Россия первой в мире начала преподавание японского языка как иностранного. 8 января 1702 года Петр I предложил Дэмбэю, японцу, попавшему в Россию в результате кораблекрушения, стать преподавателем японского языка [9, с.16]. Как следствие, в Санкт-Петербурге была открыта школа японского языка, по-видимому, не позднее 1710 года. Ее открытие на 140 лет опередило открытие кафедр японского языка в европейских университетах (школа в Лейденском университете Голландии открылась в 1851 году).

С момента открытия первой школы эти учебные заведения действовали в России более 100 лет, причем преподавали в этих школах и вообще поддерживали их деятельность именно японцы, попавшие в Россию в результате кораблекрушений. Наверное, кроме российского, во всем мире не было другого такого примера долгосрочной государственной политики использования способностей людей, попавших в страну в результате кораблекрушений. К настоящему времени опубликовано большое число научных трудов о японцах, попавших морем в Россию: о Дэмбэе (русское имя — Гавриил), о Санима, Гондза (Д. Поморцев), о моряках судна «Тага-мару» (9 человек), а также о Сёдзо (Ф. Ситников) и Синдзо (Н. Колотыгин) с судна «Синсё-мару». Здесь я хотел бы проанализировать деятельность и влияние японцев с судна «Тага-мару», и, в частности, группы, попавшей в Якутск, поскольку им в литературе было уделено недостаточно внимания.

Кстати говоря, к моему удивлению, многие исследователи дают слишком строгие оценки деятельности людей, попавших в Россию в результате кораблекрушений. К этой категории принадлежит, например, мнение известного историка В.В. Бартольда, который, сожалея о раннем уходе из жизни талантливого Д. Поморцева, писал: «Ранняя смерть Демьяна Поморцева нанесла школе непоправимый удар... Через несколько лет (в 1745 г.) в школу снова были доставлены с Камчатки потерпевшие крушение японцы, что потом повторялось еще несколько раз; но это были, по большей части, простые рыбаки, от которых трудно было ожидать успешной педагогической деятельности... До 1753 г. школа находилась в Петербурге, потом, вплоть до 1816 года, продолжала свою деятельность в Иркутске, но за все это время она не подготовила ни одного знатока японского языка и не оставила никаких следов в истории русского востоковедения» [3, с.390].

У меня нет сомнений в том, что Поморцев действительно был очень талантливым человеком. Однако вместе с тем мне представляется, что в своих оценках деятельности школы после смерти Поморцева автор упустил из виду несколько важных моментов.

Так, в частности, основные члены экипажа бригантины «Екатерина», на борту которой прибыл в Японию первый посланник — Адам К. Лаксман, имели тесные контакты c преподавателями с «Тага-мару», о чем я расскажу позже. Но прежде мне хотелось бы остановиться на взаимоотношениях между экипажем «Тага-мару» и Якутском.

На полуострове Симокита, самой северной оконечности японского острова Хонсю, расположен порт Саи. К этому порту и было приписано «Тага-мару», новое судно водоизмещением 1200 коку.¹

В ноябре 1744 года это судно с 17 моряками вышло из порта и направилось в Эдо (ныне Токио). Вскоре оно попало в жестокий шторм, который поломал мачту и руль. В результате «Тага-мару» унесло в открытое море. Только в мае следующего года судно было выброшено на побережье северокурильского острова Оннекотан. Во время дрейфа умерли семеро человек команды; на острове Оннекотан скончался судовладелец «Тага-мару» Такэути Токубэй. Спустя два дня после высадки на берег японцы были найдены сборщиками ясака Матвеем Новограбленным и Федором Слободчиковым. 10 человек, оставшиеся в живых, были вывезены в Большерецк на Камчатке, где все они приняли крещение. Один японец заболел и из-за болезни остался в Большерецке, остальные 9 человек были через Охотск направлены в Якутск.

До сих пор не найдено документов, подтверждающих дату их прибытия в Якутск. По предположениям, они должны были доехать до Якутска не позднее конца ноября 1747 года, так как хорошо известно, что они выехали из Охотска 14 сентября того же года [18, с. 34].

Здесь по указанию Сената японцы были разделены на две группы.

Пятеро — Кютаро (русское имя — Петр Черный), Сёэмон (Григорий Свиньин), Ихэй (Василий Панов), Хатибэй (Андрей Решетников) и Исодзи (Фома Лебедев) — должны были отправиться в Петербург и стать преподавателями в школе японского языка в этом городе.

Четверо — Рихатиро (Матвей Попов), Санносукэ (Иван Татаринов), Чосукэ (Филипп Трапезников) и Кюсукэ (Иван Семенов) —оставались в Якутске для того, чтобы открыть в этом городе школу японского языка и также стать в ней преподавателями.

Когда открылась эта школа? Я пытаюсь найти свидетельства в Национальном архиве Республики Саха (Якутия), но мне пока не удалось этого сделать. Могу, однако, предположить, что школа открылась на следующий год после прибытия японских преподавателей, то есть в 1748 году.

Еще в 1720 году казачий голова Афанасий Шестаков предлагал создать в Якутске школу для обучения казачьих детей [14, с. 2]. В 1735 году была открыта церковная школа низшей ступени при Якутском Спасском монастыре, в первом учебном году туда поступили 10 детей в возрасте с 7 до 15 лет, 6 из них были якутами [19, с. 42]. В 1741 году открылась Якутская навигацкая школа, которую начали посещать 25 детей в возрасте от 6 до 15 лет. Однако из-за финансовых трудностей первая из упомянутых школ была закрыта в 1747 году, а вторая была вынуждена закрыться на время в 1744 году (в 1765 году она открылась снова). Вторая навигацкая школа была создана и содержалась на средства Второй Камчатской экспедиции Академии наук (экспедиция Беринга, 1733-43), и потому само ее существование находилось под вопросом с первых дней работы [12, с. 7-8].

Таким образом, на момент прибытия в Якутск экипажа «Тага-мару» в городе не было ни одной школы. Однако, судя по вышеупомянутым фактам, можно предположить, что в городе были и дети, стремившиеся к учебе, и родители, лелеявшие надежду на то, что их дети получат образование.

К тому же Российское правительство, которое в этот период, можно сказать, стремилось вернуться к эпохе Петра I, считало исследования вод Охотского моря и северной части Тихого океана, а также разведку надежного морского пути в Японию и осуществление торговли с Японией компонентами единой задачи. В этих условиях весьма вероятно, что Якутская школа японского языка была открыта в помещении бывшей навигацкой школы.

Четверо японцев в Якутске прилежно несли свою службу в качестве преподавателей, ведя обеспеченную жизнь в окружении гостеприимных якутов и казаков. Сенат своим Указом от 28 декабря 1753 года предписал Иркутской канцелярии присвоить способным преподавателям чин «коллежского переводчика», который по «Табели о рангах» 1722 года соответствовал чину поручика.²

С другой стороны, о жизни пятерых японцев, отправившихся в Петербург, нам почти ничего не известно за исключением того, что двое из них — Решетников и Лебедев — скончались в 1753 году. Пользуясь тем, что в Иркутске в 1754 году была открыта навигацкая школа, Сенат решил перевести в этот город Петербургскую школу японского языка и совместить ее с навигацкой. Поэтому трое японцев-преподавателей вместе с двумя учениками — П. Шенаныкиным и А. Феневым — 26 мая того же года прибыли в Иркутск.

Интересно, что в том же 1754 году Якутская школа также должна была быть переведена в Иркутск, однако по указанию Сибирского губернатора B.C. Мятлева ее вместо этого перевели в Илимск, в результате чего четверо преподавателей, в том числе Попов, вместе с учеником Ляпуновым переехали туда. В 1757 году в эту школу было направлено из Якутска четверо казачьих сыновей — Антипин, Карпов, Ростовский и Лундонский [13, с. 57].

Илимская школа была присоединена к Иркутской только в 1761 году. В результате Иркутская школа стала на тот момент самой крупной в мире: в ней было 7 преподавателей-японцев и 15 учеников.

Теперь я приступаю к главной теме моего сообщения. В.В. Бартольд в оценке японцев, попавших в Россию в результате кораблекрушений, писал, что от них «...трудно было ожидать успешной педагогической деятельности» и что «за все это время она (школа) не подготовила ни одного знатока японского языка и не оставила никаких следов в истории русского востоковедения».

Прежде всего, начнем со связей между японцами, попавшими в Россию, и экипажем бригантины «Екатерина», на борту которой прибыл в Японию первый посланник Лаксман... Его управляющий делами Иван Филиппович Трапезников был сыном Филиппа Трапезникова (Чосукэ), преподавателя c «Тага-мару» [7, с. 335-336].

Егор Иванович Туголуков, переводчик, учился японскому языку в Иркутской школе японского языка у Ивана Семенова (Кюсукэ) [16, с. 182-183; 21, с. 248]. К судьбе Туголукова я еще вернусь.

А о лоцмане Дмитрии Яковлевиче Шабалине Знаменский пишет так: «Он владеет японским языком как Антипин» [6, с. 208-209]. (Об Антипине речь также пойдет чуть позже).

Шабалин был родом из Иркутска и, весьма вероятно, также учился в Иркутской школе японского языка, в которой, начиная с 60-х годов ХVIII века, все преподаватели являлись бывшими членами экипажа «Тага-мару».

Не нужно забывать и о том, что капитан «Екатерины» Василий Федорович Ловцов окончил Иркутскую навигацкую школу [4, с. 119]. Я уже говорил, что эта школа действовала совместно со школой японского языка, однако мы не знаем, понимал ли Ловцов японский язык или нет. Так или иначе, я думаю, никак нельзя игнорировать тот факт, что трое из четверых кадровых членов экипажа «Екатерины» имели тесные связи с японцами с «Тага-мару».

Иркутская школа японского языка воспитала много специалистов, но, как мне представляется, самым выдающимся из них был Иван Михайлович Антипин.

Известно, что он в 70-х годах ХVIII века в качестве штурмана участвовал в нескольких экспедициях на Курильские острова, а в качестве переводчика торговой миссии Шабалина посетил Ацукэси на острове Хоккайдо [1, с. 69-71; 4, с. 18-19].

Как уже говорилось, Антипин поступил в Илимскую школу из Якутска. С ним через Илимскую школу поступили в Иркутскую школу и окончили ее еще трое его земляков. Один из них, Карпов, скончался в 1764 году, а другой, Лундонский, был направлен в Большерецк для морского дела, но вскоре он заболел, и взамен его в Большерецк был откомандирован Ляпунов (тот самый Ляпунов, который вместе с четырьмя преподавателями переехал из Якутска в Илимск). К сожалению, в 1771 году Ляпунов умер, и в соответствии с ходатайством Камчатского коменданта Бема вместо него для работы был откомандирован Афанасий Очередин — переводчик, унтер-офицер [13, с. 57-58].

Очередин, также окончивший Иркутскую школу японского языка, считался отличным переводчиком, и по знаниям шел вслед за Антипиным. Вместе с Шабалиным он также посещал Ацукэси на Хоккайдо. Впоследствии Очередин стал известен как командир экспедиций на Курильские и Алеутские острова [1, с. 69-71 и др.]. Стоит отметить, что он был старшим братом жены М. Попова, попавшего в Россию в результате кораблекрушения «Тага-мару». Есть мнение, что и японскому языку он учился, в основном, у Попова [Кидзаки Рёхэй, 8, с. 52], однако, это еще с достаточной степенью достоверности не доказано.

В области языковедения основным достижением Иркутской школы является «Лексикон российско-японский». Я уверен, что лучшего труда такого рода просто нет. В нем на 101 странице содержатся 997 русских слов и соответствующие им японские слова, числительные, названия месяцев и дней, несколько примеров разговорных предложений. Пока не установлено, в каком году он был составлен, хотя многие российские исследователи предполагают, что «Лексикон» был составлен в 60-х годах ХVIII века, а его подлинник был передан в Академию наук в Петербурге. Составитель «Лексикона» — Андрей Татаринов, он же сын Ивана Татаринова (японское имя — Санносукэ), одного из членов экипажа «Тага-мару». Японское имя Андрея Татаринова—Сампати. Он также окончил Иркутскую школу японского языка [17,10].

Я назвал здесь много фамилий, в основном, для того, чтобы опровергнуть оценку Бартольда. Хочу подчеркнуть, что почти все выпускники Иркутской школы были или якутами, которые учились у бывших членов экипажа «Тага-мару», или же их законнорожденными сыновьями. Некоторые из них переехали в Иркутск из Илимской школы. Замечу, что во время пребывания в Японии Туголуков говорил японскому чиновнику о том, что он сам был учеником Кюсукэ (т.е. Ивана Семенова).

Если о выпускниках Иркутской школы известно довольно много, то мы почти ничего не знаем о достижениях тех людей, которые стали преподавателями Петербургской школы, и их учеников. Известно лишь, что пятеро преподавателей этой школы во главе с Петром Черным, бывшим управляющим делами на «Тага-мару», явились составителями двух учебных брошюр: первая насчитывала 6 страниц, а вторая — 7.

Почему существует такая большая разница? Мне кажется, что причин этому — две. Во-первых, Якутская школа японского языка, по-видимому, активизировала жизнь в Якутске. Я уже упоминал о том, что в конце 1753 года отличные преподаватели Якутской школы были пожалованы чином, равным воинскому званию поручика (ундер-лейтенанта).

Нам сейчас этот чин кажется не очень высоким, однако в Якутии во второй половине XVIII века отношение к нему было совершенно иным. Достаточно сказать, что воевода, т.е. наивысший местный начальник сразу в двух областях, гражданской и военной, как правило, был в чине капитана или майора, но иногда назначался и из поручиков. Так, например, поручиком был Иван И. Замощиков, назначенный воеводой в 1752 году [11, с. 139].

Нет сомнения, что юноши из числа казаков и якутов, у которых были закрыты иные пути для карьеры, никак не могли пропустить возможность обучения в школе японского языка. «Если стану преподавателем японского языка, то смогу вращаться в высшем обществе города», — так, наверное, они думали. Таким образом, Якутская школа японского языка стимулировала стремление молодежи к учебе и потому могла набирать самые лучшие кадры. Не так ли?

Вторая причина, как я предполагаю, крылась в самой методике обучения японскому языку. Хотя положение с изучением языков в Якутии ХVIII века до конца не ясно, известно, что в Якутии XIX века и русские, и казаки постоянно пользовались якутским языком. Было много людей, которые уже забыли русский язык, о чем свидетельствуют великий писатель Гончаров и многие другие очевидцы [5, с. 361, 364,404; 15, с. 485, 516; 20, с. 195-196]. Русское население в этом крае даже в 1910 году составляло всего лишь 7,4% [11, с. 15], а в Якутии 1750-х годов это процентное отношение наверняка было еще меньше. Поэтому мне представляется, что ученики Якутской школы японского языка все время разговаривали по-якутски.

А, значит, японцы-преподаватели, скорее всего, забросили русский язык, которым они постепенно овладевали со дня высадки на берег, и в спешке были вынуждены изучать якутский язык. Но, на их счастье, в новооткрытой школе, по-видимому, не было никаких ограничений методики преподавания, и потому они приняли на вооружение ту методику, которая у нас используется в настоящее время, то есть не стали пользоваться в учебном процессе ни русским, ни якутским языками, а обучали японскому языку по-японски.

Конечно, такая методика непосредственного обучения имеет свои собственные трудности, поскольку требует от преподавателя богатого опыта и умения преподавать различные учебные предметы. Мне думается, что Якутская школа сумела преодолеть эти трудности и добилась больших успехов благодаря невиданному стремлению учеников к учебе.

Безусловно, влияние факторов «активизации» и «методики непосредственного преподавания» — это лишь мои предположения. Однако мне представляется, что столь крайняя асимметрия в подготовке кадров в двух школах может быть объяснена только на основе этих гипотез.

Я хотел бы коротко рассказать о талантах Туголукова. Этот человек сопровождал Лаксмана во время его визита в Японию в качестве переводчика. Однако и в Японии, и в России многие сомневаются в его переводческих способностях.

В.М.Алпатов пишет так: «...Японская сторона вернула направленное ей письмо в связи с неудовлетворительным переводом: знаки каны были настолько искажены, что японцы не могли их прочитать». [2, с.10]. Этот случай на самом деле имел место. Действительно, японская сторона при отказе принять российское послание государственного уровня дала именно такое объяснение случившемуся [21, с. 379]. Существуют и архивные материалы, которые указывают на недостаточные способности переводчика российской стороны, создавшие большие трудности для взаимопонимания сторон. Однако все это говорит только о том, что Туголуков не был силен в официально-деловом стиле и не знал китайских заимствований (так, например, вместо слова «письмо» нужно было обязательно употреблять слово «послание»). В то время это было совершенно неизбежно. Я также считаю необходимым смело посмотреть правде в глаза и признать, что в Японии в то время вообще не было ни одного переводчика с русского языка и что отказ принять государственное послание, о котором пишет Алпатов, был, скорее всего, просто предлогом для того, чтобы отказаться от торговли.

Вероятно, Туголуков действительно не был знатоком японского языка, однако, если бы на его месте был другой переводчик, то переговоры двух стран, без сомнения, все равно бы столкнулись с большими трудностями. Так, в Ацукэси в 1778 и 1779 годах переговоры велись на айнском, но поскольку переводчики с айнского языка с двух сторон не имели достаточной квалификации, то в результате возникли серьезные недоразумения.

Нелишне, думаю, будет напомнить и о том, что содержание государственного послания, которое японская сторона отказалась принять, все же попало к ней в качестве протокольной записи. Это стало возможным в результате того, что Туголуков, получив неофициальную просьбу от японской стороны, с разрешения Лаксмана перевел текст и передал его японцам.

В этой статье я старался сообщить некоторые малоизвестные до сих подробности создания Якутской школы японского языка и подчеркнуть, что почти все достижения школ японского языка в России позднее середины XVIII века есть заслуга четверых (из девяти) бывших членов экипажа «Тага-мару», которые первыми приступили к работе в Якутской школе в качестве преподавателей и дали жизнь тем двум факторам, которые определили ее успехи.

Я намерен и в будущем продолжать и углублять свои исследования.

5 августа 2003 года.