксиром три дня хода, да далее около двух с половиной недель. Надо основательно устраиваться на барже.

Первым делом мы позаботились о собаках. Четыре ящика-клетки поставили так, что они пришлись по углам помещения, крышку которого изображает брезент. Промежутки между ящиками зашили досками, и собаки получили такое помещение, что могли ходить, а затем, по-очереди, мы их брали в каюту, привязывали около лошадей, даже предоставляли свободно бегать по барже и по вплотную «прикляченным», т.е. привязанным к ним кулигам. Лошадям же сносно было стоять у борта на мягкой подстилке.

На барже имелась плита, и Оля заваривала собакам каждый день овсянку мясным буольоном, а также готовила и нам несложные обеды.

Один из трюмов изображал кладовую для нашей провизии.

Самим нам, однако, было очень неудобно ехать в каюте. Мы спали на койках, а между нами на полу еле умещалась Ольга. Да и довольно того, что три недели предстояло спать одетыми!

На вторые сутки собаки уже начали тяготиться неволей, а некоторые поднимали вой. Матросы очень скоро освоились с нашим мирком и с нашими животными. Некоторые разговаривают таким тоном с собаками, точно они говорят с людьми; дают им кости... Моими рыжками все любовались, а один матрос-татарин завладел щеткой и скребницей и чистил их каждый день.

В ночь на 8-е июня и 8-го была сильная «волна» и нас немного покачало.

8-е июня. — Сильный ветер, без дождя. Весь день возились с собаками; одни разгрызали доски и вылезали, а другие беспрерывно лаяли.

Девятое и десятое июня. — Жара. Безветренно. Животным жарко на железном полу. Мы также страдаем от духоты и жары днем, а ночью — от холода; закрыть на ночь окна в каюте — душно, а с открытыми окном — холодно. Ночи очень свежи.

В четыре часа пополудни десятого июня мы прибыли в Якутск, но не к той «Осенней пристани», которую я описывала в предыдущих очерках, а благодаря весеннему разливу — прямо к городу, к грязному деревянному Якутску, стоящему на такой же грязной протоке, из которой летом даже не пьют воды.

Пока наш пароход лавировал, отцепляя и водворяя по местам неуклюжие и громоздкие кулиги, — благодаря прекрасной погоде, на берегу собралась толпа. Из общей массы резко выделялись безусые старческие физиономии скопцов, якуты и две-три судейские фуражки. Один обладатель такой фуражки разгуливал по берегу, укачивая ребенка, завернутого в нарядные пеленки. Это означает, что у бедняги нет прислуги и не с кем оставить ребенка. В Якутске вообще нет прислуги...

Как только пароход остановился у пристани, скопцы принялись осаждать мою Ольгу расспросами об ее неожиданном и необычайном отъезде. Они охали и запугивали ее, как могли, приглашая в то же время к себе в прислуги и в наследницы. Они также нуждались в женских руках.

В то время, как скопцы вели атаку на Ольгу, приглашали ее в гости, а с ней и меня, — толпа окружила собак; находились также лица, желающие подразнить их... Раздавался неистовый лай и вой... Лошади также были окружены... Около них любопытных было еще больше... Это возмутило Ольгу, и она посыпала лошадям хвосты «от сглаза» солью.

Ко всей этой тесноте и сутолоке прибавилась необходимость перевести собак на другое место, так как на том месте нужно было открыть трюм... Приходилось засаживать их в клетки, разорять их помещение и при толпе зевак! Сутолока, давка, суета, жара, лай, вой... Все это способно было расстроить самые крепкие нервы.

Мы негодовали на то, что, взяв с нас хорошую плату, нам не указали определенного и постоянного помещения. В это время к нам подошел довольно интеллигентного вида пожилой господин, и, отрекомендовавшись, сообщил, что пароход едва ли дойдет до Нелькана — по причине мелководья.

Это был нельканский купец Хар-в. Он же сообщил, что проводников и вьючных лошадей мы также не найдем... Хоть возвращайся назад!.. К счастью, я вспомнила, что в Олекме мне говорили о том, что в Якутске теперь находится нельканский торговец Филипов, доверенный Громовых, что он имеет лошадей и может взяться доставить нас в Аян.

Какова была моя радость, когда я узнала, что Ф-в здесь, на пароходе, и даже едет с нами одновременно! Бросив собак и лошадей, бегу искать Ф-ва, боясь, как бы не уехал в город.

Искать пришлось не долго, переговоры также не были продолжительны, но обеспокоило меня то, что Ф-в желал определить плату за лошадей в Нелькане, а не в Якутске.

— Но, знаете, что я должна сказать: если цена ваша будет велика, то, не сойдясь с вами, мы отсюда можем вернуться обратно, а в Нелькане мы должны будем принять все условия, какие вы предложите, — ответила я.

Ф-в немного сконфузился, и вскоре мы, показав ему нашу кладь, договорились, что он доставит нас из Нелькана в Аян за 250 рублей.

По крайней мере хоть это устроилось и загадочность нашего дальнейшего путешествия и судьбы исчезала.

12 июня утром мы с Ольгой отправились на якутский базар делать последние покупки.

Летний якутский базар удивительно напоминает восточные, даже турецкие базары... Все товары вывешены наружу и без того открытых лавок. Оригинальна посуда из дерева и бересты с резьбой и орнаментацией...

* * *

Остатки городка — деревянной крепости казачьей — представляют две башни-одиночки, стоящие поодаль одна от другой. Очевидно, однако, что они были когда-то соединены стеной; на противоположной стороне нынешней площади сохранились и остатки стены с башнями.

Постройка — в древне-русском стиле, особенно крыльца, ведущие в башни... Построена эта крепость-кремль из чудного, замечательно крупного лиственничного леса, — леса, который и сейчас, как говорится, «топор не берет». Кремль почернел от времени и только кое-где подгнил на углах. Стена представляет из себя продолговатый сруб, даже ряд непрерывных срубов: двойная бревенчатая стена разделена поперечными стенами внутри на ряд каморок, из которых, в нарочно сделанные отверстия, можно было обстреливать окрестность...

Внутренность кремля в настоящее время представляет вековое отхожее место, место свалки дохлых собак и кошек, а внешняя стена вся исстреляна вражескими пулями и даже небольшими ядрами...

Долго и с грустью осматривали мы эту стену и башни. Живо рисовало воображение ряд геройских подвигов казаков-завоевателей, победителей якутов... Во многих местах пули вырублены из стены, — очевидно, понадобился кому-то свинец... Думается, что этот исторический памятник требует реставрации и заслуживает почетного караула, а не свалки нечистот! Говорят, что эту древность намереваются продать на дрова. Не хочется верить подобным рассказам!

Пребывание в Якутске закончилось вечерним чаем у скопцов N., куда мы с Ольгой прибыли к 5 часам пополудни.

Скопчихи, «сестры», как их называют в общежитии, одеты в ситцевые юбки, темные кофты, в платках на голове, завязанных под подбородком. «Братцы» — скопцы в «спинджаках».

Встречают нас несколько подобострастно... Напустили на себя тон смирения... В домике заурядная мещанская провинциальная обстановка. Жарко натоплено, не смотря на июнь месяц.

Нас привели в комнату, изображающую столовую, и усадили за стол, покрытый белой, но не глаженой, а только катаной скатертью, а затем на подносе принесли стаканы жидкого чая, сахар в стеклянной вазочке, варенье, домашние булочки, сухари.

После чая появился на столе пирог с рыбой. Он был очень хорошо приготовлен, но тесто было сладкое, сдобное.

Скопчихи усердно нас угощали. Забыв вчерашние свои ужасания по поводу поездки Ольги с «мирянами», да еще в неведомые страны, они желали «счастливого пути» и всякого благополучия, говоря Оле:

— Ну, что ж, съезди, погляди, ублаготвори господь! В добрый час!...

Во всей их тактике и политике достаточно чувствовалось лицемерия и фальши, и я рада была, когда вырвалась от них.

Когда мы вернулись на пароход, Аяно-Нельканская экспедиция гг.Пекарского и Ионова уже грузилась. Нагрузили седла, кладь, трех лошадей к нам на баржу...

Ионов и Пекарский должны исследовать быт тунгусов Майского ведомства и собрать коллекции для музея Императора Александра III; они же везут провиант экспедиции инженера Попова, которая с марта месяца работает в Становом хребте, изыскивая направление для колесной дороги.

Экспедицию провожает почти весь состав политических ссыльных города Якутска, так как и они были высланы сюда за то же, но уже давно.

Г.Пекарский известен, как лучший знаток якутского языка и как составитель якутского словаря, который будет издавать Академия Наук.

Наконец, в десятом часу вечера дан был третий свисток, — и мы отошли от берега и, вероятно, навсегда простились с Якутском.

Отойдя несколько верст, мы его увидели снова, он вынырнул точно из воды между зеленокудрых островов, слабо мигая своими городскими огоньками на фоне серых зданий и розово-золотистого неба белой июньской ночи... Вскоре пароход сделал поворот, и Якутск скрылся от нас навсегда.

12-го июня утром пароход вошел в широкое, как море, устье реки Алдана, правого притока Лены. С этого момента для меня начинаются новые картины, новая жизнь.

Спустя часа полтора мы стали на якорь посередине реки, против впадения с правой стороны какой-то речки. Устье этой речки образовало залив или бухточку, и здесь укрылись от ветров и бурь паузки с чаем, проплавленным с р. Маи, из Нелькана. Эти паузки ждут парохода и перегрузки чаев на баржи.

Не успел стать пароход на якорь, как от берега отделились берестянки и ветки. Тунгусы, живо и грациозно управляя веслами, быстро понеслись к пароходу. На пароходе также приготовили лодки для отплытия на берег. Тунгусы и якуты привезли продавать рыбу, чудную, очень крупную стерлядь и очень дешево: 50 к. полупудовая икряная стерлядь.

Ольга принялась сооружать уху и приготовлять стерлядь. Наш подрядчик Филипов уехал на берег. Он сплавил эти паузки с чаем для своих доверителей гг. Громовых.

С Филиповым возвратились на пароход рабочие на паузках, и наша баржа приобрела около десятка пассажиров якутов и тунгусов, которые отличались от первых особым запахом, вероятно, звериных кож, так как собаки наши, находившиеся на палубе, брали их приступом в то время, когда на якутов не обращали ни малейшего внимания.

Тунгусы легче, стройнее якутов. Их можно также узнать по более веселому и приветливому выражению лица, хотя типы в долине Алдана носят характер смешения с якутами.

Тунгусы возвращались, после сплава чаев на р.Маю, домой. На паузках в ожидании перегрузки оставалось ограниченное количество людей.

Кроме тунгусов, у нас на барже были еще пассажиры — духоборы, высланные администрацией из Таврической г. в Якутскую область и поселенные в долине Алдана. Духоборы ездили в Якутск за покупками. Они расположились под брезентовой палаткой на палубе нашего парохода. Все они народ рослый, здоровый, красивый.

Поселок этих духоборов расположен при впадении р.Нотары в Алдан с левой стороны; он существует уже лет двадцать.

Духоборы занимаются хлебопашеством и скотоводством, но без участия женских рук. Семьи их выселились в Америку, о том же мечтают и мужья и с этой целью ежегодно пишут прошения о разрешении выселиться из Якутской области. В этих прошениях они плачутся на свою горькую судьбину, на суровый климат и тому подобное. Но от духоборов веет зажиточностью. Одеты они прекрасно, постели, провизия — все говорит о том, что эти люди ни в чем себе не отказывают.

Не успел пароход сняться с якоря и взять полный ход, как духоборы свели знакомство с тунгусами и стали продавать и выменивать у них на водку кирпичный чай и др. вещи по цене, конечно, для тунгусов невыгодной. Еще более я была удивлена в первый же день пути, что духоборы курят табак и пьют водку. Из расспросов их я узнала, что они сеют озимую рожь, но она не всегда хорошо родится.

— Почему же вы не сеете яровую? Ведь яровую рожь с успехом сеют скопцы и якуты, и она дает хорошие урожаи?

— Так что же! — был ответ, — сеем овес, пшеницу. Лошади у нас хороши... Есть томские, есть якутские. Не хотите ли купить лошадку? По триста рублей есть лошади.

— По многу держите лошадей?

— Нет. Голов по двадцать, по тридцать.

Один из духоборов везет клетку с племенными курами.

После полдня и до вечера пароход идет в архипелаге зеленых островов разной величины, очертаний, разнообразной растительности. Алданские острова все менее становятся похожи на Ленские: они разнообразнее, часто покрыты высокоствольным лесом. Иногда они напоминают дельту Невы, петербургские «острова». Пароход делает крутые повороты, зигзаги, лавируя среди островов.

Кажется, что плывем по дикой, пустынной реке, изредка встречая рыбаков, но это впечатление ошибочное. Мы плывем по самой населенной и хлебородной местности Якутской области, в пределах так называемого Амгинско-Ленского плоскогорья и только к 7-ми часам вечера достигаем полупути по р. Алдану и останавливаемся у берега на территории Баягантайского улуса, чтобы набрать дров и выгрузить товар для жителей.

В двух верстах есть церковь и Баягантайская инородческая управа. На берег высыпали якуты, объякученные тунгусы, русские, церковный причт, а с ними две женщины в европейском платье. Все эти люди страшно загорели, запеклись; платье на них на всех дешевенькое, выгоревшее, полинявшее. На некоторых инородцах одежда из рыбьих шкур. Преимущественно шкура тайменя выделывается как кожа. Я купила две сумы из такой кожи, сторговавшись за 80 к. пару, но тунгусы упрашивали меня платить не деньгами, а кирпичным чаем, чего я не могла исполнить.

На пустынный с виду берег все более и более высыпали инородцы; они принесли продавать много масла, заячьи шкуры, а вырученные деньги немедленно пропивали в буфете парохода. В то же время матросы с баржи кидали на берег ржаные сухари и пустые бутылки, — все это подбиралось с жадностью, с дракой. Взрослые мужчины, женщины, дети — все ловили бросаемое, даже кидались за корками хлеба в воду, ныряли.

К нам на баржу пришли Пекарский и Ионов. Говорили о целях экспедиции, о положении тунгусов, у которых магазинка Винчестер, а между тем запрещено ввозить и продавать патроны, вследствие чего охотничье население Маи и Алдана может остаться без патронов и без промыслов. При ружьях же, доставляемых в эту местность, пулелеек не бывает... Это небрежность и халатность, ведущая к разорению края!

У Z. оказалась подходящая пулелейка, которую он отдал Пекарскому, а Эдуард Карлович даст ее священнику в Нелькане, для того, чтоб тот давал по-очереди тунгусам лить пули. Интересно, что в прошлом году казна выслала для населения Якутской области дешевые берданки, по 6 р. штука, но эти берданки, вместо рук бедных промышленников, попадали в руки чиновников, торговцев, а некоторые попали на базар и продавались по 17 р. штука. Так у нас всегда исполняются «целесообразные предприятия»...

Я успела собрать набор трав на Баягантайском берегу, но определить разновидности может только ботаник. Вечером видели лебедей.

15 июня. Четвертый день плывем по р. Алдану. Что касается флоры, то видим только лиственницу и лиственные леса: березу, осину, черемуху, много тополя... Ни ели, ни сосны, ни пихты. Очертания берегов разнообразны — то холмисты, но низменны, но не отлоги, а наоборот — круты и отвесны. Отвесные берега обнажены, но камня не видно — обнаруживается супесчаная и суглинистая почва. Иногда склоны холмистых берегов обросли высокой травой и деревьями.

Вообще берега Алдана совсем не похожи на ленские или олекминские. На Лене все скалы или тальниковые острова, из-за которых не видно берега; на Олекме — скалы, скалы и скалы, прерывающиеся мрачными падями, а берега Алдана ласкают глаз разнообразием, богатством растительности, отсутствием мрачных скалистых громад. Впрочем, я говорю только о нижнем течении Алдана. Но с каждым днем растительность становится ярче, богаче, роскошнее, — чувствуется, что идем к югу...

Чудный вид! Из-за группы зеленокудрых островов, как шапки, выглядывавших из воды и сплошь заросших зеленью, поднялся высокий мыс — левый берег на повороте реки, а низменный правый заграждал нам дорогу, открывая панораму зеленой тайги, которая расстилалась у подошвы далекой снеговой горной цепи.

Мы плывем к тому месту, где находится «охотский перевоз», т.е. переправа чрез Алдан в том месте, где идет Якутско-Охотский тракт — тропа. Эта же местность называется теперь именем политического, некогда ссыльного, а ныне дельца местного — г. Михалевича. Здесь же он имеет усадьбу, хозяйство, оленей.

День ознаменовался тем, что на барже зарезали одну из трех коров, которая принадлежала буфету.

Якуты не дали пропасть без пользы ни одной капле крови: они собрали ее в чайники, как всегда это делают. Они забрали также все кишки и, только выдавив из них содержимое, не промыв, налили туда крови, завязали туго концы и в тех же чайниках, в крови, поставили варить. Чрез несколько времени на барже нельзя было дышать от того аромата, какой распространялся вареным навозом, кишками, салом. Наконец, по мнению якутов и тунгусов — гастрономическое блюдо было готово. Надо было видеть веселые лица, тащившие из кухни вонючие котлы и чайники! Потом все уселись в кружки на корточки, прямо на полу, и начался дележ горячих кишек!

Когда процедура дележа кончилась, — началась безмолвная еда. Каждый, мужчина и женщина, вытащили из-за голенища сар (тоже торбаса, кожаная обувь) по якутскому ножу, при помощи которых должны были есть, а эта процедура происходила следующим образом. Левой рукой захватывалась длинная кишка и заталкивалась в рот столько, сколько он мог вместить, а затем правая рука обрезала кишку ножом у самых губ. Так делали все. С каким удовольствием они ели! В глазах светилась животная радость! Все существо смаковало жирные кишки, а каждый раз, как нож отрезал куски около губ, по рукам текли горячие струи зеленого навоза и красной крови, недоварившейся в кишках.

Когда покончили с кишками, сварили в этих же чайниках кирпичный чай и заедали его маслом. Ели они страшно много.

Вечером они варили второй раз.

Появилась сосна и каменные обнажения. На горизонте все время то покажутся, то скроются цепи гор с снегами на вершинах.

Вечер. Опять красивый вид. На повороте, из-за низкого берега, как бы заграждающего нам путь, поросшего тальником, тополем и лиственницей, — виден идущий параллельно с ним высокий лесистый вал, а за валом, в синеве вечернего воздуха, параллельно берегу и валу, идет цепь снеговых гор...

Белая ночь. Берем дрова вблизи усадьбы Михалевича, о котором я упоминала. Это делец. Он строит школы, занимается сельским хозяйством, содержит оленную гоньбу по почтовому Охотскому тракту, перевозит чаи из Охотска в Якутск, занимается рыбопромышленностью и разрабатывает идею транзита от Охотского моря на Колыму. Это один из тех политических ссыльных, которые нашли содержание для жизни и живое дело и в этой стране, которую многие считают «гиблой» и невозможной для создания культурной жизни.

Невысокий берег порос березами. На длинном шесте флаг. Из-за старых берез выглядывают строения. Матросы выгружают мешки муки на берег и складывают в бунты. Управляющий М-ча также административно ссыльный.

Комары, желтые, чрезвычайно крупные, — заели лошадей. Все время отгоняю их веником, умные лошади подставляют те части, которые наиболее облепили комары. Наконец, проснулись Z. и Оля и принялись устраивать дымокуры в железном ведре. Но пошел дождь, и ветер разогнал комаров.

Выше «Михалевича», в семи верстах, Алдан пересекает Охотский тракт. Здесь — лодки-перевоз.

«Алданский станок» лежит от Якутска на 500 верст и состоит из нескольких избушек-амбарушек и юрт, — весь утопая в зелени правого берега Алдана. Тут же пасется табун белоснежных, мохнатых и широких якутских лошадей. Для них устроен дымокур.

Люди высыпали на берег смотреть на пароход, невзирая на то, что ночь и дождь.

Vis-a-vis, на левом берегу устроена поварня, — бревенчатый шалаш, — для укрытия проезжающих от дождя и мороза. И все окружено массой растительности, кудрявой лиственной порослью.

Несколько повыше станка уперся в реку перпендикулярно к ней подошедший, большой лесистый вал, сооруженный природой. За валом потянулись опять высокие берега.

Идет дождь. Сыро. Хорошо, что внезапно появившиеся мириады комаров также внезапно исчезли.

* * *

...Одеты хорошо. Едят прекрасно. Но они могли бы быть богачами и полезными для края людьми, если бы занимались огородничеством, скотоводством и другими отраслями хозяйства. Овощи и все продукты хозяйства могли бы сбываться на пароходы и лодки, а также населению, так как по Алдану существует сообщение с Якутском приморских и местных жителей. В общем по р.Алдану и земли удобны, и масса чудных покосов, и много рыбы, зверя, ягод, грибов.

Сидим на трапе и слушаем рассказы штурвальных о плавании по р.Мае. Говорят о ее быстроте, меняющемся в лето фарватере, об извилистости реки, о перекатах.

Берега Алдана понизились. Луга и лес. Все чаще попадаются якутские юрты-одиночки. Около одной из них пасется стадо крупных черных коров.

Перед вечером незаметно подкралось устье реки Нотары. Река Нотара — левый приток р. Алдана. Это довольно широкая река; берега ее покрыты лесом и лугами. Здесь пароход остановился брать дрова; здесь же высадили духоборов и некоторых якутов. Селение духоборов находится на Нотаре в шести верстах от впадения ее в Алдан.

Удивляют меня духоборы. От них веет зажиточностью, но они не пользуются и половиной того, что им дала природа на Алдане, а все стремятся куда-то и ежегодно пишут традиционные прошения о перемещении с слезными жалобами на климат, на отдаленность и глушь.

Видела много гагар и мартынов. Они все время вились пред пароходом.

Все чаще встречаются тунгусы. Они выше и стройнее якутов, а некоторые имеют бороды, чего у чистокровных якутов не бывает. Тунгусы приходили смотреть собак и лошадей и говорили: «может быть никогда больше не увидим».

Приходил и Э.К.Пекарский. Разговорились. Он все жаловался на медлительность издания якутского словаря. Халатное действительно отношение к его трудам со стороны ученого мира прискорбно.

Мы пришли к заключению, что ни местные лоцмана нельканские, идущие на «Громове», ни якуты, идущие на пароходе — не знают названия местностей, рек, гор... Не знают этого ни духоборы, ни матросы.

К ночи стали одолевать комары и мы развели дымокур на барже.

17-го июня. Якуты всю ночь дразнили собак на барже. Лай, вой и грызня не давали спать. Приходилось всем нам троим выходить на палубу для разноса якутов, которые глупо на нас смотрели, ничего не понимая из того, что мы говорим.

На берегу все чаще видим тунгусов и якутов, скот, покосы, сено. Берега опять низменны, покрыты густой растительностью. Якуты надоели со своими чайниками; они все время шмыгают мимо нас и собак, которые возненавидели их и встречают и провожают дружным лаем.

Перед вечером проплыли устье р. Маи — правого притока Алдана. Мая влилась в Алдан, прикрытая островами.

Пароход остановился против устья Маи, у селения Усть-Майского.

К берегу группами стекался народ. Все больше русские. Для всех приход парохода — событие.

Селение Усть-Майсоке расположено на довольно высоком берегу и окружено пашнями и покосами. Видна церковь, метеорологическая станция... Архитектура села та же, что и на приленских станках Якутской области. В селе есть школа. Население русское, состоящее преимущественно из бывших станичников на реке Мае и по Нелькано-Аянскому тракту. Есть и якуты, и тунгусы. Церковный староста — тунгус. Его жена — русская крестьянка. Она выделялась из серой толпы на берегу своим костюмом. На ногах — кожаные тунгусские торбаса; затем коричневая деревенская русская юбка, длиной по щиколотку; кофта ярко-зеленая, нечто в роде матине, с претензией отделана кружевами и лентами, а на голове широкополая поярковая шляпа, отделанная широкими желтыми и зелеными лентами, длинные концы которых свешивались сзади. С левой стороны на шляпе красовался букет цветов, напоминавших те бумажные цветы, которыми украшают куличи... Боже мой! Что это за фигура! Кто научил ее так одеться? Откуда она взяла и как могла сочетать эти столь разнородные атрибуты костюма?! Это осталось для меня тайной. Эта Усть-Майская модница видимо гордилась и рисовалась своим эффектным костюмом.

Пароход выгружал товары и брал дрова.

Впереди на мысу, образовавшемся поворотом Алдана, желтели домики Петропавловского скопческого селения. До него от Усть-Майского семь верст. На другой стороне Алдана, против с. Петропавловского, смутно белеет скопческое селение Троицкое.

Покончив дела, «Громов» пошел к Петропавловску. Приближаясь, видим на берегу бунты хлебной клади: муки, овса. Приготовлено для нагрузки сено. На берегу разбиты холщевые палатки якутов, разведены дымокуры. Жизнь видна на берегу. Повыше тянутся огороды с пышно произрастающей овощью, а за огородами крыши и окна домиков. Чистенькое селение на опушке леса.

Из-за реки уже плывут лодки с троицкими скопцами и скопчихами, среди которых много «вольных», т.е. приехавших жить к скопцам-родственникам. Эти вольные не оскоплены, но тайно или явно, а придерживаются секты. Привлекла их сюда сытая и покойная жизнь без нужды и тревог.

Скопцы петропавловские одеты в картузы, в пальто или пиджаки, а на ногах лакированные сапоги и даже, без всякой надобности, резиновые калоши. Петропавловские «сестры», т.е. скопчихи, отличаются тучностью. Одеты обыкновенно: юбка, кофта и на головах платки или шали, заколотые под подбородком.

Пароход остановился у берега. Подвели и нашу баржу, и не успели сбросить сходни, как скопцы и скопчихи хлынули на пароход и на баржу, обступив приехавших из Якутска скопцов, мою Ольгу и меня. Ольгу, одетую по-скопчески, приняли за свою, думая, что она приехала в гости или сослана, но скоро разочаровались и отнеслись весьма неодобрительно к ее поездке с «мирскими». Потом льстиво и сладко стали ее заманивать в гости на ту сторону, в Троицкое.

Я категорически отказалась отпустить Ольгу, боясь, что ее похитят, спрячут и т. под. Скопцы очень дорожат женским элементом секты и всегда стараются таковых привлечь на свою сторону. Это даровые работницы и рабыни: жить и работать у мирян они не могут и волей-неволей находятся в социальной и материальной зависимости от «братцев».

Когда первая суета и толкотня кончились, мы решили выпустить на берег засидевшихся собак и проводить лошадей, которые не имели движения 10 дней.

Собак мы выпускали постепенно, по две, по три. Нужно было видеть, как они были рады свободе, земле, воде и траве! С каким удовольствием они купались, валялись на траве!

Для поддержания дымокура и для надзора за лошадьми, мы наняли обрусевшую якутку, родом из Амгинской слободы, которая пришла на р. Маю на заработок и служила у скопцов работницей.

Лошади осторожно и торопливо спускались со сходень и с наслаждением принялись валяться. На длинных кордах мы привязали лошадей на траве, которую они с жадностью стали есть.

Потом нам принесли ковер, и мы расположились на берегу, окруженные лошадьми и собаками.

Пришел Пекарский, и принесли с парохода пиво.

Замечательно теплый и тихий вечер. Светло. Алдан — как зеркало. Животные благодушествуют, собаки рыскают вокруг, то показываясь, то исчезая. Темные силуэты лошадей красиво выдаются на фоне сочной, зеленой травы. Якутка возится около дымокуров, постоянно их поправляя.

Мы с Э.К.Пекарским ведем этнографические и лингвистические разговоры. Это замечательный знаток якутского языка и племени.

Он прекрасно знает и народную поэзию и устную словесность якутов. Соперников в знании этих предметов, с уверенностью можно сказать, Пекарский не имеет. К сожалению, халатное отношение к подобным труженикам и их трудам со стороны академии охлаждает их энергию.

Э.К. находит, что теперь вполне своевременно написать критический разбор литературы об якутах. Я вполне с ним согласна. Серошевский¹ не совсем правильно понимает некоторые рассказы или легенды якутов, не зная тонкостей языка.

Я провела на берегу очень приятный вечер, который я с удовольствием вспоминаю.

К ночи пошел дождь.

С сожалением погрузили мы собак и лошадей на баржу, боясь оставить их на берегу, а сами пошли ужинать на пароход и в гости к Пекарскому.

Здесь зашел разговор о существовании уже у якутов и тунгусов земельного вопроса. Якуты захватывают у тунгусов майского ведомства лучшие земли, а значение якутских захватов уже понятно тунгусам. Констатированы прекрасные урожаи в Якутской области и основательно предполагается, что долины рр. Алдана и Маи имеют все шансы для заселения. Если в иных местах неудобно хлебопашество, то возможно скотоводство, птицеводство, огородничество. Один местный учитель указал администрации на местности, известные ему полной пригодностью для земледелия, на которые не обращено внимание, но ему ответили, что это не его дело. Разумеется, с такой чиновничьей точкой зрения мы никогда не изучим родины и никогда не воспользуемся теми благами, какие дают местность и природа наших далеких окраин.

— Чего вы добиваетесь? — ответил заседатель на заявление учителя, достаточно исколесившего на своем веку улусы и наслеги якутов, тогда как сам заседатель, разъезжая только «по обязанностям и делам службы», ни разу не свернул с проезжей дороги и почти не знал края.

Мы проговорили до 4-х часов утра, а когда разошлись и отправились на баржу, то капитан уже сам, стоя на берегу, под дождем, следил за погрузкой. Он сказал, что отойдем в восемь часов утра.

Я тотчас занялась проверкой собак и не досчиталась двух стариков — «Волчка» и «Красотки». Разбудила Олю и отправилась на поиски.

Это уже было 18-ое июня. Жизнь на берегу не прекращалась всю ночь напролет. Мы шли сперва по пологому берегу, потом свернули в аршинный проулок между двумя огородами с пышной ботвой разной овощи. Моросил дождь. Ноги скользили по глинистому грунту тропинки, ведущей кверху, в село.

Дома в селе маленькие. Улицы чистенькие, но пустынные. Не только ребятишек, но не видно птицы, не слышно лая собак.

В конце деревни мы встретили скопчиху, которая и объяснила, что «на задах лаяли собаки», что «на селе собак ни у кого нет, а потому беспременно это собаки наши».

«Зады», т.е. неизвестно с какой целью загороженные пространства за каждым двором и притом ничем не засеянные, — поросли густой, высокой травой и цветами. Трава выше колена и сырая, над ней вились тучками выводки каких-то птичек, напоминавших ласточек. Эти птички вились над нашими головами, готовые ежеминутно сесть на плечи.

Долго мы шли, проваливаясь в незаметные в траве ямки, лужи и канавы, и совершенно смокли. Нас буквально ели комары, а мы все кричали собак. Вдруг мы услыхали лай. Обе собаки лаяли на одном месте.

Мы энергичнее стали их подзывать. «Зады» кончились. Пошел кустарник, кочкарник, высокая осока... Впереди лес, издали доносятся крики пастухов и звуки ботал и колокольчиков. Очевидно, невдалеке пасутся стада коров или табуны лошадей.

Наконец, к нам выбежала «Красотка», та самая, портрет которой помещен в последнем издании Сабанеевского охотничьего календаря. Там «Красотка» вместе со своей дочерью «Бутей». «Волчок», портрет которого тоже был помещен в «Охотничьей газете», продолжал лаять, очевидно на белку. Повстречавшийся русский сказал, что невдалеке есть юрта и охотники могут поймать и привязать наших собак. Мы отчаянно кричали «Волчка», вскоре смолкшего, но все напрасно. Вскоре донесся звук первого свистка, и мы в отчаянии вернулись, ведя «Красотку» на привязи.

На берегу происходила погрузка скота, лошадей для экспедиции, муки и других продуктов. Скопцы в изобилии продавали огурцы, масло и другие молочные продукты, а также и хлеб. Петропавские скопцы не держат ни кур, ни другой птицы по лени, а потому яиц достать нельзя было.

На пароходе серьезно говорили о маловодье на Мае, и высказывались опасения, что мы не доплывем до Нелькана. Это было бы ужасно.

«Волчок», наконец, явился!

В девятом часу мы отбыли из Петропавловска.

Остановка в Усть-Майском была непродолжительна. На берегу видели несколько охотничьих остроухих собак; по типу они подходили ближе всего к потяцким из Вятской, Казанской или Пермской губерний. Собаки усть-майские серые и рыжие.

Отплыли и тотчас вошли в устье «сердитой старухи Маи», как зовут ее тунгусы. Устье все в островах. Как только миновали его, начались мрачные горы, отвесными голыми стенами спускающиеся к реке и с круглыми, овальными, выпуклыми верхушками. Они носят название «Этонур-Хаята».

Так мы плыли до вечера. Вечером картина стала еще мрачнее. Нет более белых ночей, которые так прекрасны в Якутской области и которые я так люблю! Якуты пьяны и курят на сене, приводя нас в ужас. Ведь на стропила или, по местному, «кобылы», над палубой баржи наложили помост и в Петропавловске нагрузили на этот помост несколько стогов сена. Якуты и тунгусы, плывшие на барже, и расположились на этом сене. Всю ночь мы не спали, боясь пожара.

19 июня. Утро. Проплываем устье р.Чабды и запущенное жилище духоборов или староверов. Левый берег — каменная набережная. Река покрыта островами, разделяющими ее на протоки. Быстрота реки очень сильна. В одном месте течение так быстро, что пароход работал целый час и оставался не только на одном и том же месте, но нас еще сносило. Была вызвана на берег вся команда парохода и баржи, которая тащила нас на лямке, т.е. и пароход и баржу, затем привязывали к дереву причал и закручивали его на пароходе наверткой, которой навертывают якорную цепь, и, таким образом, — пароход подавался вперед. Один матрос оборвался в воду и едва не утонул. Счастье, что был силен и умел плавать.

Берега разнообразны и скалы иногда принимают причудливые формы. Подошли к месту, где некогда находился станок Улу-Кут, на правом берегу Маи. Побережье не высокое, покрытое высокой травой и лесом. Здесь находится жилище того тунгуса Матвея Степанова, о котором писал еще г. Стефанович в своем географическом очерке «От Якутска до Аяна» в первой половине 90-х годов, т.е. около 10 лет тому назад (экспедиция Сикорского 1894 г.). В то время Степанов хозяйничал, научившись от скопцов, но тогда он боялся за свои владения и робко расширял земледелие. Теперь на его хуторке мы нашли и нечто в роде многопольного хозяйства; у него посеяны и рожь, и ячмень, и картофель, и конопля и т.п. Около жилища пасутся телята; тут же охотничьи собаки. Степанов изобрел еще и усовершенствованную пилу, при помощи которой он пилит тес один, без другого лица. Это — зачатки, зародыши хуторского хозяйства, которое, очень возможно, будет процветать в этих краях. У этого же тунгуса Степанова был куплен кем-то из пароходной администрации старинный тунгусский охотничий лук для Киренского музея.

Скоро мы доплыли до скал, носящих название Сырджикыт-Хаята, которые описаны у Стефановича; мне они не показались столь величественными и грандиозными, какими являются у него. Вблизи их, почти у подножия, виднелось становище тунгусского семейства. Очевидно, в десять лет утекло много воды, — нынешние тунгусы уже, вероятно, не боятся злых и горных духов «абагы», так как бесстрашно останавливаются у скал Сырджикыт. Тунгусы продавали лосиные шкуры. Vis-a-vis с нами на острове опять дымок и ураса: там тоже тунгусы.

Вечером опять остановка около тунгусского становища.

20-е июня. Ясное и теплое летнее утро. На небе ни одного облачка. Поверхность воды зеркальна. Плывем среди островов.

Мы только что расположились пить чай на трапе, как видим, что на пароходе забегали и засуетились. Оживление сообщилось и нашей барже. Причину мы сейчас же поняли... И не нужно было долго всматриваться в берега: лоси бродили по острову, у самой воды, очевидно намереваясь переплыть реку.

Вот пароход, дает тихий ход:, спускается лодка... Но — увы! лоси все замечают и бросаются обратно в лесок островка... Почти тотчас их фигуры мелькают на другой стороне островка... Как ветер, переносятся они чрез узенькую протоку и исчезают в тайге. Обидно сердцам охотников, досадно, но делать нечего!

Не прошло часа, как сердца опять встрепенулись. По берегу бродила олениха с двумя детьми. Но... по всем признакам и по заявлениям якутов, она — домашняя. От правого берега отчалили тунгусы на берестянках и плывут, не отставая от парохода, а около левого от нас улепетывает по воде крохалиха с детьми... Птенцы почему-то не идут на берег, а мать, рискуя ежесекундно жизнью, не оставляет их, хотя давно могла бы улететь. Слава Богу, что не поднялась ни одна рука ни на пароходе, ни на барже на эту беззащитную семью.

Мы проплываем устье правого притока Маи, р.Юдомы, которая впадает двумя рукавами. Это значительный приток. Вода ее мутнее Майской. Юдома бедна рыбой и птицей, и тунгусы зовут ее рекой «худой и скупой». У устья Юдомы был когда-то станок, но теперь осталось одно воспоминание. Одно воспоминание осталось и о скопце Иване Тюни, которого описывает Стефанович.

Вблизи этого места видна чья-то юрта. Вообще, чем далее плывем, тем чаще замечаем признаки человеческого существования. Берега Маи крайне разнообразны и в очертаниях гор, и в характере природы. Мы сегодня проплыли устье речки Большой Хандык, около которого происходит переправа через скотогонные тропы из амгинской волости в Нелькан-Аян. Мы проплываем то скалы, то холмы, поросшие лесом, то низкие с кустарником и лиственной растительностью острова. Лиственница, ель, сосна, осина, береза, ветла (известной породы ивняк) — все это чередуется, постепенно вытесняя друг друга и снова появляясь.

В 59 гр. с.ш. мы увидели в устьях речушек снег, лежавший плотной массой, обледенелый, сажени в две толщины. Это особенность северной горной природы. С гор за зиму сбегает такая масса воды, сносится снег в ущелья, вернее, в долины речек, все это задерживается, подпирается льдами главных рек, и намерзают такие толстые слои льда, что солнце не может побороть их до конца июля или августа месяца. Такие наледи в устьях рек называются «тарыны».

Снова скалы дают иллюзию замков, городов, монастырей, а потом идут отдельные сопки. Опять все это сменяется устьем речушки и пологим берегом.

Вот на берегу, у самой реки, якутское становище. Между деревьями расположено несколько кожаных и берестяных урас. Разведены дымокуры; дым стройно тянется к небу.

Тут пасется стадо крупных красавцев-оленей. У воды на песке растянулись собаки. Около них играют дети. У самой воды опрокинуты берестянки. Пароход дает свисток. Олени вздрагивают и несутся без оглядки в тайгу, а люди — к берегу. Вечернее солнце золотит эту идиллическую картину.

* * *

Дошла очередь и до наших лошадей. Они рвались на берег. Z. сам отправился с ними и с Петром на указанное место стоянки и просил послать за ним потом из Нелькана лодку.

Собаки подняли страшный вой, когда увидали, что лошади остались на берегу, а мы отплываем.

Мы с Ольгой заторопились укладкой вещей и провизии.

Переход до Нелькана занял менее получаса.

Группа обывателей, видимо принаряженная, ожидала на берегу. Все больше женщины в европейских старомодных платьях. Это нельканские купчихи и доверенные крупных фирм. Приход «Громова» — событие.

Z., не дождавшись лодки с парохода, уже плыл к нам на ветке с каким-то тунгусом. Филиповы пригласили нас в гости.

Водворив на места собак и приведя себя немного в порядок, мы отправились в местечко. На холм, по склону которого были разбросаны домики, вела тропинка среди травы. Признаков колесной дороги совсем не было. Никогда и никто здесь не ездил в экипажах. Кое-где на траве спали, развалившись, собаки.

В домик Филиповых нужно было пройти чрез террасу, чрез комнату, изображавшую не то переднюю, не то лавку... В гостиной был сервирован стол для закусок. И местные балыки, и привозные консервы красовались в изобилии. Много вин. Тотчас внесли на подносе чай и громадный поднос с самым разнообразным печеньем. Хозяева оказались крайне гостеприимными и радушными. М.Я. Фил-ва, пожилая, но чрезвычайно симпатичная женщина, самостоятельно ведет не только собственные торговые дела, но еще состоит доверенной от крупной фирмы Г-вых, как и сын ее А.М. Эта женщина изъездила еще в молодости — и верхом, и в лодке, и на санях — путь между Якутском и Аяном, преследуя деловые цели. Она, г-жа Надеина и другие представляют тот тип русских женщин, какой воспет еще Некрасовым. Симпатичные строки об их коммерческой деятельности мы видим у г. Стефановича.

Возвратившись на баржу, мы решили тотчас переехать на тот берег, к лошадям, разбить себе палатки и выпустить собак на волю; держать их взаперти еще полсуток было бы безбожно. Капитан дал лодки и прежде всего мы сплавили на тот берег груз и палатки, которые Петр тотчас должен был разбить.

Погрузка собак в лодки страшно действовала на нервы. Их много; много молодых, которых нельзя было выпустить на свободу: убегут в Нелькан, в лес. Приходилось засадить в клетки и таким образом на руках спускать с высокого борта на лодку. Это было тяжело, неудобно, рискованно, но неизбежно. Собаки постарше были взяты на сворки. Сколько тут было возни, треволнений! Все это сопровождалось лаем и воем собак, старанием их вырваться на свободу, разгрызая доски клеток!..

Наконец, все кончилось, и две лодки тронулись, когда почти совсем стемнело. Переправа продолжалась всего несколько минут.

Обе лодки не могли подойти к песчаному берегу. Собак поэтому прямо с лодок стали выпускать на свободу, а нам с Ольгой пришлось разуться и идти на берег вброд. Не особенно были приятны очень холодная вода и каменистый грунт быстрой, горной реки!

Остальной груз из лодок вынесли матросы на руках. Палатки были разбиты на галечно-песчаной отмели — полуострове, очень длинном и узком, а чтоб пройти к лошадям в тайгу, нужно было или идти вброд, или по жердочке.

Собаки, попав на берег, скрылись в лесу, а мы принялись варить чай и устраивать себе спанье в палатках.

Настала тихая, темная и холодная ночь. Тишина кругом, только иногда из темноты доносится шлепанье собак по воде.

К утру пошел дождь, и мы, заботясь о незакрытом ничем грузе, встали на рассвете. Недалеко от нас была разбита палатка Петра, который и действительно объявил себя не тунгусом, а «амгинским крестьянином», женатым на тунгуске и отунгусившимся. У них еще воспитывался незаконный сын какого-то купца, мальчик лет трех-четырех.

Итак, мы простились с речным путешествием, с командой, с капитаном Фоком и со всеми, плывшими с нами. И должна сказать, что воспоминание об этом путешествии осталось у меня самое лучшее. Адольф Петрович Фок — капитан, — находчивый, энергичный, смелый и любезный господин. Команда выдержана, услужлива и приветлива, в чем должно ей отдать справедливость.

Участие капитана в нашей переправе на берег было просто трогательно.

26 июня. Лошади благодушествуют на травяном довольствии. Собаки беспрерывно охотятся на белок и бурундуков. К ним присоединяется Z. В 11-м часу приехал г.Фок и передал приглашение на завтрак у Ф-вых и обед на пароходе. Пообещав своевременно выслать за нами лодку, он уехал.

На завтраке, накрытом на террасе, кроме пароходной администрации, была и экспедиция, состоящая из известных уже лиц. Говорили о предстоящем пути, о выборе и тренировке лошадей для вьюков и т.под.

Подошел пароход Коковина и Басова «Михаил», и вскоре к нашему обществу присоединился «интеллигентный» машинист «Михаила».

После обильного и вкусного завтрака, мы отправились гулять, держа путь к тунгусским становищам.

Нелькан и окрестности — это какой-то зеленый веселенький уголок. То рощица веселых березок, то лужок, покрытый ирисами, то группа тополей, разнообразного кустарника сменяют друг друга, окружая поселок...

К стойбищу мы пробрались едва заметными тропками среди зелени, но оно находилось за речкой. Лодки не было.

Пред урасами покоились собаки. Оленьи шкуры-постели сушились на жердях, тут же вялилась рыба. Дополняли обстановку дымокуры... Обыкновенная и давно знакомая картина!

Вблизи парохода, у амбаров, члены экспедиции уже начали сортировать свой груз. Они отделяли предметы, необходимые для перевозки в Аян на вьюках, от тех, что должны были быть оставленными здесь для нужд экспедиции на обратном пути. Г. Ионов возился специально с аптекой. Пекарский, живой и общительный, подошел к нам и сообщил, что употребят все силы, чтоб выехать возможно скорее, даже одновременно с нами.

Однако, пора идти на пароход обедать.

Баржа, чрез которую мы проходили, чисто вымыта и выглядит чистой и блестящей после того, как она изображала скотный и псарный дворы.

В рубке I-го класса накрыт стол десятка на два кувертов. Симпатичный капитан всех приветствует; пришли и хозяева обеда — мать и сын Фи-вы; явилась и прочая пароходная администрация и пухлый, коренастый, белокурый, с окладистой бородой машинист с «Михаила», а затем и экспедиция.

Обед начался, по сибирскому обыкновению, великолепным пирогом с нельмой и тайменем, который здесь всегда запивается квасом. И квас обыкновенно бывает превосходный. Дикие гуси, мороженое — все было приготовлено прекрасно. И шампанского было далеко не ограниченное количество. Все были весело и добродушно настроены, только машинист с «Михаила» был более развязен, чем следует. Он надоедал мне, прося подарить ему зверовую собаку.

— Вам были оставлены щенки, но вы за ними не пришли в прошлом году!

— Ну, вы мне теперь подарите собачку?

— Нет, не подарю. Вырастить и натаскать собаку стоит больших трудов... Я выращиваю собак только для себя, а щенков дарю охотникам, если уверена, что им будет хорошо.

— А все-таки вы мне подарите собачку... Я сам приеду и возьму... Уж я возьму у вас собачку, — твердил он.

— Я вам решительно отказываю в этом.

— Нет! Уж я возьму собачку.

Оставалось пожать плечами и заговорить с кем-нибудь о другом. Впрочем, машинист исчез очень скоро... За-то машинист нашего парохода, будучи тоже в «веселом» настроении, захотел показать искусство гребного спорта и отправился было кататься на берестянке, в сопровождении одного матроса... Но так как маневры они стали проделывать очень смелые и рискованные, то капитан почти тотчас же прекратил подвиги, опасаясь за жизнь матроса...

А.М.Ф-в сказал, что едет осматривать табуны и велит их пригнать к нашей палатке, чтоб мы сами выбрали себе лошадей под вьюки.

Капитан приказал подать нам лодку для переезда на ту сторону. «Наш» машинист пожелал нас провожать. Лодка, под дружными взмахами весел, быстро подвигалась вверх по реке и скоро поравнялась с «Михаилом». В одном из окон верхних, расположенных над колесами, кают показалось широкое и красное лицо машиниста...

— А! Вы уезжаете?! И я с вами!.. Стойте!.. Подождите! — кричал он возбужденно.

«Михаил» остался позади. Наша лодка повернула наперерез реке.

Когда мы уже выходили из лодки, то заметили другую лодку, отделившуюся от «Михаила»...

Z. и проводивший нас машинист пошли пробовать ружья стрельбой в цель. Ольга развела костер и принялась в чайнике варить чай. Собаки, до того спавшие на песке, как угорелые стали бросаться на каждый выстрел и по направлению его.

Вскоре к берегу подплыла лодка, и грузный машинист вылез на сушу. Он немедленно стал надоедать мне, выпрашивая «собачку», и в конце концов начал требовать, а когда я ушла от него к охотникам, то скоро услыхала крик Ольги, останавливавшей машиниста, который принялся ловить собак с целью увезти ту, которая даст себя поймать. Нужно было видеть картину, как эта пухлая и приземистая фигура металась по берегу от одной собаки к другой, а эти врассыпную удирали во все стороны. Z. положил конец этому безобразию, попросив «интеллигентного» машиниста убираться восвояси.

На опушке тайги из кустов выступили две-три белые лошади. Они остановились и испуганно-изумленно уставились на нас своими выразительными карими глазами. Позади их раздались крики... Лошади выпрыгнули вперед, а за ними — целый табун, сопровождаемый якутами и Филипповым верхом на лошадях. Табун выгнали на средину нашей мели и остановили. Все это были типичные якутские лошади: длинные, широкие, на прочных коротких и мускулистых ногах. Все они выглядели дикими. Они были в хорошем теле, а потому их должны были «вывязывать», т.е. привязать на два дня и не давать вовсе корма, а лишь немного воды, чтоб они легче дали себя вьючить и не так утомились в первый день перехода. Это — система якутской тренировки.

Мы осмотрели лошадей и выбрали шестерых под вьюк, а седьмую — мне под седло, чтоб одна из наших шла запасной.

Условились мы так, что заплатим 250 р. за доставку нас в Аян, а сколько отпустят лошадей под вьюки — не наше дело. Лошадь же несет обыкновенно в Якутской области вьюк 5—6 пудов летом и до восьми — зимой.

Филиппов осмотрел нашу поклажу и прикинул, как и что вьючить. Прикинули на глазомере тяжесть и распределили вещи сообразно их весу.

Покончив с этим, Ф-в и машинист уехали на лодке на ту сторону Маи, а на смену им на «ветке» (лодка на одного человека из трех досок: одна — дно, а две борта) приплыл пьяный тунгус — на кого-то и на что-то жаловаться... Но он не знал по-русски, а мы — по-тунгусски.

Наступила холодная ночь, и распространилась сырость. Перед утром, на рассвете нас разбудили свистки уходящего «Михаила»... Из-за реки доносились пьяные голоса... В тайге лаяли собаки на белку или бурундука, да изредка перекликались ржанием лошади.

Было страшно холодное утро. Пришлось бросить палатки и греться чаем у костра. Когда же взошло солнце, —началась нестерпимая жара.

Ольга устроила мне кабинет из двух ящиков: один изображал письменный стол, а другой — тот, что был пониже, — стул, и я принялась за свои дневники.

Около полудня приехал капитан с «Громова» и пригласил нас на обед, так как сегодня вечером «Громов» уходит. Мы скоро собрались и уехали вместе с ним. С этим же рейсом Фи-вы возвращаются в Якутск на ярмарку. Вот какую подвижную жизнь ведет якутско-нельканское купечество. Собственно Нелькан есть резиденция купечества, ведущего торговлю с тунгусами пушниной, оно же состоит посредником по покупке и перевозке чаев между якутскими и иркутскими фирмами и китайскими отправителями. Нельканцы же занимаются и перевозкой чаев. Некогда здесь была торговая резиденция Русско-Американской компании, а теперь осталось одно воспоминание и тракт (вьючный) совершенно разрушился.

Нелькан описан знаменитым автором фрегата «Паллады» и Стефановичем. Первое — описание Нелькана первой половины 50-х годов, а второе — географический очерк начала 90-х годов. Нелькан Гончарова — местечко, в котором «несколько домиков и несколько юрт». В доме Русско-Американской компании слюда вместо стекол. Нелькан же Стефановича состоит из шести русских семейств; все на службе у крупных фирм, в качестве доверенных. В Нелькане имеется казенный хлебный магазин, соляная стойка и пороховой погреб. Всем этим заведует вахтер — казак Якутского полка.

В Нелькане 1903 г. есть новая церковь и постоянный причт. Увеличилось и число жителей и увеличивается его торговля и, как говорилось, исследуется путь для проведения колесной дороги на Аян, в чем назрела нужда уже давно. Словом — Нелькан за 10 лет не пал, не пришел в разрушение, а напротив, со времени посещения Стефановича, члена экспедиции Сикорского, он похорошел, разросся, построил церковь, получил причт и посещается в лето двумя пароходами, о чем не смели мечтать 10 лет тому назад.

Капитан А.П.Ф-к угостил нас прекрасным обедом, на который были приглашены Ф-вы и экспедиция. Речи и пожелания лились, как из рога изобилия, и, в свою очередь, обливались шампанским. Все мирно настроены и даже несколько сентиментальны. После обеда снимали фотографии с команды, и все присутствующие снимались вместе с лоцманами. Все как-то сблизились, будто сроднились за такое долгое и длинное путешествие.

После фотографирования мы рассчитались с Ф-ми, и взаимно поблагодарив друг друга, трогательно простились. Был дан первый свисток.

Началась сцена всеобщих прощаний и приготовлений к отходу. Не замедлили раздаться второй свисток, третий... И сходни были сняты... Когда берег разобщился с баржой, мной овладело новое чувство — момент грусти и волнения... Сознание, что пройдет еще момент — и отступление отрезано. Мы отрезаны от возможности возвращения с собаками и лошадьми, а впереди тайга, трущоба, неведомые тропы среди болот, бурных рек и диких горных хребтов!..

Z. предложил поскорей переехать на ту сторону, чтоб провожать «Громова» выстрелами, по обычаю местных жителей.

Так и сделали. Пароход, поворачивая по реке, прощался с нами бесчисленными свистками, а мы отвечали ружейными залпами.

Наконец, «Громов» скрылся за поворотом, последний раз приветствовав нас продолжительным свистком...

Солнце, опускаясь, золотило верхушки деревьев на западе. Наступал вечер, а с ним и холод и сырость. Немного грустно было на душе. Петр, наш пастух, не являлся из Нелькана, и мы сами напоили лошадей. Какие-то тунгусские собаки упорно хотели присоединиться к нашей стае, но наши собаки, дружно преследуя, загнали их в воду и плыли за ними почти до половины реки. Это была картина, которую стоило бы зарисовать.

В этот же вечер мы узнали, что лошади с выстойки спущены, а проводники пьяны. Это значило, что наше путешествие откладывается на два дня, даже на три. Жить лишних трое суток в холоде и сырости и изводить провиант — не было в наших расчетах.

Веселого в нашем положении было мало, и мы были бы в дурном настроении, если б к нам не приехали в гости Пекарский с товарищами. Мы устроили маленький пир, состоящий из чая с ромом, который пили из деревянных чашечек и по очереди, и ужина из ветчины и вареного картофеля с маслом. Впрочем, к чаю у нас было разное печенье, тем более, что М.Я.Ф-ва прислала нам целую гору пирожков и булочек, желая проводить нас хлебом и солью, «по русскому обычаю».

С Пекарским всегда легко и хорошо говорится. Мы говорили о якутах, об их умении приспособиться ко всяким положениям и обстоятельствам, об их талантливости, об их изящных изделиях, чего бы они касались, начиная с резьбы из мамонтовой кости и кончая мозаичной работой, меховыми коврами или изделиями из бересты... Все свидетельствует об их врожденном эстетическом чувстве, об их вкусе и талантливости, которая не умерла, не заглохла под гнетом условий жизни на суровом севере. Говорили и об одичалости некоторых якутских наслегов, об ужасных условиях жизни в этих наслегах политических ссыльных, особенно десять и более лет тому назад. Говорили о том, как этим людям приходилось работать на якутов и топором, и пилой и проч., несмотря на полную неподготовку. Были даже убийства политических ссыльных с целью воспользоваться их скудными заработками. Всего бывало в трущобах Якутской области...

28 июня. Всю ночь лил дождь, барабаня по туго натянутой палатке. А с того берега доносились какие-то стоны и крики. Мы не спали всю ночь, то перемещая, то укрывая брезентами мешки с овсом и мукой.

На рассвете приплыла жена Петра и объявила, что он напился пьян и умер!.. Она собрала свои вещи, получила с нас мзду и уехала в Нелькан. Мы остались совершенно одни, даже без лодки...

Не зная, что делать, решили ждать чьего-либо появления на том берегу, чтоб выстрелами дать знать о наших нуждах. А пока оставалось утешать себя чаем, который заваривался в большом медном чайнике на костре. Чашки у нас были деревянные, плоские, «китайского фасона». Эти лакированные чашечки незаменимы в тайге, распространены в Восточной Сибири и Якутской области и, действительно, вывозятся из Китая. Были у нас ложки, походные котелки, кастрюля для варки пищи и даже сковородка. Словом — все необходимые в походе вещи, да тазы, в которых варили корм собакам, а затем давали овес лошадям.

Такую походную жизнь на открытом воздухе мы и начали вести с 26 июня.

Около полдня к нам приехал псаломщик В., которому доверил свои дела Ф-в, и мы могли пожаловаться ему на свою участь. В., симпатичный брюнет, не старый, носит явные следы в типе примеси инородческой крови, вероятно, якутской. Он обещал вытрезвить проводников и прислать к вечеру для увязки вьюков, а нас пригласил в гости, предложив прислать за нами лодку, что вскоре и исполнил.

В маленьком домике В-а чистота. Псаломщица очень простая и очень симпатичная женщина. Они не знали чем нас угостить, предлагая и чай, и молоко, и яйца всмятку. Последнее там незаурядное угощение, так как куроводством никто, кроме псаломщицы, не занимается. Да и коровы редко у кого имеются, и у одного только В-а находится пара рабочих быков, на которых он для всех и работает.

В-ы раньше жили «на Колыме», т.е. в Колымском крае. О Колыме В-а отзывается довольно тепло и находит жизнь там привольнее.

— Птицы, яиц птичьих, рыбы, оленьего мяса, лосятины и прочего сколько угодно и всегда на весь год можно заготовить, — была бы охота, да соль, да посуда, — говорила она, — а люди так еще лучше... Здесь якуты да тунгусы испорчены да избалованы, а там народ совсем другой. Мы не жалуемся и на Колыму, да и здесь нас не обижают.

Псаломщик еще раз обещал устроить нам все и отправить нас завтра. Мы распрощались.

Когда мы выходили, меня остановил урядник, прося зайти к одной больной женщине, на которую «находит», т.е. она без причины начинает по временам стонать, плакать и кричать, всего боясь и пугаясь.

— Вы, как женщина, можете понять-с! Вам она скажет, что имеет-с... А мы ничего не можем добиться, — заявил он.

Хотя я в медицине и ничего не понимаю, но решила пойти и поговорить.

Женщину позвали в квартиру к уряднику, и я беседовала с ней довольно долго. Придя к заключению, что это истерия на почве беременности, отправила ее к экспедиции за лекарством, посоветовала гулять и купаться. А члены экспедиции дали ей чего-то успокоительного, что разрешается давать особам в положении этой женщины.

Затем нас перевезли на другую сторону.

Последний раз мы переехали Маю и простились с селением Нельканом.

Поздно вечером явились проводники и, заявив, что лошадей поймали, они занялись упаковкой, т.е. увязыванием вьюков, и принесли вьючные седла. Не хватало ни лошадей, ни потников, ни седел. Ф-в неправильно распределил груз. Надо было найти еще две-три лошади и выдержать их. Послали за В-м, который объявил, что одновременно с нами погонят 15 коров в Аян при двух проводниках. Мы ничего не имели против этого.

Чтоб ускорить вьючение, мы обещали коврики и войлока, составлявшие собачью подстилку, дать под седла в качестве потников, иначе конца сборам не предвиделось. На том и решили.

Поужинав ухой из свежих линьков и сигов, которых нам привез какой-то тунгус, мы улеглись спать, утомленные более нравственно, чем физически.

29 июня. С раннего утра началась упаковка вьюков и седловка лошадей. Оседлали и навьючили первую лошадь, оседлав и остальных предварительно. Потом стали вьючить и других, но все они бесновались, прыгали, ложились, вырывались, сбрасывали вьюки... Одну навьючат, примутся вьючить другую, а первая тем временем начнет валяться и сбросит вьюки...

* Особенности стиля и орфографии по-возможности сохранены. Материал предоставлен музеем Усть-Майского улуса.