А ведь все началось случайно, и, казалось, просто. В 1956 г. я опоздал на экзамены в Тимирязевскую академию — из-за нехватки денег. Выхода не было, поэтому я поступил на строительное отделение только что открывшегося Якутского государственного университета. Экзамены сдал досрочно и по полученным оценкам меня зачислили в студенты. Оказалось, что из пятидесяти будущих градостроителей больше половины составляли девушки. Парни почему-то были совершенно незаметны. Своим громким разноголосьем и заливистым смехом, иногда беспричинным, представители слабого пола тогда нас крепко доставали. Это был ужас!

Я оказался за одной партой с Вениамином Калмыковым (его давно вся республика знает, он работал управляющим делами администрации Мирнинского района). А тогда, в 1956 году, после двух недель занятий Вениамин вдруг говорит: «Коля, ох как эти девушки надоели! Словно трещотки, ничего не слышно, поговорить даже не дадут. А вот у геологов носящих юбки нет ни одной. Пока список не составлен, давай перейдем к геологам».

Да, действительно, в Якутске в то время девушек в геологию не брали. Видимо, боялись, что якутская тайга постепенно наполнится детсадами, а геология, еще не успев родиться, исчезнет как рудооткрывающая отрасль. Тогда я не ведал, что эта за штука геология, но согласился, и вместе с Вениамином мы вскоре пополнили ряды студентов, обучающихся совсем иной профессии.

Через год Вениамин Калмыков оставил геологию и перешел на горно-эксплуатационное отделение. Я очень уважительно отношусь к Вениамину Григорьевичу, своему бывшему однокурснику, приведшему меня в геологию. Мы изредка встречаемся и бываем очень рады друг другу.

Трудное материальное положение вынудило меня взять академический отпуск в конце декабря 1959 г. Я почти полтора года проработал в Якутском аэрогеодезическом предприятии и ушел оттуда уже в должности инженера по астрономическим вычислениям, чтобы вернуться в свой университет. А ведь в то время у меня была возможность избежать академического перерыва! В 1958 году, после окончания второго курса, я проходил производственную практику в Янском ГРЭ. Участвовал в геологической съемке масштаба 1:2000000, был на маршруте от прииска Депутатск до Абыйского района, где два года назад окончил среднюю школу. Наша партия в составе 18 человек «намотала» на ноги несколько тысяч километров тяжелых маршрутов за один сезон. Во время той практики я открыл месторождение горного хрусталя, об этом уже писал. Находок проявлений самого рудного материального сырья, вплоть до вкраплений золота, было множество.

В то далекое лето 1958 года в нашей партии работал старший коллектор с солидным стажем Эдуард Пржевальский, поляк по национальности, который владел в совершенстве русским и якутским языками.

Ему в то время было сорок лет. «Убежденный холостяк», он и к спиртному был равнодушен. Мы его любили за порядочность и мягкий, доброжелательный характер. И вот перед оформлением «академки» получаю от Эдика письмо с вложенными в конверт 200 рублями (неплохая сумма в те времена). Конечно, я был несказанно рад и взволнован.

Вот что тогда написал Пржевальский: «Коля, я знаю, тебе трудно с деньгами. Давай помогу, буду ежемесячно переводить по 250 — 300 рублей. Ведь через два года ты окончишь учебу и приедешь к нам, будем работать вместе. Я деньги не трачу, зачем они будут у меня лежать? Там и рассчитаешься...» Ей богу, не знаю, как поступил бы на моем месте другой человек, а я написал ему весьма благодарственное письмо, обещал обязательно приехать работать, но от денег категорически отказался.

В те годы своими жидкими мозгами я действительно думал, что после окончания университета приеду в Янскую ГРЭ и открою разных месторождений сколько захочу, аж устанут не только разведывать, но и считать! Больше писем от Эдика я не получал. А вскоре узнал страшную весть — мой товарищ покончил с собой. Говорят, в предсмертной записке написал, что так жить больше не может...

Когда я вернулся на учебу в ЯГУ, у меня почему-то пропало желание ехать в Янскую ГРЭ. Хотя у меня раньше была мечта работать только в Верхоянье. Но, видимо, боязнь увидеть могилу друга заставила меня изменить решение. В 1962 году я впервые попал в Аллах-Юньскую экспедицию — на преддипломную практику.

Это был горный район, на рельефе которого довольно резкий отпечаток оставили следы четвертичного оледенения. Ледники, сползая с горной системы Джугджура, проходили многие десятки и сотни километров, круша на своем пути все препятствия и сравнивая их с землей. Переработка и освоение ледникового, грубообломочного материала речными системами далеко не закончены. К моему приезду в ручье Хотун-Юрях, что протекает совсем близко от поселка, были две действующие шахты, где добывали россыпное золото. Стволы их глубиной 60—70 метров полностью проходили очень плохо отсортированный валунно-галечный материал, лежащий на маломощном, богатом россыпным золотом, аллювие древнего водотока.

Начальник и главный геолог партии в одном лице Анатолий Алексеевич Скобелев, человек крупного телосложения, вечно занятый и везде успевающий, направил меня на новый участок. Примерно в 6 километрах от поселка Аллах-Юнь на освобожденном от ледниковых «засорений» склоне холма когда-то был обнаружен свал обломков кварца. Предполагалось, что здесь «выглядывает» кварцевая жила —основной носитель рудного золота. Работали на участке жилы «Золотая» с большим задором и желанием: геологи и буровики любили нести службу почти круглосуточно.

Конечно, здесь был разный люд, попадались личности и с уголовным прошлым. Как-то к нам привезли шестерых горняков во главе с мастером Афанасием Федоровым и взрывником Геной с супругой (она вскоре для нас стала мамой-поварихой). Горняки все были людьми среднего роста, крепышами, это про таких говорят, что для них +30 градусов еще не жара, -50 еще не мороз, а 500 грамм — не выпивка.

В самом конце сентября настала моя последняя ночь на участке жилы «Золотая». С вечера рабочие развеселились. Я только утром узнал, что они всю ночь пили брагу.

Утром, когда солнце уже поднялось довольно высоко, я вдруг проснулся, словно кто-то толкнул. И вижу прямо напротив грудной клетки высоко поднятый нож, его держит горняк Сергей по кличке «Ленин» (точная копия вождя, только без бороды). Я нисколько не перепугался, отвел его руку в сторону. «Ты что, Серега, шутки твои неуместны, иди, отдыхай!» — сказал я обычным тоном. А он отвечает: «А-а, Коля, прости, я думал, это Афоня, а где он?»

Я ему ответил, что вчера Афанасий уехал с нарядами в Аллах-Юнь. Сергей, что-то пробормотав наподобие извинения, стремительно вышел из палатки. Как ни странно, особого значения я этому случаю не придал и вскоре слегка вздремнул. Вдруг в стороне горняцкой палатки раздался пронзительный крик, стон и еще крик. Потом начались какие-то вопли и дальше вроде бы все стихло. Но вот возникла возня у палатки взрывника Гены, потом мама-повариха стала истошно кричать.

Как выяснилось потом, Сергей, выйдя из моей палатки, побрел к себе «домой». Там, исполосовав ножом своих, ничего не подозревавших, собратьев по работе, пошел на «разборки» к взрывнику.

А когда он изрезал палатку, пытаясь войти, Гена ударил его в лицо металлической «ложкой» для чистки шпуров. Тогда Сергей лишился одного глаза, видимо, он был для него лишний. Я сразу побежал в Аллах-Юнь (где милицию почему-то не держали) и сообщил о трагедии в Хандыгу. Вот теперь представьте, что могло случиться со мной, если бы вовремя не проснулся. Мне помог Бог, он меня разбудил!

Природа, отняв у меня родителей и восьмерых сестер, подарила удивительную живучесть, что проявлялось у меня с самого рождения.

Весной 1963 года я приехал в Мирный и начал свою трудовую деятельность в Ботуобинской экспедиции. Тогда я работал документатором керна скважин на «Пятачке» — это одно из двух названий россыпей алмазов, — где отняв довольно солидный «кусок» от месторождения, стоит наш аэродром.

В середине мая меня перевели на участок «Глубокий», что находится в 9 километрах от Мирного по трассе в Алмазный. Там я должен был обслуживать шурфы, проходимые бригадой А.Башкуева (он и теперь в родной экспедиции несет трудовую вахту, но только не горняком). Меня сопровождали начальник геологического отдела И.Иванов и начальник Мирнинской партии А.Арефьев. Я и сейчас прекрасно помню, как мы шли пешком. Стояло прекрасное утро, солнце висело над восточной вершиной холмистого правого берега речки Малая Ботуобия. Кто бы мог представить, что меня здесь ожидало...

Когда мы дошли до отметки «9 км» от нашего города, где высоковольтная линия пересекает трассу Мирный — Ленск, Арефьев попросил нас остановиться. Он показал визирку шириной 0,5 м и сказал:

— Пойдешь по этой линии и, не доходя до реки Ирелях один километр, найдешь бригаду Александра Башкуева.

Я шел медленно, прислушиваясь и приглядываясь ко всему вокруг. Кое-где в стороне слышались взрывы. Как мне объяснили, на этом участке работали три бригады горняков — по шесть человек в каждой.

Вдруг я увидел слабый дым и почему-то сразу, не объясню себе разумно и по сей день, принял его за костер. Но возле него не было людей. Подхожу близко к «огню» и обнаруживаю, что дым валит из совсем неглубокой ямы.

Вдруг слышу крики людей и вижу метрах в ста троих человек, которые лихорадочно машут рукой: мол, «дергай оттуда!», в последний момент и сам «улавливаю» запах пороха. Моментально сообразил, с чем имею дело и рванул по визирке назад. Бегу, даже не чувствую ног! Отбежал 20 метров, потом 40—50... Нет взрыва. Продолжаю свой неистовый бег, уже позади сто метров — тихо... Ну тут я успокоился, остановился, а дым почему-то исчез. Вскоре к яме подошли люди. Кричат, зовут меня. Подошел. Гляжу, у них глаза сверкают, как будто на какой-то клад наткнулись.

— Ну, парень, ты в рубашке родился... Мы думали, тебе хана, а нам — решетка! — вот их слова.

Уникальный случай: все пять зарядов отказали. Подобного в истории буро-взрывных работ в Ботуобинской экспедиции не было. Конечно, часто случались отказы одного, двух зарядов, но чтобы все пять — никогда!

С Александром Степановичем Башкуевым под старость лет встречаемся редко, но как увидимся, всегда вспоминаем тот почти «мокрый» случай.