Дорога из Пулково в Санкт-Петербург кажется нам такой прямой и пустынной, что глаза все время невольно упираются в голубое чистое небо! Дыхание близкой уже Невы и это дыхание небес свысока, манящие нас туда... А по краю дороги, радостно приветствуя, проплывают раскидистые липы. С двух сторон по кромке горизонта бегут, торопятся, набегая многоярусной волной, кучерявые облака. И вот мы небесным чистым клином и этой широкой дорогой на высокой скорости уже врезаемся, врезаемся в Санкт-Петербург!

А город отсюда открывается как матрешка — кольцо за кольцом... Памятники, мемориалы, стелы и крематорий, в котором сжигали замерзших блокадников... И опять нахлынули чувства, рождая предчувствие того, что здесь что-то защищали! Нечто ценное, бесценное, что находится там — за всем этим кордоном из могил и плит... Защищали так, что живые становились стальной нерушимой броней! И когда постепенно, вслед за устремившимися к центру машинами, мы стали проноситься мимо этих святынь — и Исакиевского собора, и Эрмитажа, и Медного всадника — этих бессловесных памятников духа, то восприняли их ну просто как Чудо! Вот они, эти рукотворные чудеса, которыми так гордятся россияне!.. А далее — великая Нева, Петропавловская крепость, мост и за ним Васильевский остров, Девятая линия. Ну, вот мы и дома! Пьем в уютной кухне крепкий якутский чай со сливками...

Слово «чудо» и само состояние ожидания чуда сопровождало нас с самого начала этого проекта. Когда Валерий Шадрин в поисках идеи ворвался в гримерную Зои Петровны и увидев портрет Ахматовой крикнул: «Вот она!»... Когда поздно вечером позвонила мне Зоя Петровна и безапелляционно заявила: «Все, ты переводишь «Реквием»!...» Когда бессонными ночами, то ли в яви, то ли во сне, теперь уже не разобрать, стучала надо мной ключами Анна, вырывая из уст стихотворные строки... Когда, возвращая рукопись с переводами, Савва Иванович успокаивал: «Тебе нечего стыдиться, нечего!»... Когда состоялся-таки этот долгожданный «теплый вечер в холодном зале» Центра Кулаковского... Когда вдруг наступила, нависла над нами полоса безмолвия в ожидании чьего-то решения, разрешения... И когда, наконец, Александр Иванович объявил: «Все, мы едем! Едем в Санкт-Петербург!»...

И вот мы с Зоей Петровной, оставив позади все эти воспоминания, умиротворенные гуляем по Петербургским бульварам. Молодежь играет на гитаре, рядом мирно воркуют голуби. Сегодня чудесный день, розовый закат! Говорят, столь редкостный, столь желанный здесь. И это чувствуется — чувствуется по приветливым лицам, искренней интонации и теплому тону. И еще по чему-то... По тому, что с самого начало было с нами, вело нас. Привезло сюда и вдруг сегодня, сейчас обрело для нас совершенно иные очертания! Радужные, живые! Если это там, в Якутске, называли зло и в лицо: «Авантюра!» или «Причуда!», то сейчас его иначе чем «чудо!» просто не назовешь!

Та волна, которая вместе с залпом «Авроры» прокатилась по всей России, достигнув и Якутска, когда-то должна была вернуться ответной волной. Голоса тех, кто не исчез в пучине бытия, когда-то должны были быть услышаны. Все возвращается, ничто не исчезает в блаженной памяти народа. Дух времени, незримый и невыразимый, под водительством которого все мы находимся, в нужном месте и в нужное время всегда обретает зримые черты. Всегда облекается в выразительные слова и образы. И тогда родные нам Ойунский, Алампа и Арбита через Ахматову, Мандельштама и Бродского вновь оживают в наших помыслах и делах, но в более крупном, громадном масштабе. Здесь, в Санкт-Петербурге, в наших сердцах и нашей памяти. И теперь нам понятно, что не мы здесь, а они! А мы — лишь те, что принесли с собой эту блаженную память...

«Сюда принесла я блаженную память Последней невстречи с тобой. Холодное, легкое, чистое пламя Победы моей над судьбой!» А.Ахматова

20 марта 2004 года

С утра оладьи и моленья, небо хмурое и дождливое... И вот мы спешим на встречу с Ахматовой. Наш ориентир — Аничков мост, река Фонтанка. По пустынной набережной бредем к Шереметевскому дворцу, где внутри двора, в садовом флигеле в 1989 г. открылся Музей А.Ахматовой. Дом, куда она пришла гражданской женой известного искусствоведа Н.Пунина в начале 20-х годов и осталась, теперь уже, навечно...

Поскольку в самом дворце полным ходом идут ремонтные работы, то мы, обходя Фонтанный Дом, вдруг оказываемся в каких-то странных, страшных задворках и закоулках. И блуждаем, блуждаем в них в поисках выхода, пока нас не настигает ощущение того, что за нами наблюдают. Следят! Из окон, с внезапно опускающимися занавесками... С балконов, с тревожно взмывающими вверх голубями... Наверное, так было и тогда, когда она, Ахматова, шла здесь, проходя ранним туманным утром к Васильевскому острову, откуда и мы только что... Когда и она ощущала, как этот милый город вдруг превращается в чужой — «ненужным привеском болтаясь возле тюрем своих Ленинград»... Ты и чужой для тебя твой город! Ты и чужой для тебя твой народ! И Мандельштамовское: «Какая боль — искать потерянное слово, и с известью в крови для племени чужого...». Чужая она — здесь, чужие они — там! Когда и век твой для тебя — зверь! И эти глазастые задворки, и эти ушастые закоулки — вот они, путь к тому потерянному слову. Подвиг, выражаемый столь просто и ясно — «Я была тогда с моим народом. Там, где мой народ, к несчастью, был». Прорыв, от чувства чуждости к народу к стихам, ставшим для них «таинственно родными»! Значит, здесь. Здесь проходил этот Ахматовский путь — путь к народу, путь с народом...

Когда, осмотрев Шереметевский липовый сад, мы зашли в музей, все уже оказались на месте. Красивая молодая сотрудница сразу повела нас на экскурсию. Подняла на третий этаж, подвела к квартире № 44. Провела через прихожую в длинный, узкий коридор, где поместились кухня и так называемый «Левин кабинет». Затем в широкий зал — принадлежность самого музея, где в стеклянных витринах от пола до потолка уместилась вся история жизни поэта в фотографиях и документах, в письмах и книгах... И далее, уже в обратном порядке проведя сквозь четыре сквозные комнаты квартиры, вернула нас опять в прихожую. Ну вот, пожалуй, и все! Все так быстро, стремительно и суетно... Но, видимо, мы и за эти полтора часа, которые пролетели как пара минут, сумели впитать, вобрать в себя то, что здесь незримо присутствовало, и потому, когда настала наша очередь говорить-благодарить, слова сами собой полились рекой, а чувства перехлестывали через край! И вся эта импровизированная встреча с работниками музея прошла как в тумане. Остались, отраженные как в зеркале, лишь блеск глаз оркестрантов и упоительные стихи в исполнении сотрудника музея А.В.Мазурова. Его высокопарные слова и общее удивление: наш перевод, по-видимому, оказался первым...

Но все же, все же... Почему-то там мы ощутили нечто, что не соответствовало нашему представлению о Ней. Нечто, что нас смутило, лишило дара речи! И долго, долго мы не могли найти слова, чтобы выразить это... И лишь вечером, сидя уже за последним чаем перед репетициями в каком-то чисто петербургском изящном кафе, уставшие после Русского музея и Эрмитажа, вдруг мы с Дарией Дмитриевой вместе выдохнули: «Какая другая, другая Ахматова!». Нет, не та сильная, «реквиемовская» Ахматова, через которую, по замечательному выражению Льва Озерова, «вполне можно осознать не только литературу современного мира, но и те процессы, которые происходили и происходят в обществе». А другая, иная Ахматова, у которой лицо всегда в профиль, и силуэт — всегда в полуоборот... Теневая сторона луны — не она ли отразилась в ней? Не она ли призраком ночным пробежала по Шереметевскому саду, по пунинской квартире и по нам? И теперь мы, как и она — эта несчастная, несчастливая женщина, гражданская жена, заложница, наложница... — «натолкнулись на это случайно, и с тех пор все как будто больны»... «На что натолкнулись-то?», — спросите вы. «На любовь!», — ответит Она. Не случайно ведь носила на склеп Прасковьи — Шереметевской крепостной жены — цветы... Не случайно собирала легенды об их непокорной любви... Не случайно слышала в этом доме и плач, и пение ее... Не случайно копила силы любви в себе, чтобы однажды волею судьбы взмыть и взлететь так высоко! Ибо человек без любви — ничто, а поэт без любви — никто...

Вечером, забрав по дороге Зою Петровну, отправляемся на Театральную площадь, где напротив знаменитого Мариинского театра находится Консерватория им. Н.А.Римского-Корсакова. Пришли, зашли в зал имени Глазунова и просто обомлели! Такого великолепия, такой потрясающей красоты мы еще не видели!

Ну, что сказать? Как описать эту Красоту? Великолепие духа, перед которым все мы — нищенки? Этот белоснежный торжественный орган с лепным декором... Эти величественные стены с витражными окнами наверху и портретами выдающихся композиторов в золоченой раме... И самое главное — роспись потолка! Нет, не роспись, а небеса! Лучистое, чистое голубое небо, где из-за легких розовых облаков летит, спускается на тебя совершеннейшая Муза, играя на арфе и шурша развевающимся пурпурным полотном плаща.... А вместе с ней с гирляндою цветов на небе парят и плавают ангелы с крылами... А по краям росписи уже другие красавицы трубят в фанфары, несут лавровые венки и зажигают факелы! Ну, что, разве не вдохновляет? А акустика? Для этого здесь даже стулья были заказаны в Вене! Чтобы вместе с деревянным каркасом зала создавать весь этот восхитительный акустический резонанс.

Ну что ж, этот зал со старинным интерьером и уникальной акустикой действительно оправдывал свое право называться первым Концертным залом первой в истории российской Консерватории и одним из лучших камерных залов Европы. Ему, открытому в 1862 г. по инициативе А.Г.Рубинштейна, с самого начала благоволила вся императорская знать — начиная с Великой Княгини Елены Павловны и заканчивая Николаем II. Ну а мы, чем мы оправдаем честь выступать здесь?

Пока что мы только репетируем. Николай Павлович, наш дирижер, крайне сосредоточен. Ибо эта акустика, ну что греха таить, она для нас непривычна. Чтобы войти в гармонию с ней, нужно изрядно потрудиться. Всем! И даже певцам непросто. Анна Дьячковская советует Раисе Захаровой как и на какой высоте держать голову, чтобы звук голоса «не плавал» вверх и вниз, а заполнил собой весь зал. Для Прокопия Неустроева судьба послала еще одно испытание — внезапно заболело горло... Теперь даже то, как объявляются номера, кажется несоответствующим обстановке. Слова «животноводство» и «коневодство», «скотоводство» и «рыболовство» ну просто режут слух! Мы с Валерием Филипповичем срочно пытаемся как-то их опоэтизировать.

А у Зои Петровны остановились часы, которые она так берегла к этому случаю. И хотя у нее усилился кашель, который начался еще во время гастролей, состоявшихся непосредственно перед приездом, она почему-то беспокоилась только из-за часов. То ли из-за усталости, то ли из-за смены времени, я никак не могла понять смысл этих ее слов! И лишь потом, когда весь этот вихрь музыки уже как-то улегся в голове, то поняла — да, она сейчас там, на Ахматовской волне, а меня уже вынесло на берег... И уже ложась спать, здесь же, на берестяных (почему-то так их назвала) стульях, перед тем как закрыть глаза, пробормотала ей что-то невнятное: «Запомни, в споре времени и вечности всегда побеждает вечность. Забудь о часах, забудь о времени... И получше приглядись к лику вечности, раз он к тебе постучался....». И, к стыду своему, заснула! Не прослушала ни единой строчки «Реквиема». Значит, и этот перевод теперь уже живет своей жизнью. Наше с ним время — разминулось...

21 марта 2004 года

Зоя Петровна всю ночь кашляла, так и не смогла заснуть. И лишь к утру успокоилась, затихла. Чтобы не потревожить ее сон, перебираюсь на кухню. Голова теперь уже свежая и ее опять охватывает дума: почему мы здесь? Почему с Театром танца, с оркестром народных инструментов? Как все это стало совместимо — Ахматова и национальная якутская музыка, мы и они? Но как всегда бывает — стоит лишь лучше приглядеться, как все случайные черты стираются! Ничто в мире не случайно...

Нам с самого начала были глубоко симпатичны и Александр Иванович Алексеев, и Николай Павлович Петров. Их стиль работы — мягкий, интеллигентный, ненавязчивый. Их отношение к людям — внимательное, корректное, доброжелательное. Их способность трудиться — за дирижерским пультом до седьмого пота, в организации проекта до полной самоотдачи. К стыду своему, не успела заметить, когда появившийся в 1992 г. теперь уже настоящий Театр танца так успел состояться! Со своими интересными танцевальными спектаклями, каждый из которых сам по себе есть Ритуал в духовном пути саха. С самобытным оркестром национальных инструментов, самозабвенно пропагандирующим самую что ни на есть национальную музыку. Со своей мастерской национальных инструментов в с. Бердигестях, дающей возможность не только быть, существовать старинным национальным инструментам (тому же хомусу, кырыымпе, тансыыру), но и звучать своим неповторимым голосом национальной музыке саха во всеобщем хоре мировой музыки. И видя, что все это есть и развивается, что с таких вот поездок у них появляется второе дыхание, невозможно не вдохновиться, не заразиться их оптимизмом! Оптимизмом у тех, кто все время обучается, познает и развивается!

Имея свое видение проблемы, Александр Иванович очень тщательно готовит программу выступлений подобных выездов. Присоединение Ахматовой к их программе не только нам, но и многим в Якутске казалось причудой. Но, оказывается, только не для него. Ибо для Театра танца цель таких поездок — это обязательное внесение чего-то нового в направлении работы. Именно поэтому он привлекает к ним Валерия Шадрина, который не только хорошо знает вкусы и пристрастия российского зрителя, но и отлично ориентируется во всех новых течениях и тенденциях театрального мира... Первый опыт был — выступление в Москве в 1998 г. Второе отделение опять было отдано Валерию Филипповичу, его проекту «Лолита». Набоков, нашумевший роман должны были связать колоритное, сугубо национальное искусство танца якутов с русским балетом и европейской культурой, не отталкивать от себя московскую публику. И в то же время дать возможность своим артистам реализоваться в новом жанре. И также с Ахматовой, с ее «Реквиемом», но теперь уже для более взыскательной и интеллигентной публики северной столицы. На этот раз, опять новый жанр, но уже поэтория — музыка и поэзия. Так что все отнюдь не случайно! И если суметь окинуть работу театра более широким взглядом, и знать (как А.И.Алексеев, Г.С.Баишев, Н.П.Петров и М.С.Парфенов), что было в начале, что есть сейчас и что должно быть в будущем, то все становится ясно.

Просыпается Зоя Петровна. Сильно кашляет. Возмущается своим бессилием. «Неужели подведет природа? — говорит она. — Ведь столько лет шла к этому, сама того не зная... Где только не читала стихи: в сельском клубе и на сенокосном стане... Иногда даже для одного-единственного зрителя... Никогда не роптала, никогда не жаловалась... И за все за это судьба наконец наградила — такой великолепный зал! И «Реквием», с которым возилась как с дитем под сердцем... А теперь вот душит кашель... Ну почему? Ну зачем так со мной?». Сижу, слушаю, и действительно не знаю, зачем и почему... Не понимаю, почему все должно достигаться через трудности и испытания. Через подвиг, если хотите! Пусть такой — простой и ежедневный... Кажется, Н.Рерих писал: «Может быть и эти темные знаки нужны? Не они ли порождают мистическую Голгофу искусства? Толкают на подвиг. А в искусстве нужен подвиг. Слышишь, необходим!».

Решили не роптать, а пойти в храм. Самый близкий от нас — храм Блаженной Ксении. Опять это слово — блаженная... Оказалось, что опять не случайно! Здесь похоронена няня Пушкина — Арина Родионовна. Здесь покоится и Тарас Шевченко, под огромным, круглым — как земной шар — камнем.... Здесь и... Ну, кто бы мог подумать! Семен Андреевич Новгородов — создатель якутского алфавита! Тот самый, что спорил с Ойунским, заявляя, что в якутском языке не обязательны ни заглавные буквы, ни запятые, ни тире, ибо язык сам говорит за себя! Вот так он верил в свой язык, так его любил! Ну вот, и опять замкнулся круг. Опять мы возвращаемся к тому, с чего начинали — к языку! К тому, почему сегодня здесь, в Санкт-Петербурге, должен звучать якутский язык! Ибо мы идем их путем! Не мы здесь, а они через нас! А потому мы ставим сегодня свечи и зажигаем факелы и в храме божьем, и в храме искусства — в их честь!..

И теперь, уже успокоенные, с сознанием того, что все идет правильно, все путем, мы возвращаемся домой. Зоя Петровна намазывает больную грудь целебным елеем. Перед уходом проводим и свой якутский ритуал, теперь уже на Неве. Соединяем в себе две реки — и Лену, и Неву. Мы с Марией Петровной советуем Зое Петровне попробовать войти в транс, улететь, так как в состоянии сна, например, она не кашляет. Значит, нужно создать подобное состояние. И ведь сделала! Смогла! Еще сидя в гримерной, начала медитировать. Медленно раскачиваясь всем корпусом и отстраняясь от всего суетного, нашла нужное состояние. Пребывала в нем, охраняемая Дашенькой, до конца всего первого отделения — не слыша, как ликует народ, как удивительно встречает зритель наш национальный оркестр. Не видя, что люди к каждому инструменту народных умельцев из Бердигестяха прикасаются как к святыне, как к чуду.

И позже там — на сцене — ни единого ненужного движения! Помнила лишь то, что внушил ей Карл Сергучов. Подчинилась музыке и поэзии. Закончила. Вздох... и аплодисменты! Аплодисменты!! Аплодисменты!!! Смогла, победила, донесла! А вместе с ней и все мы — странники одного пути.

Пути к народу, пути с народом...