Нашумевшую, представленную к двум престижным премиям («Золотая маска» и Государственная премия России) постановку «Короля Лира» Академического Сахатеатра режиссер интерпретировал в духе театра олонхо. Странное, но сильное смешение. В шекспировской трагедии Андрей Борисов нашел много общего с олонхо, увидел в нем сильное эпическое начало. Этот спектакль — предтеча, своеобразная подготовительная работа для исполнения задуманной мечты. А будущее своего театра Борисов видит в создании Театра олонхо, который вберет в себя эстетику европейского и восточного театров, северную культуру. В отличии от предыдущей постановки чеховской «Чайки», выполненной в академическом стиле, новый спектакль полон ритуальности и символизма. В газете «Культура» от 15.01.98 Андрей Борисов признавался: «Короля Лира» мы сделали за месяц, хотя думали о нем с художником Г. Сотниковым несколько лет. Но решение пришло внезапно. Мы репетировали за городом, повздорили, и я в сердцах ушел. Наступала ночь, до дома было далеко, вокруг — ни души. И грянула страшная гроза. Я поскользнулся, упал в грязь. Вдруг рядом взвизгнули шины, остановились «Жигули», из них вышли субъекты с железными предметами в руках. Распростертый на земле, безоружный, я понял — это конец. Но в этот момент какая-то встречная машина спугнула злоумышленников. Я остался под дождем, один на один со стихией, чудом спасенный от человеческого зла. И вспомнил Лира». Очевидно, отсюда и изобилие ассоциативных метафор в спектакле.

Аскетичные декорации Геннадия Сотникова многофункциональны и наполнены суровой эстетикой: дерево, холст, металл, автомобильные шины. Они настраивают зрителя на мрачную атмосферу разрушения. Костюмы художника Лены Гоголевой отслеживают развитие мировой истории: древнеримские котурны дочерей, деревянные руки Шута, рыцарские доспехи благородных героев, фашистские каски и серые шинели воинов — несут символический характер, придавая персонажам и действию особое значение, уловить которое под силу зрительскому подсознанию. Либо театрализованную ритуальность придворных церемоний (читайте фальш и показуху), либо искусственное кокетство нарядных кокошников, либо агрессивную поступь армады.

Якутский язык (перевод Саввы Тарасова), его гортанные напевы, горловое пение и вся звуковая партитура: крики глашатая, звон мечей, вой волков, раскаты грома, героическая симфония Баха в финальной сцене органично вписываются в общую канву сценического действа.

Главной героиней изначально задумывалась Корделия, роль которой досталась молодой актрисе Ирине Никифоровой. В этой постановке Корделия из жертвенной и невинной девочки должна была превратиться в воинствующую деву Жанну Д’Арк, затеявшую битву во имя любви и добра. Но главным героем все же остался Лир в исполнении Ефима Степанова, его перевоплощение из деспотичного монарха в скитальца, любящего отца и просветленного человека значительно убедительнее. Да и выглядит он необычно для вседержавного властелина: ссохшийся, юркий старик с суровым и скорбным лицом, увенчанным львиной гривой седых волос. В дополнение к нему, как гармоничный дуэт, смотрится лысый мудрец, тонко играющий Иннокентий Луковцев (Шут). А в Гонерилье Матрены Корниловой, Регане Лены Сергеевой и Эдмонте Иннокентия Дакаярова легко узнаются представители хищного, элегантного и циничного поколения «новых». Они идут по головам почтенного Глостера (Симон Федотов) и слабого Эдгара (Айаал Аммосов). В финале на огромном пространстве сцены лежат два маленьких трупа Лира и Корделии, накрытых холщовой картой Британии. Неизбывно печально падает снег и лишь тень Шута скорбит над ними. Вдруг на поле трагедии с беззаботностью рекламных картинок влетают «кислотные» роллеры.

Решительно смешивая, Борисов оживляет в «безвременном» Шекспире беспощадность нашего катастрофичного времени. Характеры и судьбы персонажей — уходящих прежних, вероломных новых — пересекаются в одной плоскости бытия, где ценности неизменны. Смешение несовместимого рождает гармонию жизни. В гармонии завершающего круга, герои английского классика склоняются в едином порыве в якутском поклоне, прикладывая руки к сердцам...

«Король Лир» поставленный Андреем Борисовым, сначала был показан московской публике, в Якутске его увидели позднее. Премьера прошла на сцене Театра им. Вл. Маяковского. Запомнившийся яркой постановкой по повести Чингиза Айтматова «Пегий пес бегущий краем моря», А.Борисов и в своей новой работе продемонстировал умение, обходясь без поверхностных аналогий, находить решения, которые придают спектаклю неподдельную актуальность. Трагедия Шекспира в его интерпретации кажется едва ли не злободневной, но при этом остается именно шекспировской трагедией, т.е. «текстом на все времена».

Зрителю знающему различные сценические версии «Короля Лира», которые появились за последние полтора десятка лет, прочтение, предложенное Якутским театром , скорее всего напомнит знаменитый спектакль Роберта Стуруа в Театре им. Руставели в Тбилиси. Обе постановки отличаются резко выделенными метафорами, которым придан обобщающий смысл и подчеркнутой оригинальностью подобных ходов, но на этом сходство кончается. В грузинском спектакле торжествовала красочность, в якутском преобладает аскетичность : минимум декораций, носящих чисто условный характер (сценография Г.Сотникова), серые и черные тона костюмов (художник Л.Гоголева), обрезки труб, заменившие мечи королевской свите. И сам Король, которого Е.Степанов лишает опознаваемых примет царственности.

Это просто старый человек, не столько сделавшийся жертвой собственной гордыни, сколько неспособный усвоить необходимость по-волчьи выть с волками — вот поэтому-то и обреченный. Волчий агрессивно жестокий век, в который выпало Лиру доживать свою жизнь, воссоздан режиссурой А.Борисова настолько убедительно, что драма заглавного героя предстает неизбежностью, предопределенной вовсе не в первую очередь его личными свойствами. Они в общем-то ничего не меняют: судьба Лира предрешена не из-за роковой ошибки раздела, а из-за его непреодолимой чужеродности духу времени.

В сценах с Гонерильей (М.Корнилова) и Реганой (Е.Сергеева) Лир не напрягает волю, не взрывается гневом, он буквально цепенеет перед лицом бесчестья и алчности, парализующих его своей откровенностью уже за гранью цинизма. Карта державы, которую перекраивают с готовностью перегрызть горло сопернику, возмечтавшему о лакомом куске, станет в финале саваном, укрывшим и Короля, и Корделию (И.Никифорова), ничего для себя не добивавшихся, а оттого обреченных быть растерзанными стаей. Даже после катастрофы, в диалогах с Шутом (И.Луковцев), почти всегда понимаемых как начало прозрения деспотичного монарха, Лир, пребывающий в состоянии эмоционального шока, по-прежнему не может осознать истинных причин уготованной ему невзгоды. Но испытываемая им боль передана с достоверностью, не частой в сегодняшнем театре.

Якутский «Король Лир» — спектакль о рухнувшем мире, о бесчеловечности, подавляющей одно за другим все жизненные начала, о распаде, становящемся все более стремительным и необратимым. Столбы пыли, поднятые над почти пустой сценой катящимися по ней автомобильными покрышками, которые становятся для Лира и ненадежным укрытием в бурю, и ложем, и эшафотом — мощная, подлинно трагедийная метафора, доносящая сокровенный смысл спектакля Андрея Борисова, еще раз доказавшего, что Шекспиру и правда несть конца.

Алексей Зверев.
(Информационный сборник СТД
“Страстной бульвар, 10” № 5, 1998)

И вправду — «...из какого сора растут стихи, не ведая стыда». В эпизоде «грозы» на сцену со всех сторон падают... автомобильные покрышки. И свист «ветра», и качание шестов на заднике, и непременный стук каких-то железок. Металлические предметы в якутском спектакле «работают» много и значимо. Из полых труб, составляющих основу королевского помоста, извлекаются и мечи, и копья, и подметные письма Эдмонда, побочного сына Глостера (И.Дакаяров). На металлическом столбе бессильно обвисает задушенная Корделия. Предметами, напоминающими железный лом, до смерти забивают Шута.

Случай из жизни режиссера сублимируется в каждой клеточке спектакля. Но о нем не знает и не должен знать зритель. То, что рассказал Борисов на пресс-конференции лишь тем, кто на ней был, приоткрыло тайну рождения образа. А на сцене случилось обыкновенное чудо таланта — личная история обрела выразительную театральную плоть.

Злые представители человеческого рода оттеснили глупых, слабых, капризных и разгулялись на свободном поле. Тема спектакля прозрачна. Никаких прямых политических аналогий, хотя, казалось бы, они так и просятся. Но якутский «Лир» берет выше. Он выводит одинокого и слабого человека на плац, продуваемый ветрами зла. Палка — временное орудие убийства, а кто хочет, пусть домыслит автомат с оптическим прицелом. Шинели, каски и пиджачные пары — лишь дань современной шекспировской театральной традиции, в которой намек на вневременную актуальность творений великого англичанина. А дальше — свое. Языческая магия массовых сцен завораживает. Вот театральный выход дочерей: на котурнах, в замысловатых кокошниках-коронах они не говорят — пропевают свои клятвы верности отцу. Вот Шут — И.Луковцев обнимает господина искусственными ладошками, насаженными на палки. Обрядовая стихия увлекает, но ненадолго. Шут здесь — загадочный мудрец с полосками глаз на голой, круглой как шар, голове и с субтильным тельцем подростка. В его большой голове зреют большие мысли, но, видимо, не силу ума ценят в этом королевстве.

Красивый Эдгар — А.Аммосов слишком много пьет-гуляет — и в нем нет силы. Нет ее и в Корделии — И.Никифоровой, красивой жертвенной тенью бредет она по краю сцены, вдали от тех безобразий, что творятся в ее глубине. Глостер — С.Федотов слишком суетлив, чтобы распознать коварство.

И, наконец Лир, король Британии Е.Степанов играет маленького деспота, экземпляр редкой петушиной породы с чудовищным гонором и недюжинным даром лицедейства. Тонкий профиль, львиная грива волос, красиво зачесанных назад, изящная фигурка в бархатном платье-кафтане. Иной раз в его облике проскальзывает что-то женское, капризно-непостоянное. И только волевой подбородок — атрибут властелина — напоминает, что власть была. Была, да вся вышла. И так быстро, так неумолимо-стремительно. От эффектно-театральной озабоченности на троне до дурацкого сидения в дырке автомобильной шины — всего один шаг. Друзья уносят своего сбрендившего короля от грозы, подхватив подмышки шестами. А он важно парит над землей, перебирая в воздухе ножками. Человек воздуха? Да. В том-то все и дело.

Борисов последовательно выстраивает мир, в котором в первую очередь его властелин лишен нравственной опоры. Оттого и все другие добродетели при первом же дуновении ветра рассыпаются, как карточный домик. Освободившееся пространство заполняют люди зла с походкой отчетливой и твердой, как металл.

Финал красив и трагически окрашен музыкой Бетховена. В нем есть и зрелищная точка, и смысловое многоточие. Мертвые тела короля и его любимой дочери накрыты смешной британской картой. Два маленьких трупа на огромном пространстве битвы. И посерьезневший Шут сыплет над ними блестящий мишурный снег... Но внезапно на сцену выезжает пестрая компания молодых роллеров, и дико этим юнцам смотреть на чью-то далекую трагедию. Но разве далекую? Всего-то три сценических метра. Рукой подать.

В Москве, в рамках Международного театрального фестиваля «Начало» (Учитель и ученики), посвященного 60-летию педагогической и творческой деятельности А.А.Гончарова, были показаны два спектакля Саха академического театра имени П.А.Ойунского — «Король Лир» и «Желанный голубой берег мой» в постановке Андрея Борисова.

Андрей Борисов, художественный руководитель Академического Сахатеатра и министр культуры Республики Саха, закончил ГИТИС, мастерскую Гончарова 15 лет назад. Его дипломным спектаклем был «Желанный голубой берег мой» по повести Чингиза Айтматова «Пегий пес бегущий краем моря». Спектакль участвовал в различных фестивалях, собрал множество призов, был удостоен даже Государственной премии СССР. Но никто, думаю, не предполагал, что театральная легенда вновь увлечет и покорит Москву, вернувшись 15 лет спустя. История юноши, отправляющегося в море, на свою первую охоту, у Андрея Борисова превращается в притчу об изначальных взаимоотношениях человека и мира. Кажущаяся простота изобразительного решения — неокрашенный холст, потемневшее от времени дерево — дает возможность ощутить первозданность цвета и фактуры. Здесь действуют древние и могучие силы, в постоянной борьбе с которыми живет человек. Его сознание полно мифологических образов и поэтических метафор, его мир по-своему гармоничен и невероятно красив.

Сознание героев спектакля можно было бы назвать мифологическим, если понимать под ним ощущение неразрывности связей природы и человека, чья сила как раз в единстве с природой и заключается. Юноша в абсолютно естественном и безупречно точном исполнении Е.Степанова — своего рода Северный Маугли, постигающий закон джунглей.

Театр Андрея Борисова — это поэтический театр, то есть театр не бытовой, пытающийся увидеть день сегодняшний в зеркале вечности, в вечном противопоставлении бескрайней дали прошлого и туманной дороги грядущего.

Действие «Короля Лира», премьера которого состоялась в эти дни в Москве, также отнесено во времена истоков цивилизации. Королевство Лира — не Британия IX века, а куда более древнее государство где-нибудь в Месопотамии или Причерноморье. Строгий ритуал церемонии, обманчивый аскетизм убранства — здесь Борисов вновь использует свой любимый суровый холст и дерево — и тонкой выделки черный с серебряной искрой костюм Лира, резковатая красота восточных царевен в металлических головных уборах. Протяжные голоса труб, странные хриплые звуки, сопровождающие действие и напоминающие о невидимых нитях причин и следствий, особая манера произнесения текста, заставляющая вспомнить о таировском «словозвуке» — странно, экзотично, загадочно и магически притягательно.

Трагедия Шекспира сознательно архаизируется, выводится в глубь веков, к зарождению тех ситуаций и сюжетов, которые сегодня кажутся привычными. Таким образом достигается невиданная степень обобщения.

Сцена бури знаменует слом в общем ходе времени и разрушение ритуальной системы организации социума. Огромные автомобильные шины, от которых вынуждены спасаться застигнутые бурей люди, обозначают переход к новому порядку.

Милитаристские мотивы второй части, проявляющиеся и в костюмах воинов, которые прихотливо сочетают европейскую и восточную традиции, и в характере поединков, отсылают все-таки более определенно к двадцатому веку. Такой переход через тысячелетия, пожалуй, возможен только для поэтического театра. И чем ближе к финалу, тем чаще режиссер вспоминает об эстетизме, с которого начинался спектакль. Вот и пленного Лира ведут в длинном белом плаще, наброшенном прямо на голый торс.

А завершает все снег. И только два парня и две девчонки на роликовых коньках делают круг по сцене, словно из конца II тысячелетия, глядя на происходящее. Можно придумать несколько трактовок такого финала, но очевидно, что театр, каким его понимает Андрей Борисов, решает на эстетическом уровне глобальные проблемы взаимоотношений человека и мира — проблемы уже следующего тысячелетия. 

Александр СМОЛЬЯКОВ
(“Экран и сцена”, февраль 1998).

Билеты были давно распроданы. Невольно вспомнились далекие восьмидесятые, «Желанный, голубой берег мой», первые аншлаги, первые победы, первые зарубежные гастроли. Я никогда не писала об этом спектакле, но люблю до сих пор. И тогда же полюбила театр. И игру Ефима Степанова. Там было очень хорошо схвачено главное.

Но Санкт-Петербург — не Якутск. Суровый кордон у входа в театр был неумолим. Правда, некоторые наши земляки, давно живущие за пределами родины и не имевшие права лишиться такого роскошного случая послушать родную речь, материализовались внутри здания исключительно силой желания. Иногда удавалось. Но это тоже надо уметь. Мне стало грустно. Неужели я не попаду на спектакль родного якутского театра? И как-то само собой созрел план. Ведь «Балтийский дом» — солидный международный фестиваль. Большое мероприятие обязательно должно иметь свой пресс-центр. Я прошла к «черному» входу, спросила телефон пресс-центра и... все, завертелось. Номер получила без проблем, дозвонилась тоже моментально, и не успела опомниться, как милый женский голосок говорил: «Стойте там, никуда не уходите, сейчас за вами придут». Не прошло и минуты, как меня уже любезно вели по немыслимым лабиринтам бывшего Ленкома и при этом еще извинялись: «Раньше попасть в театр было проще, вы уж извините».

Огромный зал был полон, люди соперничали даже за места на ступеньках в проходах. Наконец погас свет, и вот опять... Это было очень странное ощущение — слушать так далеко от дома, в таком большом здании, якутскую речь, смеяться или охать, когда до основной массы зрителей смысл перевода еще не дошел, и смотреть на таких «своих» артистов, ревниво следя за каждым их движением. И — сознавать, что вся эта блестящая и такая разная публика стремилась попасть именно сюда. Первая часть прошла, как мне показалось, в немного настороженной, хотя очень доброжелательной атмосфере.

В антракте, потягивая прекрасный коньяк, народ большей частью сосредоточенно молчал. То ли били головы над трудной задачей — связать воедино форму и содержание, то ли пытались вспомнить якутский язык. Было много иностранцев — по-видимому, из балтийских стран (дом-то Балтийский), гостей из Москвы и, конечно, весь театральный Петербург. Много молодежи богемного вида. Спектакль, благодаря отсутствию лишних людей, вещей и чувств — вообще, всяких «красивостей» — держал зал до победного конца. И он принял безумного якутского короля. Артистов закидали цветами, устроили долгую овацию и даже не вспоминали о пресловутой вешалке. Что касается «диаспоры», то она была просто счастлива.

Специалисты еще будут говорить о ракурсе, акцентах, мизансценах. Я могу судить только как филолог. Мне понравился перевод, хотя вначале он показался несколько неожиданным. Сколько раз я смотрела эту версию, столько раз зал вздрагивал при проклятиях Лира своим старшим дочерям. Правда, в Петербурге горестное зрительское «О-о!» прозвучало тише — просто там было меньше людей, понимающих якутский язык.

И еще мне понравились интонации, часто очень верные. Кроме того, после я сидела и думала: «Интересно, кто будет восстанавливать страну после разрухи?» (Славный герцог Альбанский: «Друзья мои, вы оба мне опора, // чтоб вывесть край из горя и позора»). И как жалко выжившего из ума старика, еще вчера наделенного неограниченной властью! Но —

«Какой тоской душа ни сражена,

Быть твердым заставляют времена».

Это из финала. Главное — суметь понять главное, хотя бы в самом конце.