Николай НИКОЛАЕВ

Я, Николаев Николай Васильевич, от имени всех потомков Николаевых (5-го, 6-го, 7-го поколений) хотел бы поведать миру людей историю жизни своих предков, а также рассказать о том, что они оставили нам, их праправнукам, правнукам, внукам, детям.

Хотелось бы ухватить самую суть годов минувших. А также донести, через нашу память о них, самое главное, о том, что хотели, о чем говорили, мечтали, думали они. А сказать есть о чем. Есть непочатый пласт истории, который еще не исследован, не изучен, не описан.

У нашего отца, Николаева Василия Ефимовича, остались дневники, которые он вел на протяжении нескольких десятков лет. Когда их читаешь, то ощущаешь не только историю, буквально физически чувствуешь, что происходило, как жили, каковы были люди и все, все...

У нас есть еще наследство, которым мы связаны со своими предками. Это деревня Троицк, деревня Поселение, деревня Лакомо, пашни, аласы, дороги и т.д. Эти места остались такими же, какими они были в далеком прошлом.

И когда ты смотришь на все это, ты смотришь одними и теми же глазами, что и твои предки. И, может, думаешь в это самое время одно и то же. Зимой, весной, осенью и летом это великолепие нетронутой, не покореженной, не опошленной деревенской природы обвораживает тебя. И как будто ты с ними — ведь все так же: и дорога, и запахи, и цветы, и жаркое лето, и разноцветная осень! Даже деревья, овраги, увалы — только все повзрослело, постарело. Заросли тропы, поля — все это видно. От домов остались только первые венцы. Городьба, столбы, остовы ворот, мостов через ручьи и распадки — деревенскому человеку это о многом говорит. Он знает, какого труда это стоит, как долго это простоит и прослужит, кто это сделал, чей почерк работы. Если вещь отслужила, то лежит ветка или берестянка, или просто сломанное весло, коса, или просто деталь — так они и лежат там, если отслужили свой срок. И это напомнит тебе о том, что есть на свете Время. И, что время своей жизни надо ценить. И радоваться, что ты есть в этом мире.

Отцовские страницы дневниковых записей почти художественно-документальные. Года, даты, события восстанавливаются с мельчайшей подробностью.

Отец вел записи не только о себе и Николаевых, в этих дневниках отмечены десятки фамилий, и местных, и русских. Многие представляют интерес, поскольку, наверное, уже утеряны в истории людской жизни.

Изучаешь, читаешь эти записи и поражаешься тому, что вынесли люди деревни. На простых людях, на их «геракловском» труде паразитировали города, государство, войны и люди-паразиты. И сколько было на их жизненном пути несправедливости. Не было покоя, жизненных удобств, нормальной человеческой жизни. В их жизни был только труд, труд, труд физический, на выживание. В русских родах, которые по воле судеб оказались в этих сверхсуровых климатических условиях, был небольшой период относительного спокойствия, когда они, уходя в дебри якутской земли, находили себе уголки, удобные для жизни и были недосягаемы для государства, для эксплуататоров. Только тогда они жили во имя жизни, во имя продолжения своего рода посредством своего умения и труда. Им не нужно было ничего извне, они были самодостаточны. Перенимая обычаи, культуру, язык аборигенов, они сами становились местными. Лично наши предки в совершенстве знали язык местного населения, их уклад жизни, быт, инструменты и т.д. И сами они делились бескорыстно своими знаниями.

Надо сказать, что за все время, что мы изучаем свои «корни», едва успеваем систематизировать весь собранный материал. Нужно время, чтобы все это в самом себе пережить и заново записать. Неизбежны ошибки — их по истечению времени нужно исправить.

Немного о старейшинах нашего рода

Николаев Самойло — наш прадед с семьей, по словам Николаевой Вассы Ефимовны, жил в г. Николаев, и когда его мать умерла, они с братом Геннадием выехали в г. Якутск в 1890 году. Самойло был профессиональным музыкантом и мастером по изготовлению таких музыкальных инструментов, как гитара, балалайка, гармоника. Так он ездил по России с выступлениями и изготавливал на заказ инструменты. Когда они оказались в г. Якутске, его брата Геннадия убили в драке. Пока нам не известно, кто была прабабушка, и как они оказались в Хабаровском крае. Но известно, что они жили по реке Амур в киржачьих поселках, и в каких-то годах их выслали на вечное поселение в село Павловское Якутской области. Где они и жили (как пока нам известно) до конца своих дней. Их фотографий у нас пока нет, когда родились и когда умерли, тоже не известно.

Николаев Ефим Самойлович родился в 1887 году (крещенный). Умер в 1958 г. в с. Троицке, похоронен в с. Петропавловске.

Приехали они из Павловска в 1924 году в марте месяце на лошадях с 7 детьми. Дом их в Троицке до сих пор еще стоит. Жили они также и на участке (аласе) озера Трубач, а к старости переехали в местность Лакомо — это неподалеку от села Троицк,3 км. Дед жил своим единоличным хозяйством, имел на дворе коров, свиней, коня и огород. В огороде сажал картофель, а также сеял хлеб. Когда образовался колхоз имени Куйбышева, он воздержался, не вступил в него и вообще до конца жизни не вступал и в совхоз. Было у него шестеро детей: Васса, Василий, Евдокия, Николай, Матвей, Александр. По словам Вассы, это те, что выжили из 18 рожденных. Отец мой, Василий Ефимович, например, упоминает, как у них умирали дети, и как он плакал, когда у них умерли его две маленькие сестренки Ефросинья и Ирина. Дед был честным, строгим, в чистоте содержал свой двор и скот. Все его дети получили образование и добросовестно работали до старости, имели много природных талантов.

Николаева (Долгих) Елена Васильевна родилась в 1892 году (крещенная). Умерла 19 мая 1972 года. Похоронена в п. Усть-Мая.

Была домохозяйкой. Очень хорошей и верной женой, мамой, бабушкой. Все последнее отдавала своим детям и внукам. Голодала, болела тифом. Была честной, доброй, очень хорошо пела. Есть очень много воспоминаний моего отца о своей маме.

Сестры Николаевой Елены Васильевны: Долгих Мавра Васильевна стала Худякова, Долгих Мария Васильевна стала Иконникова.

Ефим Самойлович и Елена Васильевна поженились 15 мая 1922 года.

Николаев Василий Ефимович родился в 1912 г. (по старому стилю — 25 декабря, по новому — 7 января), крещен 14 января. Умер 26 марта 1978 года в с. Петропавловске, похоронен в Толоне, на участке Тасаях.

Он всю свою жизнь трудился в колхозе и совхозе. Работал председателем колхоза, бригадиром, овощеводом, полеводом, мастером-прорабом. Был фанатиком честности... Работал на пределе физических возможностей. Работал на всех видах работ, которые только могут быть на селе. Был мастером-печником — за всю свою жизнь сложил не менее 2/3 всех печек в районе. Ко всем работам он подходил только с профессиональной точки зрения, не терпел брака, неряшливости, разгильдяйства, халявщины. Все делал виртуозно, быстро, аккуратно, добротно, красиво. Оставил богатое наследие — это дети, дневники, его страстное желание учиться, работать на земле во благо семьи, людей и родины.

Он учился в ЯПИ, в городе Якутске, учился на прораба, имел награды. Он верил только в свою выработанную линию жизни, жалел людей, семью, детей, очень любил внуков, очень был добр к животным (все это отражено в его дневниках). Его запись: «Я прожил 66 годов, а сделал дел на все 100».

Впервые наш отец применил теплицы для овощей. Об этом он пишет: «Теплицы распространить и внедрить в массовое потребление людей».

Внедрил в с. Петропавловске ручное производство кирпича... Навесы, сараи, творила, инструменты — все было сделано и придумано отцом. Вся технология, от заготовки глины до закаливания кирпича, была придумана им. А вот, например, теплицы отапливались уже в марте месяце, и весь обогрев тоже был сконструирован, сделан руками отца. Даже торфяные горшочки для рассады изготавливались при помощи специальных станков, сделанных из дерева и сконструированных отцом. Для теплиц также применяли привозное бенгальское стекло 4 мм. 60—70 гг. Деревянные пристройки к теплицам были уже зимнего варианта со стеклянным потолком и кирпичными обогревательными «боровами», проложенными под стеллажами для рассады (февраль месяц) — все это тоже придумывал и внедрял, воплощал в жизнь своими руками Василий Ефимович.

Например, еще в Троицке (50-е годы) поливальную систему на полях для капусты и других культур отец всегда делал очень простым способом: устанавливал на близлежащем озере каланчу с «журавлем», на полях размещал разветвленную систему желобов (из дерева) под уклоном. В конце каждой такой «ветки» ставил деревянные бочки, и полив был обеспечен. Огромные животноводческие хотоны с цехами для запарки дополнительного корма — тоже были построены по чертежам отца. Делались и не стандартные печи, бочки, чаны, акведуки — для заливки воды, и везде-везде поспевал мой отец. Кстати, в каждом селе было по 5—10 тридцати-сорокаметровых хотонов. И как он везде успевал?

Николаева (Кривошеина) Зинаида Николаевна родилась в 1919 году в п. Амга. Умерла 31 декабря 1979 года в с. Петропавловске, похоронена в Толоне на участке Тасаях.

Закончила школу. Была колхозницей, поваром. Когда вышла замуж, стала домохозяйкой, но всегда помогала в колхозных и совхозных полеводческих работах. Была честной, строгой, трудолюбивой, очень чистоплотной. В ее доме всегда был порядок, уют и тепло, дворовое хозяйство содержалось в чистоте, порядке и достатке. Она от природы была трезвенницей, ни разу в жизни не взяла в рот спиртного и не поощряла своих детей этим заниматься. Имела награды за материнство (4 медали). В совершенстве знала якутский язык, обычаи и быт местных жителей. Хорошо шила, прекрасно готовила.

Дети Николаева Василия Ефимовича и Николаевой Зинаиды Николаевны: Вера, Дмитрий, Надежда, Олег, Александр, Николай, Федор, Михаил.

Василий Ефимович и Зинаида Николаевна поженились в 1936 году.

От редакции: Далее, по просьбе Николая Васильевича Николаева, мы предлагаем вниманию читателей журнала «Илин» небольшой отрывок из дневника его отца, Василия Ефимовича.

«Быль воспоминаний». Часть II.

Осень 1923 года. Переезд в Троицк
(из первой тетради, составленной в январе 1937 года)

Однажды, когда еще занимались сумерки, я встал с постели и пошел на улицу. На дворе был трескучий мороз, в воздухе был дым, снег под ногами хрустел отчетливо, раздаваясь в утренней темноте. На востоке была бледная заря, вдруг я услышал приближающийся скрип саней, кто-то ехал к нам. Через некоторое время к нашему двору подъехала одна подвода, в ней сидел человек в большой оленьей дохе. С виду можно было сразу определить, что он издалека. Тщательно обмотанное лицо его было сильно закуржавевшим, а лошадь усталая и потная. Я опрометью бросился в избу, сообразив, что приехал, наверное, дядя Илья. Я сообщил матери, она бросилась будить отца, который, быстро одевшись, бросился встречать гостя. Отец начал распрягать лошадь, а человек в дохе зашел в избу и, раздевшись, начал нас, только что вставших с постели, обнимать и целовать. Да, я не ошибся, это был наш дядя Илья, приехавший из Усть-Маи или «Чарана». Он, отогревшись, достал нам гостинец и стал рассказывать про дедушку и бабушку (своих родителей). Из его рассказов мы узнали, что белые ликвидированы окончательно — Пепеляев бежал и дорога свободна...

За чаем отец, с ним разговорившись, стал спрашивать о жизни в Усть-Мае, как хлеба родятся, каковы покосы и т.д.

Дядя давал положительные ответы и стал уговаривать отца, чтобы ехал к ним. Говорил, что там родни больше, тебе поможем, да и земли хватит, а то тут засухи часто. И что вышлют одну лошадь, чтобы перебраться туда.

Отцу было трудно расставаться с насиженным местом, все было создано своими руками, начиная от дома до кола. Надо сказать, что отец мой отделился от своих «гол как сокол». Получив в наследство одну лошадь, с первого же дня пошел зарабатывать на дом. Заработав, перевез на пустынное место, где не было даже кола, вбитого, и стал обстраиваться, Срубил хлев, потом баню, огородил усадьбу, двор весь обнес частоколом, огород плетнем. Затем срубил амбар — все это было создано руками одного человека, который столько вложил трудового пота в каждую вещь, на какую бы не взглянул, «все это было для него мило и по вкусу», как обычно говорил мой отец. Но та обстановка, в которой мы находились, она особенно не радовала, так как трудно было наладить хозяйство, которое было так разорено гражданской войной. Смыто волной, которая унесла практически все богатство страны. Не одни мы пострадали, по всей стране шел восстановительный период, который чувствовался и в нашем мизерном хозяйстве. «Но это все ничего, были бы руки, да голова на плечах — восстановить можно, — говорил отец, — да вот загвоздка в том, что люди озверели (он не знал тогда кулаков), на каждом повороте вставляют палки в колеса».

Да, действительно, на нас тогда смотрели кулаки как на затравленных зверей. Они видели, что мы справились на военном фронте и говорили: «Посмотрим, как вы справитесь на хозяйственном». Натравляли на нас других, чтобы нам негде было достать куска хлеба, даже заработать было негде, несмотря на то, что у коренных да зажиточных крестьян в это время хлеб был не тронут, и ломились амбары от добра. А стали бы помирать, то, наверное, никто не дал бы куска хлеба — в такой обстановке находились тогда мы. Отец, конечно, все это видел и поэтому решил уехать хоть куда, только бы не слышали уши ядовитых насмешек. «Вот навоевался — большую награду ты получил? Лучше бы пашню пахал, чем совдепию защищать!», — слышалось отовсюду.

Отец, обсудив все это с дядей, стал собираться. Начали продавать свое «поместье». Дом мы продали за 350 руб., купили коня и кое-какой одежонки. О хлебе и говорить было нечего, его мы брали очень мало и рисковали в дороге поголодать. Недаром отец мой говорил обычно: «Понадеемся на волю господню!»

Когда узнали в школе, что мы едем в Чаран, то на меня в школе посыпались как горох на голову всякие шутки и насмешки, меня эти насмешки прямо буквально доводили до безумной ярости. Я бросался, то на того, то на другого обидчика.

— Слушай, Мишка, Соматошка на кулачики-то (так меня прозвали пацаны из враждебного лагеря), в Америку едет... там говорят, калачи на дереве растут, — кричал Донка Большепузый как только я подходил поближе.

— Что-то вас здесь даром-то не кормят, коммуния!?

— Все равно батька-то вас всех дорогой поморозит, голоштанных.

И поэтому, несмотря на такое мое большое желание учиться, мне пришлось бросить учебу. Однажды я так подрался в школе, что на мне, как говорится, лица не было, я был весь в синяках и царапинах, но боли не чувствовал. Я чувствовал только обиду, нанесенную мне. В школе мне в этот злопамятный день устроили такие шутки, что как волчонок бросался драться буквально на всех! Обезумевшего, меня били чем попало, по голове и по лицу, и в довершение всего этого, меня же учитель выбросил на улицу. Я пошел домой, впервые пошатываясь. Отцу — большую обиду я уже выдержать не мог — все рассказал. Он тогда вскочил и хотел было со всеми разобраться по-своему, но мать удержала его и, он, сев на лавку, сказал: «Больше чтобы тебя не было в школе!».

С этого дня я покинул школу и, оказалось, надолго.

Вскоре мы услышали, что к нам на помощь едет дядя Гриша. Мы начали собираться в путь-дорогу. Сделали кибитку для детей и оплели сани веревками. Через некоторое время мы встретили дорогого дядю Гришу, которого я еще не знал. Он сразу же узнал, что я люблю читать, стал снабжать меня книгами, и мы вечерами долго сидели, уткнувшись в чтиво. Времени до отъезда оставалось мало, но для меня это казалось очень долго, я не знал куда девать себя. Дни казались очень длинными, и я слонялся за отцом, собирая нужные вещи, которые надо было взять с собой. И вот, наконец, настал тот долгожданный день нашего отъезда

Мы, малыши — все очень радовались, когда нас посадили в сани, похожие на нечто вроде собачьей конуры, а больше всех радовался я, так как сидел за кучера в самых передках саней и, как большой, покрикивал на лошадь.

День стоял на славу — хороший. Как бы радуясь нашему путешествию, лошади быстро шагали по накатанной дороге. Когда мы стали проезжать по деревне, за нами устремилась целая толпа любопытных односельчан. Некоторые сочувствовали нашей поездке и сокрушенно качали головами, приговаривая: «Ох, как это доедут такие малыши!» Подходя к нашим саням и заглядывая внутрь кибитки, давали разные советы.

— Ребятишек-то, ребятишек хорошенько закутывай, простынут! — кричали бабы моей матери.

У крайней избушки отец остановил лошадей и сказал: «Ну посмотрим в последний раз на свой дом и на деревню». Все, кто смог, встали на ноги и обернулись в сторону деревни. А когда мы снова поехали, я взглянул на впереди идущего отца и заметил, что он шел, как пьяный, и утирал лицо рукавом. Тогда невольно и у меня заныло сердце, как-будто и я что-то навсегда потерял.

Но вот картина сменилась, и я успокоился, стал с любопытством озираться по сторонам. Мы ехали в гору, на которую я часто ходил с матерью по бруснику, по обеим сторонам шел густой сосновый бор, затем сосновый бор сменился каким-то большим озером, затем лиственница стала перемешиваться с белой березой. Сначала шло все хорошо, как по маслу. Но через километров 15 в кибитке вдруг раздались стоны, а когда остановили лошадей, то выяснилось, что все до того спавшие в кибитке ребята, а с ними и мать, проснулись, у всех сильно болели головы и всех тошнило. Оказывается, их всех накачало — как укачивает впервые попавшего человека на море — их всех хватила морская болезнь! Дальше уже ехали с остановками, чтобы где-нибудь облегчиться.

Вот уже стало смеркаться, а до станка (стана) оставалось километров десять. Из кибитки раздавались поминутные стоны и плач! Маленькие детишки, которые не понимали, просились: « Мама, домой поедем... Я ись хочу!»

Невозможно описать, сколько было хлопот в первый день переезда. Когда, наконец, доехали до юрты и стали высаживать из кибитки детей, то они были как пьяные, и ни один не стоял на ногах, и все плакали. А когда зашли в юрту, то в ней было так тесно и холодно, что хорошего отдыха не получилось. Ребятишки плакали в голос, кто просил есть, а кто спать.

Станошные якуты стали кипятить самовары и встречали приветственным вопросом: «Кепсе, ханна барда?»

Отец мой хорошо знал по-якутски и у них завязалась дружеская беседа. Оказалось, что они любят, когда русские говорят на их языке. Они нам накрутили кёрчеху и стали нас угощать: «Оксе, кырачаан бараксан», — поглаживали они по голове моих маленьких сестренок. Кое-как мы улеглись в этой маленькой юртенке. Назавтра, чуть стало брезжить, мы уже тронулись в путь. Маленьких, которые еще спали, пришлось сонных перенести в кибитку. И снова начались стоны и плач...

Мой дядя Гриша приговаривал: «Ничего, как-нибудь доберемся — это только цветочки, а ягодки-то впереди!». И, правда, ягодки оказались впереди — пошли большие хребты, и кони стали уставать. Когда стали подниматься на новую гору, то пришлось нам всем вылезать из саней и идти за ними. В санях остались только те, которые не могли ходить. Лошади начали останавливаться, а гора все шла выше и выше! И даже пришлось самим подпрягаться с лошадьми. В этот день мы так умаялись, что на станок приехали еле живые и почти не евши повалились спать. В довершение всего этого у нас совершенно закончились продукты, а на жителей нечего было рассчитывать, чтобы купить хлеба, окромя мяса. На утро отец нас накормил мясом, и мы с голодухи так его наелись, что, проехав километров десять, схватились за животы — нас всех хватил понос. А эта болезнь в дороге, пожалуй, самая скверная. Мы ехали поминутно останавливаясь, чтобы дать сходить всем до ветру. Наконец, отец не выдержал и, выругавшись матерно, изрек: «Сидите в кибитке! Черт вас забрал, ни прежде, ни после!» И через час из кибитки повалила такая зловонь, что как бы словно это теперь была не кибитка, а ходячий ветор. А там все плакали и стонали, кого хватал понос, а кого рвота, а тут еще кони стали совсем уставать. Я до пота и слез хлестал своего коня, а он, пройдя десять сажен, вставал, и даже от моего кнута хвостом не вилял.

Настала глубокая ночь, а мы все еще тащились со своим караваном. Наконец, я из сил выбился хлестать своего коня и что ни есть ума стал кричать отца на помощь. Он уже далеко ехал впереди и чуть поскрипывали где-то сани. Я прислушался... кругом был лес, вот где-то прокричала сова да усталая лошадь скрипела зубами, мне стало страшно. Я открыл кибитку и полез туда, хотя там была духота страшная! Но мне теперь было все равно, меня загонял страх. А они, все кто в кибитке, лежали вповалку — спали, кто-то стонал, а кто-то бредил во сне. Через некоторое время к кибитке подъехал дядя Гриша верхом на коне. Мы быстро перепрягли лошадь, поехали, и, как оказалось, до станочной юрты было всего километра три...

Оставался последний переезд — самый трудный. И тут в двух станках от Усть-Маи заболел лучший конь, у него образовался нарыв в гортани, он уже вторые сутки не принимал пищи. Пришлось отдать его якутам на мясо, и его зарезали. В это утро я впервые видел, как плакал мой отец — это был любимый его конь. Мы здесь простояли два дня, после чего оставили лишний груз и отправились дальше. На второй день к вечеру мы уже подъезжали к Петропавловску и, несмотря на то, что половина нас была больных и усталых — все вылезли из кибитки и с нетерпением стали всматриваться в даль — когда, наконец, покажется село. Было невыносимо терпеть, когда лошади начинали замедлять ход. Я свою поминутно подгонял. Наконец, по сторонам дороги стали попадаться поля, обнесенные изгородью. Сразу стало чувствоваться, что близко село, запахло дымом... Вдруг, из-за поворота дороги, показался верховой всадник, быстро ехавший нам навстречу. И, когда он подъехал к нам, мы сразу узнали его и все закричали враз: «Дядя Илья! Дядя Илья!». Он, поздоровавшись с отцом, кинулся к нашим саням и начал нас обнимать, спрашивать.

— Ну, как ребята, здоровы?

— А-а, ты, Васюха, оказывается кучерок!!!

— Не обморозились ли вы?

Затем мы быстро поехали к селу и через полчаса уже подъехали к дядиному дому. Когда мы ехали по деревне, то нас встретила толпа любопытных взрослых и целая орда ребятишек. Нас разделили пополам и часть ребятишек, которые поменьше, отправили к дедушке в село Троицк, через реку. Я остался у дяди, и сестренка Дуняшка, младше меня, осталась за няньку у дяди Ильи.

В Троицке у нас уже был куплен дом, и я не мог дождаться завтрашнего дня, чтобы посмотреть, что он из себя представляет. Поминутно подходил к дяде, расспрашивая его подробно, какие дворы, есть ли хотон, амбар,сани и т.д?...

Последние слова Николаева Василия Ефимовича

14.01.77 год. Вот сегодня стукнуло мне 66 годочков, а работы сделано, пожалуй, хватит на 100 лет.

Работал и ни разу не задумывался, что силы и здоровье мне изменят! Весь смысл своей жизни я считал — как можно больше сделать хороших дел, украсить и улучшить жизнь своих односельчан и всего нашего советского общества.

И если дало бы мне здоровье еще бы потрудиться, передавая свой опыт труда и мастерства!

23.02.78 год. 60 лет прошло, как возродилась наша Красная Армия. За это время мы вырастили шестерых солдат, пятеро отслужили и включились в трудовой строй, а в этом году пойдет служить последний. За тех, убитых, мы сделали хорошее пополнение и поэтому вчера чествовали мать с сыновьями. Да еще если учесть 18 внучат — из них 9 мальчиков, то можно сказать, что недаром мы жизнь прожили. Нас не станет, но жизнь наша не остановится, будет продолжаться!

Николай Васильевич Николаев, профессиональный охотник, художник-любитель, мастер по дереву, историк семейной династии Николаевых, Кривошеиных.