|
Игорь Туманов
- Способен ли
человек любить кого-нибудь сильнее
самого себя?
- Хотелось бы в
это верить.
Бог суть не "Высший Разум",
но Высшее Сердце. Sic!
"Стань всем
слугою и будешь выше всех в Царствии
Небесном".
(бабушка)
"Все подвергай сомнению".
- Не хочу. ВСЕ -
не хочу.
...Меняются эпохи,
устои, запросы, и только ТОЛПА
остается прежней.
С
благоговейным восторгом склоняет
ОНА свою тысячеглазую голову пред
торжеством или унижением того, кого
выбирает своим предводителем, однако
в последнем случае -
восторгов всегда больше, ибо что
может быть сладостнее для ТОЛПЫ, как
не унижение высшего над ней существа.
- Ха,
смотрите, смотрите, он такой же как мы,
он ничем не лучше нас, он ни в чем не
выше нас, он такая же свинья как и мы!
И никогда,
никогда не понять ТОЛПЕ, что именно в
унижении-то своем вчерашний или
завтрашний ее кумир воистину
становится выше ЕЕ, тогда как в
торжестве, в постоянном и
безудержном торжестве он -
лишь часть, пусть более яркая и
красочная, но все-таки часть этой
злобной, завистливой, пресыщенной
массы, в просторечии именуемой
ТОЛПОЙ. Sic!
Она была очень
красивой. Она поднималась на своих
высоких каблуках по ступеням
ресторана - к
веселью, к музыке, к танцам!
Она
поднималась, а я смотрел ей вслед и не
то чтобы завидовал ее кавалеру (увы,
она была не одна!) ,
но отчего-то было грустно.
Ну да ведь мне
всегда грустно!
Потом подошел
ко мне человек, спросил закурить и в
разговоре с ним я очень скоро забыл и
о красавице, и об ее кавалере.
...А ведь
женщины нас еще и прощать умеют! (Чего
не скажешь о нас).
А
ведь это - все еще
только "эпизоды", я ведь еще о
самом главном не сказал - о м а т е р и
н с т в е !
А
что - мы?..
...Из кабака
двое мужчин выволакивали нечто
бесформенное, с налипшей на платье
грязью и рвотой, да и само-то платье
было разорвано, была обнажена
сморщенная, как бы испуганная
происходящим женская грудь; женщину
тащили чуть ли не за волосы, прямо по
гадкой склизкой жиже, окуркам,
плевкам; она уже не могла говорить, а
только мычала; иногда мычание
обрывал очередной приступ рвоты и
тогда мужчины материли ее и, боясь
запачкаться, волокли, волокли,
волокли это полуживое женское тело
подальше от людских любопытных глаз.
Люди вокруг смеялись, тыкали в нее
своими пальцами, один,
изображая из себя фотографа, щелкал
воображаемым затвором, кто-то шутил
насчет вытрезвителя -
ТОЛПА НАСЛАЖДАЛАСЬ ЗРЕЛИЩЕМ.
О, это была уже
не та неприступная красавица,
очаровывающая лощеных похотливых
мужчин, завсегдатаев кабаков, этих
"хозяев жизни", гордящихся своим
мнимым превосходством над п р о ч и м
и, и в то же время -
это была она!
- Где ты была?!!
Я тебя спрашиваю, где ты была?!! Почему
не готов ужин?!! Где ты была?!!
И
- по лицу. И -
в живот. Когда ладонью, а когда и
ногой.
А
потом говорим, что "мы..." и т.д., а
"все бабы - овцы"...
Есть
за что любить женщин и ненавидеть
мужчин.
(за чаем)
Стихи,
написанные в ночь с 1
на 2 февраля с.г.,
точнее с 4 до
4 с половиной утра
(время местное), а еще точнее в кв.42
по ул.
Ярославского,15
(место историческое). |
УЛЕТАЯ
В КАИР |
Клин -
клином - Клинтоном - и - Колем
я выбью, и
тогда
живым я
буду, жив доколе
и янки и
балда |
|
СОФРОН
ОСИПОВ |
|
За какие
же сраки
улечу я от
вас
из Москвы
в Нагасаки
из Нью-Йорка
на Марс! |
|
|
Я не хочу
петли на шею,
ни пули в
лоб.
Не Ленин я,
но всех живее
по самый
гроб.
И я готов
на ассамблею
лететь в
Каир,
над всей
Европой гордо рея,
е... весь
мир! |
|
|
А в Каире я
таю,
истекаю в
пески.
А в Каире
читаю
я не эти
стихи.
А в Каире
пою я
песнь о
вас, Президент.
Потому что
люблю я
ваш
большой кабинет. |
|
Катулл
ругался страшно
словами
неблагими.
Не в Риме я.
Не важно,
что Цезарь
любит гимны.
Что Цезарь
любит ножки
и певчий
голосочек.
Не
подождать немножко,
ни
отдохнуть не хочет. |
|
Оросутцеву
В.
Кулачикову
А.
Чермышенцеву
О.
из "Белой
Лошади". |
Я азиат и
африканец,
а проще
говоря,
средь
европейцев я засранец,
родившийся
засря.
Иду,
чернявый, чернобровый,
на рынок и
на торг.
А между
тем зарею новой
опять
горит Восток. |
|
|
Они, поэты
таковы,
Как рифма
лошадь-пелядь.
Идут и
пляшут от ты к вы,
не зная,
что им делать.
Ребята
учатся писать,
гусарить,
пионерить.
У них
особенная стать -
в них
можно только верить. |
|
Да, я
Софрон, но я другой.
Я не
Данилов, слава Богу.
И если
хочешь, дорогой,
тебе не
заслоню дорогу. |
|
* * *
Ты
отринула от взоров моих
всех
женщин,
придающих
мужскому видению
стереоскопические
свойства,
и оставила
мне от мира сего
пустыню
как место
молитвенной службы
во имя
твое,
и песнь
бедуина
мне
заменяет все радиоволны,
и я
подобен ветру,
играющему
песчинками букв
в любом
направлении
и на любой
манер,
и с какой
стороны ни взглянуть
пришельцам
на барханы
и дюны мои,
они
меняются на глазах
и все
равно повторяют
буква к
букве
мои
молитвы
во имя
твое. |
* * *
Что с
тобой сделать, глотка моя,
алкающая
без меры?
Что с
тобой сделать, язык мой,
чушь
собачью плетущий?
Что с
тобой сделать, башка моя,
кругом
идущая быстрей
чаши
круговой?
Что,
скажите, оторвать прежде —
эй, ноги
мои,
не могущие
идти без помощи рук,
или,
эй, руки
мои,
опускающиеся
до уровня ступней?
Из-за вас
из-за всех, вместе взятых
за вычетом
сердца и разума,
пал я в
глазах Парандзем!
Пал я ниже
падшего на
паперти,
достойного
хоть милостыни из рук
Парандзем,
пал ниже
падшей на
черной улице под
красным
фонарем,
достойной
хоть сочувствия
Парандзем,
пал ниже
ползущего
от дверей к высокому
трону,
достойного
хоть презрения
Парачдзем,
пал ниже
падающего
в нижний мир,
в бездну
бездн...
Из всех
прав человека лишился
я права
о чем-то
просить тебя
Парандзем,
но —
позволь
мне подняться
из праха
на миг,
чтоб затем
преклониться навек!
И если
даже
пред тобой,
Парандзем,
дюжина
дюжих мужчин на коленях,
то я на
коленях выше, чем они
на ногах, |
ибо дан
мне голос,
воспеть
способный тебя,
Парандзем!
Воспеть и
тогда,
когда
пасть разорвать крокодилу,
собаке
отрезать язык,
голову
оторвать барану,
верблюду
переломать ноги,
руки
завязать обезьяне
узлом за
спиной,
а затем
самому
лечь под
стопу слона
куда уж
легче,
чем
добиться твоего прощения,
джан моя
Парандзем!
|
|
