— Ну и как?

— Меня прослушали, даже в горло заглянули и авторитетно сказали: «Занимайтесь-ка своим делом. Петь вы никогда не будете». Только одна Венера Николаевна Сыллырова — чуткий, добрый, отзывчивый человек, смогла тогда что-то во мне разглядеть и стала со мной заниматься. Все-таки очень важны в самом начале трудного пути поддержка, участие и доброе слово. Как певица я состоялась только благодаря этому прекрасному педагогу. Я всю жизнь буду бесконечно признательна ей за то, что она вселяла в меня надежду и веру.

Венера Николаевна всегда указывала на мои ошибки и недостатки, причем делала это очень корректно и ненавязчиво. Учила меня не только вокальному мастерству, но и тому, что действительно делает певицу певицей — правильно ходить, двигаться, держаться на сцене, вплоть до того, какие туфли надеть на то или иное концертное выступление...

Страшно подумать, сколько у нас талантов не состоялось, творческих судеб не сложилось только потому, что чьи-то души оказались недостаточно отзывчивыми, а сердца и уши не совсем чуткими!

— А как к такому повороту дел отнеслась твоя наставница по классу фортепиано?

— С пониманием и очень мудро. Юнона Михайловна считала, что в любом случае это будет полезно для моего музыкального развития в целом. По ее мнению, занятия пением помогали мне, как пианистке, лучше чувствовать фразировку, все тончайшие интонационные изгибы мелодической линии в фортепианных произведениях.

— Как тебе удавалось совмещать учебу сразу на двух отделениях: вокальном и фортепианном?

— Я не могла бросить начатое, не будучи уверенной в своем вокальном будущем. Приходилось совмещать занятия. Тогда у нас в училище многие так учились. И ничего в этом не было особенного.

В 1988 г. закончила отделение фортепиано, устроилась на работу концертмейстером в Музыкальном театре и продолжала занятия вокалом. Сначала я состоялась как пианист-концертмейстер — приняла участие в нескольких оперных и балетных постановках. А уже спустя год дебютировала в роли Красной шапочки в одноименной детской опере Раухвегера. Летом 1989 года театр выезжал на гастроли в г. Благовещенск. Как исполнительница главных партии в «Красной шапочке» и Панночки в опере Римского-Корсакова «Майская ночь», мне тоже нужно было ехать. А у меня в день вылета — государственные экзамены, я как раз заканчивала вокальное отделение ЯМУ. Пришлось договариваться с комиссией. Так что пела экзамен в 9 утра, после чего меня сразу посадили в машину и увезли в аэропорт. Я даже не успела узнать, какую мне поставили оценку!

Закончила вокальное отделение успешно, получив диплом с отличием и вступила в самостоятельную жизнь.

— И как ты себя почувствовала на оперной сцене?

— Работа в театре мне нравилась. Хотя случались со мной и смешные истории. Однажды меня срочно поставили на замену в опере «Майская ночь» Н.Римского-Корсакова. Репетиций почти не было. Режиссер мне говорит: «Не бойся, я буду из-за кулис показывать тебе все, что надо делать. Только пой». Надели на меня украинский костюм, нахлобучили на голову венок с лентами и вывели на сцену. Села я на мостик у речки, пою арию и вдруг чувствую с тихим ужасом, что мостик подо мной проваливается. Стараюсь остаться в прежнем положении, но сижу уже на своих ногах. Время идет, они благополучно начали затекать, а режиссер так и не показывает мне, что пора вставать. При всем при этом я должна была петь с самым одухотворенным выражением лица и изображать томную грусть героини. И когда терпеть стало невмоготу, я решила действовать сама — по обстановке. Встаю и чувствую, что платье зацепилось за что-то и не отпускает меня. Я, чтобы спасти перед публикой свою актерскую репутацию, пытаюсь освободиться, безуспешно проделываю руками какие-то неимоверные манипуляции. Тогда я собрала все свои силы и рванулась. Платье трещит, венок набекрень, но зато счастливая и свободная! Не знаю, заметили ли зрители мои проблемы, но режиссер точно был в обмороке...

Сейчас я уже понимаю, что тогда моя артистическая деятельность была наивной и вокально незрелой. Но работа в театре дала мне очень много: я приобрела уверенность в себе, неплохо чувствовала сцену и ничего не боялась.

— А дальше?

— Дальше я поехала поступать в Уральскую консерваторию им. М.П.Мусоргского. Года за два до этого Венера Николаевна возила меня показывать в Московскую Государственную консерваторию им П.И.Чайковского. Мне там дали, что называется, от ворот поворот. Я была так растеряна... Но Венера Николаевна уверяла меня, что мне просто не повезло: «С кем не бывает! Ты не в очень хорошей форме». Она так верила в меня... Спустя год я поехала в Новосибирскую Государственную консерваторию им. М.И.Глинки. Меня прослушали и хотели уже принять, но... я выбрала Екатеринбург.

— Как ты поступила в Уральскую консерваторию?

— В тот год набор был ограниченным. На первый курс брали только пять человек: по одному — сопрано, драматическое сопрано, меццо-сопрано, тенор, бас. После печального опыта в Москве я очень скромно оценивала свои возможности. Надежд особых не питала — абитуриенты приехали, в основном, из центральных городов. Сильные, талантливые, не то что я — с периферии. Хотела попробовать себя и посмотреть, что из всего этого выйдет. Была очень спокойна, хотя другие перед экзаменом занимались до полуобморочного состояния. Отпела «специальность», получила «отлично», а так как у меня был «красный диплом», то я автоматически освобождалась от всех остальных экзаменов кроме коллоквиума, где нужно было прочесть стихи, станцевать, показать пластический этюд и продемонстрировать свои внешние данные. По простоте душевной я пришла в самой короткой юбке, какая у меня только была. Прочитала диалог из «Званого вечера с итальянцами» Оффенбаха (благо, знала его назубок по работе в театре) и станцевала эвенский традиционный круговой танец — «хэде». Некоторые из педагогов до сих пор смеются, когда вспоминают «показательное выступление якутской артистки». В итоге комиссия объявила: «На единственное для сопрано место мы берем Силину». Я, оказывается, по конкурсу прошла под «номером один», что называется, «на ура!». А уже осенью, приехав на учебу, узнала, что распределена в класс народной артистки СССР, профессора В.М.Баевой. Это было большой удачей — попасть к такому прекрасному педагогу.

— Учиться было трудно?

— Научиться петь вообще очень трудно. Это своего рода наука владения голосом. Я не открою Америки, сказав, что «петь надо головой», то есть с умом, осознанно. Необходимо уметь анализировать себя со стороны, соотносить внутренний эталон звучания с собственным пением. Важно изучить сильные и слабые стороны своего голосового аппарата и совершенствовать его и запоминать все удачно найденные позиции — ведь педагог не будет около тебя стоять всю жизнь и указывать.

Очень многое в искусстве пения строится на ассоциативном восприятии вещей. Если начинающему певцу, которого учат петь, скажут: «Пой на дыхании, а затем «сделай купол», он, вероятно растеряется. Но если ему посоветовать: «Представь себе блюдечко на фонтане. Если напор воды убрать, то блюдечко упадет, так вот фонтан — это твое дыхание, а блюдечко — это нота, которую ты должен пропеть»... или «насладись ароматом свежей розы, запомни это ощущение и пой с ним», — то ему будет гораздо легче понять технику пения.

У меня иногда бывали такие моменты, когда ничего не выходило. Бьешся, бьешся над чем-либо, трудишься, а никакого прогресса — нет, стоишь и топчешься на одном месте. Честно скажу, приходили всякие мысли, руки опускались, хотелось все бросить. Но терпенье и работа все равно рано или поздно приносили свои результаты. А в целом учиться в консерватории мне было несложно. Здесь очень помогли знания, полученные еще во время занятий по программе пианистов.

— Что побудило тебя после окончания консерватории поступать учиться дальше в ассистентуру-стажировку?

— Мне просто не хватило вуза. Пять лет — слишком короткий срок, чтобы действительно научиться петь. Ассистентура-стажировка дала мне как профессионалу очень много, пришли понимание и осознанное восприятие того, чем я занимаюсь. У меня словно крылья выросли за спиной. Если говорить образно, то в училище работают с первичным материалом, в консерватории — завершают процесс обработки, а в ассистентуре-стажировке его шлифуют. В конце концов я получила специальность «Сольное пение» с присвоением квалификации преподавателя музыкального вуза.

— Хотелось бы «из первых уст» узнать о твоей победе в Калининграде.

— У меня уже был опыт участия в мероприятиях подобного рода. В 1994 году в Москве я стала лауреатом четвертой премии Первого Всероссийского конкурса «Молодые голоса».

Я давно хотела принять участие в Международном конкурсе «Янтарный соловей» в Калининграде, да все как-то не получалось. Готовиться к нему начала с осени. Оформила заявку, получила требования. Они были достаточно жесткими и предполагали участие в четырех турах: два первых — отборочные, два последних — финальные. Если сможешь дойти до финала, то поешь уже до конца. Выдержать этот темп, остаться на дистанции — сложно, так как необходимо сохранить не только певческую форму, но и нужную эмоциональную настройку, держать себя постоянно в руках, не сравнивать — кто хуже или лучше тебя, а спокойно и уверенно идти до конца. Нервы должны быть железными. Ведь так обидно несколько лет готовиться к конкурсу, выйти на сцену и от волнения растерять результаты своего труда!

Трудность заключалась еще и в том, что в каждом туре требовалась новая программа, причем она должна была состоять из специально оговоренных в требованиях малоизвестных и редко исполняемых произведений таких композиторов, как Брамс, Вагнер, Вольф, Малер, Р.Штраус, Шуман, Аренский, Глиэр, Ипполитов-Иванов, Калинников, Лядов, Ляпунов, Метнер, Мясковский, Рубинштейн, Стравинский, Танеев и др. Обязательным было исполнение нескольких циклов. Объем программы достаточно большой, но знать ты ее должен как свои пять пальцев, чтобы суметь выдержать этот марафон.

— По каким принципам ты формировала свою конкурсную программу?

— У лирико-колоратурных сопрано, к которым я отношусь, репертуар и так недостаточно широк. А ведь нужно было удовлетворить все требования конкурса, суметь показать в ней свои возможности и найти еще что-то для души. Хотелось открыть редкие, малоизвестные вещи, и в то же время найти в них мелодичность, увидеть яркость образов и даже некоторую театральность. Для конкурсанта удачно подобранная программа значит очень много и является одним из главных составных его успеха.

— Что ты пела на конкурсе?

— На первом отборочном туре я спела арию Лизетты из «Кофейной кантаты» Баха, «Кораблик в бурном море» Генделя, «Дитятко, милость господня с тобою» Пасхалова, во втором отборочном туре исполнила цикл романсов Глазунова соч. № 60, «Болтунью» Прокофьева; в первом финальном туре — песню Копленда и романсы Р.Штрауса из его вокального цикла «Лепестки лотоса»; во втором финальном туре — «Чудесный вечер» Дебюсси и вокальный цикл Мусоргского «Детская».

— Как шла работа над программой?

— Так как в ней были представлены произведения самых разных эпох и музыкальных стилей, то нужно было хорошо ориентироваться в столь разнообразном репертуаре. Романс может состоять и из двух строчек, но ты должна успеть за двадцать тактов полностью выложиться и показать то, что задумал в них композитор. И тут же, спустя две минуты, начать жить жизнью совершенно другого, зачастую совершенно противоположного персонажа, ведь нельзя спеть искренне, не чувствуя природы образа. Были трудности с циклом романсов Глазунова, написанных вообще-то для тенора. Дело в том, что найти редко исполняемый цикл романсов русского композитора, да еще для высокого женского голоса — очень сложно. Мы, конечно, взяли его, ориентируясь на мои голосовые возможности. Мне понадобилось время, чтобы понять цикл, «пропустить» его через себя. Непривычным было и то, что повествование велось от лица мужчины. Серьезной заявкой с моей стороны стало решение спеть цикл Мусоргского «Детская». В вокальной мелодике этого гениального композитора так важно передать все интонации живой человеческой речи, суметь добиться «воплощения речитатива в мелодии», как сам он писал. Я стала наблюдать за детьми — как они разговаривают, реагируют на окружающий мир, как ведут себя, ведь повествование в цикле идет от их лица. Оказывается, психологию и внутренний мир ребенка передать так же искренне и вдохновенно, как они, очень непросто. С одной стороны, сама работа над вокальными циклами весьма специфична. Надо чувствовать каждый из его номеров в отдельности и в то же время видеть одно целое, ощутить его внутренний ритм и драматургию, уметь расставить верные акценты. Необычной была и шуточная песня Копленда «Я купил себе кота». В этом произведении надо было изобразить голоса различных домашних животных — утки, кота, гуся, птиц, лошади, коровы и пр. Причем все эти мычания и другие звукоподражательные эффекты требовалось показать с большой степенью правдоподобности, но в то же время суметь остаться в рамках вокального жанра. Я пересмотрела все детские сказки, мультфильмы, стихотворения, где присутствуют домашние животные и издают при этом самые разнообразные звуки. Во время моих репетиций сбегалась любопытствующая публика, с большим интересом наблюдавшая за моими поисками новых тембровых приемов.

— А ты сама надеялась на победу?

— Да. Я чувствовала, что силы для достойного выступления на конкурсе и взятия новой высоты есть. То же самое сказала и Вера Михайловна Баева, что весьма меня окрылило. По результатом жеребьевки пела я в самом конце, но не унывала и по-философски относилась по всему происходящему. В итоге — стала лауреатом третьей премии, причем Гран-при не был присужден никому. Следует еще отметить тот факт, что все победители были из центральных, столичных городов — Москвы, Киева. Я одна — из такого далека. Причем наша республика на этом конкурсе была представлена впервые, что само по себе является важным достижением.

— Произведения каких еще композиторов ныне входят в твой репертуар?

— Я пою музыку Баха, Генделя, Моцарта, Россини, Верди, Р.Штрауса, Шумана, Шуберта, Дебюсси, Равеля, Делиба, Рахманинова, Глинки, Римского-Корсакова, Мусоргского, Глазунова, Варламова, Алябьева, Прокофьева, якутских авторов. Постоянно пополняю свой творческий багаж. Особенно нравится музыка немецких и итальянских композиторов. Стараюсь исполнять все произведения на языке оригинала — итальянском, немецком, французском, английском, русском, японском, якутском. Отдельно работаю над произношением текста для того, чтобы появилась так называемая «языковая» свобода.

— Кто из певцов тебе нравится больше всех?

— Из русских певиц больше всех мне нравится Ирина Архипова. Я ценю ее за безупречную школу, ровность звучания голоса, красивый тембр и умение держаться на сцене. Из зарубежных — Джон Сазерленд, за мастерство владения своим голосом, блестящую технику, виртуозность, актерские данные. Я стремлюсь быть в чем-то похожей на них, хотя понимаю, что очень далека от идеала.

— Что значит для тебя внешний вид на сцене?

— Каждая складочка на моем платье должна говорить о характере моей героини, которую я изображаю в тот или иной момент выступления. Внешность певицы является частью ее профессионального аппарата, также как и голос и актерские данные, помогающая воплотить сценический образ. Но не всегда желания и возможности совпадают. Реальность оказывается куда прозаичней. Далеко не всякая певица может позволить себе к каждому произведению подбирать подходящий костюм. Конечно, стараюсь делать в этом направлении все, что в моих силах, но работы, с точки зрения сценического имиджа, у меня все равно — непочатый край.

— Как твои родные сейчас, по истечении этих лет, относятся к твоим достижениям в области вокального искусства?

— Конечно, радуются. Хотя бабушка, мечтавшая о моей карьере финансиста, наблюдая, как труден хлеб артиста, нет-нет да и поворчит: «Уж лучше бы ты бухгалтером стала...».

Многие, очень многие ищут в жизни «синюю птицу», и очень многие — ее не находят. Марина Силина уже нашла свою «птицу счастья завтрашнего дня» — маленького янтарного соловья, подобно солнечному лучу, освещающего ее творческий путь...

Татьяна ПАВЛОВА, музыковед.