Анна БИЛЮКИНА

ПАНТЕОН
древних божеств

ДУХИ, БОЖЕСТВА И ОБРЯДЫ В ВЕРОВАНИЯХ ДРЕВНИХ ЯКУТОВ

Якуты — один из народов, в языческих верованиях которого не было единого бога. Вместо бога у них почитались божества — так называемые айыы, покровительствовавшие земным легендарным предкам якутов. Юрюн Аар Тойон — верховное существо был, "диспетчером" человеческих судеб, но не их творцом. Например, из имеющихся членов своей семьи он выделил одного изначального мужчину для жительства на средней земле, т.е. положил начало якутам, а затем удалился от дел. Он ничего непосредственно не дает, т.е. не творит, не дает также и новые "кут" (душа)¹. Якуты считали себя родственниками этого небожителя. И как к родственнику они обращались за помощью от притеснения злых духов, сопровождая свои заклинания-прошения обрядами с жертвоприношениями в виде живых животных, а также кроплением кумысом.

Другие божества-айыы пантеона богов — Десегей, Иэйэхсит, Ынах-сыт, распоряжались деторождением и плодовитостью лошадей, коров и людей, т.е. занимались разнарядкой положенного природой. Айыы отличались от других духов лишь жительством на 9 ярусах небес и преобладанием в их характере большей доброты. Однако, если им не угождали, айыы моментально превращались в самых злейших и мстительных духов. Поэтому якуты прошлого своих айыы боялись намного больше, чем злых духов-абаасы.

Божеством коневодства считался Десегей с эпитетом Уордаах (грозный). Это божество якуты представляли то в виде небесного человека с неприступно грозным характером, то в виде конечеловека в шаманских камланиях. У последнего туловище лошадиным, а шея и голова — человеческими, напоминающими все же лошадиную морду. Десегей являлся небожителем, никогда не спускающимся на бренную землю. Считалось, что в весьма редких случаях он посылал на землю своих апостолов в виде черных воронов или жеребцов вороной масти. Его дух иногда вселяли в "матерь-кобылу" — предводительницу табуна. Вообще в старинных косяках лошадей и кобылиц якуты всегда держали так называемых "вожака — жеребца производителя" и "матерь-кобылицу". В отличие от рядовых животных им никогда не стригли хвосты и гривы. Считалось большим святотатством вырвать хоть одну волосинку у этих двух священных особей — земных представителей бога коневодства. Якутские лошади отличаются от других пород сильной оброслостью. Поэтому священные животные ярко выделялись своей гривастостью и пышным длинным хвостом. Именно они стали прототипами сказочного коня якутских богатырей олонхо, у которых хвост и грива превращались в крылья. Этих двух животных не должны были касаться ни привязанная веревка, ни сбруя, ни тем более кнут и прутья. Отсюда, по-видимому, и идет якутская поговорка: "Танapa5a мастаммыкка дылы", дословно "Словно набросился с палкой на самого господа-бога".

Священные вожаки подобного типа имелись и в стадах коров и оленей. Священного оленя украшали разноцветными кусками материи, как новогоднюю елку или якутский чэчир. Вожак-жеребец и матерь-корова также считались неприкасаемыми святынями стада. Их запрещалось понукать, погонять, на мясо не забивали и хоронили, как людей, только после их естественной смерти. Из их шкур делали чучела и подвешивали на священные деревья. Доить матерь-корову разрешалось только при ее покладистом характере. Эти два священных представителя рогатого скота считались земными полпредами небожительницы — божества скотоводства ("ынах иэйиэхситэ"). По представлению якутов, это божество имело вид обыкновенной женщины. Божество же оленеводства не имело антропоморфного облика, оно так и оставалось в естественном обличье священного оленя.

Почитание божества коневодства, скотоводства и оленеводства также имело две разновидности: будничное для рядовых животноводов и осложненно театрализованное для профессионалов, полужрецов и жрецов.

Будничный вид поклонения почти не отличался от поклонения промысловым божествам. Выделялся древнейший обычай "кый , изумлявший своей природоохранной целесообразностью и красотой. Обряд совершался только богатыми животноводами при достижении определенного магического числа в численности поголовья. Определенное количество лошадей одинаковой масти, коров обрядовой окраски и оленей с обрядовыми приметами отгонялось в "исконные места" их диких сородичей и присоединялось к ним навсегда. Этот обряд театрализованно демонстрировал выпуск на волю части домашних животных к их сородичам. Древний животновод раскаивался перед божествами за то, что он совершал грех, держа в неволе свободных созданий божеств — диких животных. При исполнении обряда легче всего было с оленями, так как дикие стада паслись всегда поблизости с домашними. А вот с лошадьми и рогатым скотом дело обстояло хуже. Обряд производился условно. "Отпускаемых на волю" животных приходилось отгонять на воображаемые древние места обитания их диких предков. Такими местами считались дикие пастбища в необжитых верховьях рек и безлюдных местах лесотундры. Обряд перестал существовать очень давно — до наступления века металлов. А обряд отпускания на волю домашних лошадей сохранился до позднего времени — чуть ли не до VXII века. Обряд был очень красив. Для отгона на вольные дикие пастбища отбирались лошади только той масти, которой у данного богача не было или имелось в очень малых количествах. Поэтому для отпускаемого на волю табуна богач обязан был выменять нужное количество лошадей у своих соседей втридорога. При этом обычаи запрещали отдавать богачу лошадь нужной масти по цене не менее, чем две головы за одну. Данный обычай явно осуждал богача и стремился наказать его за чрезмерное обогащение. Отогнать собранный табун на дикие окраины обязан был человек только из другого рода, нанимаемый богачом за большую цену. Таким нанимаемым мог быть любой, только не шаман. Шаманов считали нечистыми людьми, они ни в коем случае не должны были подпускаться близко к любым делам, связанным с этим сверхчистейшим обрядом. В качестве отгоняющих обычно отбирались мастера-заклинатели, знатоки старинных обрядов, известные своей незапятнанной репутацией. Помощниками ему становились отроки, также известные своей безгрешностью и набранные в количестве священного числа соответственно числу поголовья скота. Собранный табун держали в особой изгороди из жердин и кольев, берез с непораненной берестой. Погоняль-ные палки — хорей, также изготовлялись из белых березовых палок с непораненной корой и носили название "муус ура5ас" (ледяная палка). Отгоняющая свита с ног до головы одевалась в одежду, сшитую из шкур белых лошадей. В день отгона устраивался сложный церемониал прощания лошадей с родным табуном и родным стойбищем богача. В заклинании от имени лошади выражались благодарность хозяину за заботливое обращение с подопечными лошадьми и выпуск на волю части противопри-родных приневоленных диких лошадей. Все это высказывалось в импровизированной речи-песне заклинателя — алгысчыта, отгоняющего косяк на волю. В обряде видное место занимал костер — "представитель" богов коневодства. Жертвоприношение через уста духа огня сопровождалось особыми танцами сольного и хороводного типа. Обряд завершался всеобщим криком "Кый, хай!", которым отгоняющие сопровождали косяк до места назначения. В будничной жизни пользоваться данным выкриком категорически воспрещалось, нарушение правила считалось святотатством.

Обряд таких проводов косяка практически представлял собой своеобразный сложный спектакль, сопровождаемый музыкой нешаманских инструментов (хомусы, различные трубы, барабан своеобразной конструкции). После выезда из усадьбы богача табун и его эскорт продвигались не спеша, не нарушая естественной скорости ходьбы вольных лошадей. До дальнего места назначения они добирались порой несколько месяцев. Добравшись до места назначения, эскорт обязан был оставаться в лагере до привыкания лошадей к новым пастбищам. Сопровождающие косяк должны были уходить оттуда так, чтобы ни одна вольная лошадь не последовала за ними обратно. В случае возвращения в стойбище богача хоть одной отогнанной лошади поверья предрекали богачу полное разорение в ближайшем будущем. Если лошади не возвращались в родные места, то этот факт считался принятием богами дара богача в пользу дикой свободы лошадей. По поверьям, в будущем такой богач должен был преуспевать. Однако якутские лошади по природе очень привязчивы к своим родным местам и к хозяину, поэтому были случаи возвращения домой проданных лошадей из мест, находящихся за сотни километров. В данном обряде самой опасной для богача стороной считалась именно указанная особенность якутских лошадей. Существовали слухи о том, будто бы богачи перед отгоном табуна договаривались с тунгусами, чтобы они в тех дальних местах перебили на мясо весь прибывший на волю косяк. Только подобный сговор должен был оставаться в строжайшей тайне. При нарушении тайны, по поверьям, и богачу, и истребителям лошадей грозили неимоверные несчастья со стороны грозного божества коневодства Десегея.

Таким образом, в древности, оказывается, "верующие" якуты старались обмануть свои божества. Трудно сказать, чем объясняется подобный поступок: то ли чрезмерным суеверием, то ли отсутствием веры в подобные божества. В действительности древние якуты были стихийными материалистами. Вообще, во всех обрядах у якутов явно проступало обращение со своими богами как с прирученными дикими животными. Например, если нет удачи на охоте, то бога охоты — Баяная, хлещут прутьями, на это наказание устами охотника он якобы отвечает: "Кэбис, кэбис, таhыйыма, сарсын бултаан кэлиэн" ("погоди, погоди, не стегай, завтра вернешься с добычей"). Приучают Баяная, как дикого оленя, лошадь или собаку. Театрализация при этом, надо полагать, была богатейшей, нередко даже недоступной фантазии сегодняшнего якута. Все это никем не зафиксировано, ибо наблюдателями прошлой жизни якутов были большей частью приезжие, которых аборигены не всегда находили нужным посвящать в эту запретную часть своей жизни. Показ посторонним подобных вещей считался нарушением ритуала, опасным для судьбы данного индивида. Многие обряды аналогичного типа относились к ряду индивидуальных тайн, о которых не должны были знать даже члены собственной семьи. Например, о наличии идола Баяная, кроме самого владельца, ни одна живая душа не должна была знать.

Из числа якутских божеств и духов-покровителей особое положение занимали духи — покровители искусств. Их не всегда относили к разряду положительных духов и божеств. Место же действия было, не на небесах, а в подземном и срединном мире.

В мифологических сюжетах с участием этих божеств была осмыслена глубинная связь проявлений человеческих художественных способностей, психики и самого акта творчества с природными и общественными явлениями. А при совершении обрядов, помимо религиозных внушений, преследовалась задача показать важность и значительность для общества мастеров искусств и художественных ремесел, таинство и силу их творчества.

Дух-покровитель искусств Уран считался обитателем стыка небесного купола с Землей и стыка Земли с потусторонним миром. Поэтому он являлся сродни и богам-небожителям, и потусторонним силам, и роду человеческому. Тройственность ипостасей делала Урана получеловеком, полубогом и полудьяволом. От него можно было ожидать и добро, и зло, и чисто человеческие качества. Этот дух был невероятно ревнив, мстителен, но одновременно и добр. Людей искусства и ремесел разделяли по специализации, на "как находящегося под покровительством духа-покровителя искусных рук". Этот дух овладевал своей жертвой так, что не оставлял места для ее личного счастья в будничной жизни. Отсюда и якутское поверье: если в человека вселился дух искусств, то ему личного счастья никогда не видать .

В якутской мифологии нет ни божеств, ни добрых, ни злых духов, ни потусторонних дьяволов, которые бы не почитали и не преклонялись перед искусством. Так, в олонхо и боги, и дьяволы отдают должное героям — исполнителям красивых арий, создателям искусных вещей и всячески стремятся завладеть данным искусником-художником. Этот сюжет послужил завязкой многих олонхо раннего периода.

Имели место легенды драматического звучания о том, что будто бы с большими искусниками любого дела вступали в состязание добрые и недобрые духи. Так, например, при появлении большого искусника-косаря вступали с ним в состязание дьяволы. Когда позади косаря раздавался шум невидимой косы, косарь-искусник обязан был через пару взмахов закончить косьбу с криком "Ура, я победил!" ("Мин хоттум!"). Выкрик должен был сопровождаться поднятием косы вверх и троекратным стуком о нее бруском-точилом. Гармония слова и мелодии в песне называлась "иччилээх", она имела магическую силу. Считалось, что пение хорошего певца настолько сильно, что "вскрывает все поры тела, через которые может уйти душа человека". Подобных певцов считали опасными для слушателей. Такую реакцию между тем вызывало исполнение только больших мастеров⁴. Согласно легендам, о подобном соревновании можно было узнать или по сильному резонированию пения (возможно, из-за акустического эффекта), или по появлению подобия эха. Тогда певец обязан был обмануть "соперника" применением труднопроизносимого слова, и стоило только дьяволу заикнуться, он должен был выкрикнуть "Я победил!" и оборвать пение.

Дух-покровитель кузнечества и металлоплавки являлся обитателем подземного мира. И хотя он жил среди злых духов, считался благодетельным существом, так как от него люди впервые получили дар кузнечного искусства, по-видимому, и шаманства. Его имя Кыыда Басхы. Народная фантазия его обрисовывает в виде черного ворона, гнездящегося на сучьях волшебного дерева, то в виде страшных полулюдей-полудьяволов, манипулирующих устрашающей силой огня. Того, кто должен был стать кузнецом, по тем преданиям, духи-покровители пропускали через горнило огня, ковали и закаливали, как обыкновенную железную подковку. Силу испытуемого те духи-покровители определяли, вынянчивая в "гнездышках" на ветвях волшебного дерева, подобно высиживанию птенцов пернатых. Считалось, что магическая кузнечная сила зависела от того, на какой высоте была высижена духами-покровителями его профессиональная душа.

Духи иччи похожи на человека. Древние якуты приписывали всем животным и природе человеческие качества. "Иччи" — очеловечивание всей природы якутами прошлого. Вот почему дореволюционные знатоки якутской старины "иччи" переводили как "дух-хозяин". В этом выражении тонко подмечено то, что якутские иччи не являлись ни божествами, ни натуральными существами. К таким иччи относится почти весь пантеон духов якутской религии, делившихся на добрых и злых. Иччи обитают в Среднем мире. Они практически были экологическими распорядителями различных объектов природы. Только психологически они имели религиозную оформленность. Свойствами богов якутские иччи не обладали, им приписывалась лишь охрана природы при помощи специальных средств. Таковыми были духи-хозяева местности, горы, реки, дерева и т.д. Для их умилостивления устраивались специальные обряды.

Обряд "салама ыйааhына" (развешивание конских волос, цветных тряпочек духу местности) имел много назначений. Это наиболее универсальный обряд, проводимый почти во всех случаях. Применение его в виде дополнения к любым другим обрядам считалось лишь обогащением репертуара. "Салама ыйааhына" — такое название носил обряд благодарения духу местности, в которой жили. Благодарили духа местности за то, что он помог благополучно прожить год, и просили, чтобы он помогал в наступающем году. Само понятие "дух местности" не было единообразным. По данным понятиям, это была женщина, живущая в основном в том водоеме, из которого питается семья. По другим представлениям, тем же духом местности считалось то или иное пернатое существо, якобы гнездящееся или прилетающее отдыхать на особо приметном дереве данной местности. Таким деревом считалось самое крупное дерево, растущее на выступе самого видного мыса, или дерево-орук или арык, растущее около указанного водоема. Дерево это отличалось тем, что все его ветви были собраны на одной вершине. Причем они не просто росли, а в виде кудрей создавали шапкообразную форму — арык.

В другом случае обиталищем духа местности считалась глыба камня, лежащая в совершенно не каменистой местности.

От степени благосклонности духа — покровителя местности к ее жителям зависело счастье семьи. Если птица садилась на камень, считали, что дух подлетел; следили за повадками птиц, стараясь угадать их магический смысл. Духом местности мог быть бурундук или другой зверь редкой масти.

К обряду готовились тщательно. Варили разного рода пищу — молочную, мясную, предназначенную для угощения только во время совершения обряда. Поэтому приготовление ее в большом количестве было нарушением правил. Этой пищей не только кормили божество, но и сами должны были есть ее. Приходить к месту исполнения обряда следовало или к восходу солнца, или точно в полдень, позже или раньше не разрешалось.

Обряд начинался с разведения костра. С разгоранием костра угощали духа местности, сопровождая угощение особым заклинанием, кто умел — с пантомимой и танцами. Танцами и жестами должны были показать все жизненные процессы, т.е. что делали зимой, как делали и что просят у духа. Кропление производилось на костер или на горячие угли. Проливание пищи на горячие угли считалось предпочтительным, так как такое угощение издавало запах. Если угощение не издавало запаха, то считалось, что жертвоприношение не было эффективным.

Обряды и танцы обязательно делились на две части. Первая часть состояла из жестов благодарности, а вторая — должна была показать реакцию божества на обряд. По тем или иным признакам (треснет уголь, отскочит кусочек угля, вспыхнет пламя или ветер поднимется), все, что происходило с костром и в окружающей местности, считалось вещим и толковалось по-разному. Люди внимательно следили за природой и костром и по приметам определяли отношение божества. Наблюдая, пантомимически изображали, как божество приняло поклонение. Практически исполняли разговор самих с собой. Это был, условно говоря, спектакль с диалогом, с действенным сюжетом, отражающим драматизм отношений человека и природы, перевоплощением в образы участников культового действа. В нем не было разделения на исполнителей и зрителей, но были драматизированное действо и ориентация на его зрелищность. В обряде участвовали все. Одни разжигали костер у основания дерева, другие — на берегу водоема. Любое божество угощали через огонь.

Перед тем, как дать угощение, между двумя деревьями привязывали пеструю волосяную веревку, обязательно двухцветную, делали винтообразную пеструю тряпочку. На веревке развешивали разноцветные тряпочки, веточки, маленькие макеты домашней утвари или скотоводческих вещей. Иногда этой веревкой обматывали дерево и на ней развешивали игрушечные вещи — ведерки, деревянные ложки, телячьи намордники. Подобный обычай был у всех лесных народов Евразии. Русское поморье тоже пользовалось им. От развешивания вещей на веревке берет начало украшение новогодней елки. В России этот обычай был перенят от сибирских народов. Указом Петра I было введено христианское летоисчисление и начало года с 1 января. Зимой Санта Клауса одели в шубу — появился Дед Мороз, а украшение взяли у "салама".

Обряд "yohax ыпааhын" (кропление молозивом) совершался по случаю появления первого теленка, который воспринимался как предвестник хозяйственного Нового года. Справляли обряд женщины дома без мужчин. Мужчинам не позволяли присутствовать и видеть его. Все угощения изготовлялись из молозива. В первую очередь молозивом обмазывали носик теленка. В данном случае он становился самим хозяйственным Новым годом. С ним обращались в момент празднования как с настоящим божеством. Старались ублажать его во всем. Кропили молозивом его подстилку, затем укладывали на нее. Все это делалось с заклинаниями, с пантомимическими движениями. Обрядовой деревянной ложкой кропили потолок дома около дымовой трубы растопленного камелька. Потом угощали самих участников. В алгысах воспевался Новый год, принесший счастье. Во время исполнения обряда следили за поведением теленка, т.е. за тем, как отнесся к их обряду Новый год в телячьем облике и что сулит он в наступающем году. Кроме новогодних и промысловых действ, имелись многочисленные обряды чисто хозяйственного назначения, устраиваемые по случаю разных событий в жизни.

Эти весенне-летние обряды завершались главным праздником — встречей Нового года — ысыах (от глагола ыс — разбрасывать, разбрызгивать, рассеивать).

Как календарно, так и по обрядам, якутский Новый год совпадал с таковым у его северных соседей. Даже в заклинаниях и пениях единственным сюжетом являются проводы старого года и встреча нового. Иного мотива как в песнях, так и в особенностях обрядов ысыаха не бывает. Даже само название праздника "ысыах" указывает на форму благословения и умилостивления всех сил в природе при встрече Нового года.

Небеса, по якутским представлениям, являлись местом жительства не одних добрых духов и богов. Значительная часть небесного пространства отводилась ими для проживания и самых злейших дьяволов. Это одна из отличительных черт языческой религии якутов, которая роднит их с северными обитателями Евразии, ибо подобный феномен имеется на данном континенте.

Из ряда хозяйственных обрядов можно отметить обряды борьбы со злыми духами, вредившими тому или иному делу. Например, во время больших эпизоотии якуты-скотоводы, откочевывали с зараженной местности, при этом особым образом перепрыгивали через огонь, "очищали" от скверны весь отгоняемый скот. После этого уводили на свежие места только животных, не имевших контакта с больной скотиной. Контактировавших собирали в особую группу и уводили в другое место. Там тоже, "очистив" их огнем, выдерживали в течение определенного времени. После этого, убедившись в их нормальном состоянии, присоединяли к своим здоровым животным. Обряд этот так же был не прост, от него остались одни предания.

При совершении обряда борьбы со злыми духами нередко прибегали к услугам шаманов, которые для каждого события подобного рода имели свой репертуар проведения спектакля-мистерии. Через шаманов скотоводы старались бороться с массовой гибелью телят, вызываемой якобы кознями особых дьяволов — пожирателей телят. Смешной и жуткой была шаманская мистерия по такому поводу. Шаман демонстрировал преследование этого дьявола, будто бы ловко увертывающегося от его приемов. Он изображал ловлю и уничтожение коварного пожирателя телят. Все это устраивалось при помощи пантомимы и особого танца, что сопровождалось звуками бубна самого шамана и его нескольких ассистентов-кутуруксутов. Одновременно в мистерии шаман исполнял роль и комментатора, и исполнителя как своих арий, так и отвечающего им дьявола. Подобные обряды исполнялись также самими скотоводами без шамана и были большей частью упрощенными, а иногда и более сложными, когда исполнялись не одним лицом. В них отмечались канонизированные планы действий, драматургическая основа — конфликт — борьба действующих лиц, и имела место вольная импровизация в каждом отдельном случае.

Таким образом, пантеон божеств и духов и обряды, обращенные к ним, отражали и обслуживали все стороны жизнедеятельности древних якутов.

Вышеназванные религиозные представления — остатки древнейшей первоначальной религии якутов. Она, видимо, родилась не у жрецов, а в самой гуще народа и составляла едва ли не все историческое прошлое якутов. Именно поэтому она дошла почти до наших дней.

¹ Пекарский Э.К. Словарь якутского языка. 2 изд. — М., 1958. — Т.1. - С. 48.

² Из личного архива ученого-этнографа С.И.Николаева.

³ Ксенофонтов Г.В. Легенды о шаманах. — Иркутск, 1928. — С. 69.

⁴ Серошевский В. Якуты. Опыт этнографического исследования. — Сиб., 1896. - С. 594.